Глава 2 Две женщины: аналитик и пациентка

...Каждый в своем бессознательном обладает инструментом, позволяющим интерпретировать сообщения бессознательного других людей.

Зигмунд Фрейд

Чтобы исследовать бессознательную гомосексуальность как одно из измерений аналитической ситуации, я кратко изложу случай одной моей пациентки. Катализатором для важного поворота в ее аналитическом приключении послужило сновидение, которое она рассказала на второй год нашей совместной работы. В ночь после нашей сессии мне тоже приснился сон, говорящий о том, что сновидением пациентки и ее ассоциациями к нему были активизированы мои собственные определенные бессознательные фантазии.

Первая встреча

Мари-Жозе, тридцати пяти лет, обратилась ко мне по причине мучающих ее фобий, причем страдала она и клаустрофобией и агорафобией одновременно. Она не могла летать на самолете (в особенности, если полет проходил над водным пространством) без того, чтобы не наглотаться сильных лекарств за несколько часов до полета. Поклонница оперы и театра, она мучилась несколько дней перед каждым спектаклем, на который собиралась, потому что боялась, что не сумеет выйти из дому, если с ней неожиданно случится приступ тревоги. Приближение встречи с незнакомым человеком наполняло ее паническими предчувствиями.

Во всех угрожающих обстоятельствах она регулярно прибегала к психотропным препаратам. У нее не было детей, и она считала, что у нее слишком серьезное расстройство, чтобы планировать материнство. По ее рассказу я пришла к выводу, что она тратит много времени на культурные мероприятия и с особым талантом хозяйки умеет встречать деловых знакомых мужа и их жен.

Во время нашей первой встречи Мари-Жозе рассказала еще об одной своей фобии, которая причиняла ей величайшие страдания,— когда она была вынуждена проводить ночь одна из-за частых деловых поездок мужа. В это время ее переполняло чувство ужаса вследствие непреодолимого убеждения в неминуемой опасности. Ложась в постель, она или не могла уснуть, или всю ночь просыпалась. В борьбе с бессонницей она принимала снотворное или, в качестве последнего средства, шла ночевать к родителям, до возвращения мужа. Когда муж, к которому она была сильно привязана, был дома, у нее не было проблем со сном.

Мари-Жозе была единственным ребенком, и всегда говорила об отце с любовью и восхищением. Но он, как и ее муж, чаще отсутствовал, чем присутствовал. Мать она описывала как «классический пример удушения любовью» и выражала раздражение ее гиперопекой. Она жаловалась, что приходит к ним во время длительных отлучек мужа в основном по настоянию матери. Мари-Жозе намекнула, что, как она думает, мать извлекает какую-то выгоду из ее подверженности фобиям.

Появление новой темы

Во время второй пробной встречи Мари-Жозе мимоходом упомянула об еще одном симптоме, подчеркнув, что это как раз наименьшая из ее проблем. Ей приходится мочиться по многу раз в день. Два выдающихся уролога подтвердили, что для этого нет физиологических причин. Ее постоянно заботит мысль, что ей может внезапно захотеться в туалет, причем в самое неподходящее время — на званом обеде или во время спектакля в опере. Я спросила, что она считает причиной тому, и она ответила: «О, это не психологическая проблема, просто у меня мочевой пузырь меньше, чем у других женщин».

После встречи я сделала запись о том, что этот симптом, значимость которого она, казалось, занижает, может указывать как раз на центральный психологический конфликт, который ей, возможно, трудно принять.

Размышляя о ее уверенности в том, что «ее мочевой пузырь меньше, чем у других женщин», я записала: «Не думает ли она, что у нее мочевой пузырь маленькой девочки, а не взрослой женщины?»

На этом этапе карьеры я была еще молодым, сравнительно неопытным аналитиком и была очень довольна, что ко мне направили эту пациентку. У Мари-Жозе, казалось, была классическая невротическая симто-матика (тогда как другие мои пациенты страдали более глубокими расстройствами). Кроме того, мы были одного возраста, и я находила ее очаровательной и умной. Так что начало нашего аналитического приключения ознаменовалось благоприятными обстоятельствами. После некоторой отсрочки мы начали работу по четыре раза в неделю.

Фобийный страх оставаться одной ночью и симптом частого мочеиспускания в анализе Мари-Жозе были существенными элементами для открытия ее инфантильных желаний и первичных эротических фантазий, относящихся к теме бессознательной гомосексуальности.

Путешествие начинается

В первый год нашей совместной работы моя анализантка провела много сессий, описывая ужас, который она испытывала, когда оставалась ночью дома одна. Через некоторое время мы узнали, что ее тревога становилась неконтролируемой только в тот момент, когда она уже готовилась лечь в постель. При моей поддержке она постаралась более точно сформулировать мысли, которые могли бы вызывать столь сильные эмоции.

Мари-Жозе: Ну, я думаю, я знаю, чего я боюсь — кто-то попытается влезть в окно спальни.

Дж.М.: Вы можете рассказать об этом человеке, кто это?

Мари-Жозе: Мужчина, конечно.

Дж.М.: Зачем он это делает?

Мари-Жозе: Да понятно зачем! Он хочет меня изнасиловать. Я этого, конечно не позволю, и он, наверно, убьет меня.

Понадобилось время, чтобы Мари-Жозе приняла интерпретацию, что это она автор сценария ночного кошмара, и персонаж насильника-убийцы — тоже ее личное творение. Стараясь доказать мне обратное, она пристально изучала ежедневные газеты, собирая доказательства того, что женщины находятся в постоянной опасности сексуального нападения неизвестных мужчин, и приносила на сессии плоды своей исследовательской работы. Однако ей так и не удалось найти происшествие, где насильник влезал бы к женщине в окно. Но она продолжала утверждать, что ее страх совершенно рациональный. Она так настаивала, что я решила рассказать ей анекдот о женщине, которой сниться, что интересный мужчина со странным блеском в глазах приближается к ее постели. «Что вы собираетесь делать?» — кричит она, а этот тип отвечает: «Простите, леди, не знаю. Сон-то ваш».

В первый раз Мари-Жозе рассмеялась над своим насильником-убий-цей и смогла поверить, что он и правда актер ее внутреннего театра. Шло время, и нам открылось, что эта фантазия уже не пугает — она стала возбуждать! К ней добавились эротические элементы, которые Мари-Жозе не хотела разглашать — до тех пор, пока не оказалась готова сделать это по собственной инициативе. Ее ужас перед одиночеством по ночам постепенно снижался, но тут у нее обнаружилась неудержимая потребность мастурбировать в такие ночи. Только при таком условии она могла спокойно уснуть без лекарств. Ее вновь открытая аутоэротическая активность стала такой же наркотической, как раньше снотворное; она призналась, что, на самом деле, «вынуждена мастурбировать», хочет она того, или нет.

В этот же период анализа другие важные ассоциации пациентки сосредоточились на ощущении, что мать преследует ее своей всепоглощающей заботой. Мне стала очень и очень не нравиться эта мать. Я заподозрила, что это, возможно, настоящая мать-людоедка, извращенка! Жалуется всем друзьям, что у дочери 30 лет подряд невроз, а сама делает все, чтобы дочь так и продолжала болеть! Хотя я напоминала себе, что этот портрет — лишь одно из возможных внутренних представлений Мари-Жозе о матери и что ей нужно выставить мать в таком свете, мне, тем не менее, представлялся некий угрожающий объект, который не дает своей дочери, моей пациентке, поправиться!

Сон-разоблачение

Следующий фрагмент сессии относится к концу второго года нашей работы.

Мари-Жозе: Мне снился страшный сон прошлой ночью. Я плыла в бурном море и боялась, что могу утонуть, хотя заметила, что вода и все вокруг довольно красивое. У меня было чувство, что я тут уже была. Волны становились выше, и я сказала себе: «Я должна найти, за что уцепиться, иначе я умру в этой воде». И в этот момент я заметила один из этих — забыла, как они называются — вроде коновязи, куда лодки привязывают. Я схватилась за это. Оно было из камня. И я проснулась в панике.

Пока я слушала, мои свободные ассоциации сперва вызвали у меня внутренний вопрос, связаны ли ее чувства с тем, что мать душит ее своим вниманием, топит в нем (по-французски мать — mere и море — тег — омонимы). Но далее я заинтересовалась забытым словом, «вроде коновязи». «Коновязь» была сделана из камня (pierre), что заставило меня вспомнить об имени отца пациентки, Пьер-Жозе (Pierre-Jose), и о том, что имя пациентки, Мари-Жозе (Marie-Josee), «сделано» отчасти из отцовского. Мари-Жозе немного помолчала.

Мари-Жозе: Мне кажется, ничего нового нет в этом сне. Это паника, которую я всегда чувствую перед тем, как идти куда-то, и все это связано с моей матерью. Она везде, угрожая захватить меня.

Дж.М.: А что вы скажете о «коновязи», как она по-настоящему называется?

Мари-Жозе: Ой, я вспомнила! Это une bitte d’amarrage (швартовы), или une bitte de mouillagel (биттенг). Не помню, какая между ними разница.

Забытое слово, видимо, «причал». Первое французское название относится к тому, что находится в лодке, а второе — к тому, что на пристани. Но тут есть еще и неявная игра слов. Bite (хотя и пишется иначе, чем bitte) — это популярное жаргонное название мужского полового органа, a mouiller относится к женским гениталиям в состоянии возбуждения. Amarrer означает «крепить тросами, пришвартовать лодку». Слово «коновязь», с другой стороны, употребляется для обозначения врытого в землю вертикального столба, к которому привязывают лошадей. Казалось, что Мари-Жозе хотела вытеснить смысл этих слов, путая или забывая их. Однако, она сама увидела связь bitte и bite («петушок»).

Мари-Жозе: О, это как-то связано с моим отцом и воспоминанием, как я в четыре года увидела его пенис в ванной. Я боялась, что мать рассердится за то, что я подглядываю за ним с таким возбуждением. Может быть, поэтому я проснулась в панике?

Затем она снова стала настаивать, что сон неинтересный, что это все та же старая проблема. Столкнувшись с ее сопротивлением, я не знала, подталкивать ее к ассоциациям на bitte de mouillage или же искать связь ее продолжающейся потребности часто мочиться с сердитым морем (матерью), во сне угрожающим поглотить ее. Слушая рассказ о сновидении, я подумала, что одним из скрытых смыслов ее симптома могло быть желание утопить мать в своей моче, но у меня не было ассоциативного материала от Мари-Жозе, который позволил бы такого рода интерпретацию.

В русле моей гипотезы я решила, что Мари-Жозе, возможно, переворачивает во сне ситуацию, боясь, что это мать утопит ее в мстительном море мочи. Единственное спасение — схватиться за отца, bitte d’am-marage, каменный фаллос, как за то, что может, в принципе, спасти жизнь. Отцовский символ спасет ее от гибели в море, то есть от поглощения матерью, а также от ее желания сохранить досаждающую ей инфантильную привязанность к матери.

Убегая от сновидения, Мари-Жозе обратила внимание на то, что она считала отсутствием прогресса в нашей работе. Очевидно, что я стала плохой матерью, которая не помогает ей выбраться из путаницы пугающих фантазий, не учит ее плавать в бурных морях и не объясняет, как же ей обратиться к отцу за защитой в ее эротической фантазии-желании.

Мари-Жозе: Очень хорошо, что исчез мой страх оставаться одной, но дневные ужасы сильны, как всегда, и мне все больше стыдно за них. Я никуда не двигаюсь в анализе. Дайте, я расскажу, что случилось вчера.

Я обещала попить чаю со старой Сюзанной, подругой матери, которую я очень люблю. Но, как обычно, я не нашла места для парковки нигде поблизости от ее дома. Она живет на улице с односторонним движением, и единственная парковка — на другой стороне Бульвара Осс-манн. Не было видно ни души, и от мысли о том, чтобы пересечь пустой бульвар, у меня сердце чуть не остановилось. Я просто не могла этого сделать. Я подумала, что должен же быть какой-то выход из положения. Неожиданно у меня возникла блестящая идея поехать задним ходом по односторонней улице, хотя я по-настоящему боялась, что меня поймает полицейский. Когда я пришла, на полтора часа позже, Сюзанна сказала: «О, дорогая, я уж думала, ты не придешь. Поздновато ты, знаешь ли».

И Мари-Жозе продолжила бесчисленные ассоциации на свою дневную панику, притягивая все, что мы открыли вместе за прошедший год.

Выражаемые ею чувства переноса, а также определенные личные отношения привели нас к заключению, что ее многочисленные фобии были способом проецировать на внешний мир внутреннюю драму, в которой она постоянно пыталась избежать любой ситуации или отношений, в которых мог бы быть представлен архаический образ ее матери, всемогущей и вездесущей, готовой поглотить ее. В частности, она жаловалась на то, что вынуждена избегать пустых пространств, высоты, балконов и открытых окон. (Я почувствовала уверенность, что, в своей бессознательной фантазии и очень по-детски, она все еще ждет любовной встречи с отцом, скрытым под маской насильника-убийцы из ее прошлой фантазии.) Узы инфантильных сексуальных желаний казались мне одним из возможных активных факторов, поддерживающих ее сильнейшие фобийные тревоги. На этот раз Мари-Жозе сама предположила, что ее бессознательное желание особой отцовской любви и защиты от поглощающей матери вновь подтолкнуло ее разыграть сцену агорафо-бийного ужаса.

Опираясь на то, что мы уже выстроили, Мари-Жозе повторила, что она продолжает наделять мать способностью быть везде; способностью, которую она характеризует, как желание матери «захватить мою душу и тело» и, возможно, «не позволить мне более близких отношений с отцом». В ответ на мой вопрос, она признала, что раз она сама сценарист своего сновидения, нет сомнения, что у нее сохранилась скрытая потребность поддерживать жизнь этой инфернальной драмы.

В конце сессии у меня возникло чувство неудовлетворения. Мы торили знакомые тропы; у многих сессий уже было сходное содержание. Я была убеждена, что существует определенная связь между ее ужасающим ночным кошмаром и дневным ужасом (проявившаяся в возвращении агорафобийного симптома по дороге к подруге матери). Однако я не могла разглядеть эту связь, хотя и подозревала, что оба элемента связаны с пугающим образом матери. А между тем я совершенно упустила из виду, что Сюзанна была материнской фигурой, по отношению к которой Мари-Жозе выражала чувства любви, а не возмущения, и что при затруднении с парковкой смогла добраться до старшей подруги только по улице с односторонним движением. Также осталось в стороне мое знание о том, что часть Мари-Жозе хотела быть поглощенной бурным материнским морем. Размышляя над игрой слов в сновидении Мари-Жозе, где она хваталась за объект, восходящий к имени отца и к «мужской» части ее собственного имени, я снова спросила себя, какой конфликт мог мотивировать ее к выдвижению на сцену символического образа отца, чтобы не дать ей утонуть в ею же созданном море.

Эти мысли и сессия стали дневным остатком, который вошел в мое собственное сновидение, поразившее меня своим явным содержанием настолько, что я проснулась среди ночи, а оставившее странное впечатление я не забыла до нынешнего дня. Еще одна важная деталь состояла в том, что я спала этой ночью одна, поскольку мой спутник жизни временно отсутствовал. Более того, мы накануне поссорились: я настаивала на том, что мне нужно обсудить статью с другой женщиной, моей коллегой, а он хотел, чтобы я провела этот вечер с ним.

Контрпереносное сновидение

Я должна с кем-то встретиться в одном из quartier⁵ Парижа (мало мне известном), имеющим дурную репутацию опасного в позднее время, особенно в метро. Я переполнена ощущением чего-то жуткого и в то же время смутно знакомого мне. По пути мне попадаются какие-то люди, но в спешке я расталкиваю их. Неожиданно я — в каком-то доме, и там же оказывается красивая женщина, азиатка, одетая в провоцирующем, сексуальном стиле. Она смотрит на часы и замечает: «Поздновато ты, знаешь ли». Я бормочу какие-то извинения и тянусь погладить шелковую ткань ее платья, словно прошу прощения этим соблазняющим жестом. Тут становится ясно, что я должна вступить в сексуальный контакт с загадочной незнакомкой. Я в растерянности, потому что не уверена, чего именно от меня ждут. Я решаю, что у меня нет выбора: я должна отбросить всю свою волю и пассивно подчиниться тому, чего хочет экзотическое создание. От тревоги, смешанной, видимо, с возбуждением от волнующей эротической сцены, я проснулась, как от толчка, с убеждением, что моя жизнь в опасности.

Не в силах снова заснуть, я получила возможность поразмыслить о вероятном смысле этого явно гомосексуального сновидения. Насколько я могла вспомнить, таких снов у меня еще не было. Это привело меня к воспоминаниям о двух моих аналитиках, мужчинах, которые за все годы моего анализа никогда не интерпретировали никакой откровенно гомосексуальный материал (возможно потому, что я не давала необходимых ассоциаций, которые могли бы это позволить!). Так что, во мраке ночи, мне было предоставлено одной измерять глубину этой сложной проблемы — моей собственной.

Первой ассоциацией, пришедшей в голову через словесную связь «опоздания» на встречу, была моя сессия с Мари-Жозе. Почему же я пошла по стопам моей пациентки? Но моя встреча была не с пожилой заместительницей матери, а с томной и эротичной азиаткой! Что это она делала в моем сне? Постепенно я вспомнила о пациентке-китаянке, которая приходила ко мне на консультацию несколько лет тому назад. Мы, должно быть, встречались пять-шесть раз, и какой у нее был терапевтический запрос, я начисто забыла. Я помнила только, что у ее отца было три законных жены, и третьей была ее мать. Я вспомнила, как она говорила о своей матери: «С ней в семье не считались, и она мне была скорее старшей сестрой, чем матерью. Мы вместе играли, и у нас были общие секреты — что мы думаем об остальных домашних». Я вспомнила и свое сочувствие пациентке в ее разочаровании от «матери-сестры» вместо «настоящей матери». Настоящей матерью, объяснила она, была первая жена, которая и заправляла всем домом.

И вот теперь я удивлялась, почему же мне раньше не пришло в голову, что даже если девочка ревновала отца к первой жене и хотела быть ее ребенком или занять ее место, разве не было бы все же очень здорово иметь мать-сестру, всегда готовую поиграть или поделиться секретами? По какой-то неясной причине я почувствовала, что должна вспомнить имя этой пациентки. После долгих поисков это имя вдруг высветилось — ее звали Лили. Я больше не могла отпираться от того, кого бессознательно представляло собой великолепное создание из моего сна. Мою мать, несколько напоминающую экзотическую восточную женщину, звали Лилиан Но разве не была она, в моих детских представлениях, красивой и великолепной? А разве у нас не было общих секретов от Матушки — матери отца, которая, по словам моей матери, «командовала курятником и ждала, что сыновья будут ей кланяться до земли»? Не была ли Матушка эквивалентом «настоящей» матери из дискурса моей пациентки и не были ли мы с матерью «сестрами» в нашем общем бунте против нее?

Отталкиваясь от этого, я стала искать доказательства того, что я отрицала свои детские эротические чувства к матери. Я вспомнила один вечер, когда мне было восемь-девять лет. Она зашла пожелать нам с сестрой спокойной ночи, потому что они с отцом собирались на званый ужин. На ней было платье из переливающегося материала абрикосового цвета, оно так и мерцало при ходьбе. Я спросила, из чего сшито платье, и она сказала: «Это переливчатый шелк». Я подумала, что никогда не видела ничего красивее!

Моей первой реакцией на это воспоминание была мысль, что я, должно быть, ревновала, потому что отец брал с собой ее, а не меня. Но это предположение вовсе не исключало другое возможное желание: чтобы моя мать взяла меня, а не отца, на ужин и чтобы на мне тоже был абрикосовый переливчатый шелк. Была ли это мать-сестра, которой я никогда не знала? По которой я, возможно, тосковала? Я продолжала исследование, постепенно понимая другие неясные места сновидения, которые, в свою очередь, приводили к другим скрытым мыслям, стоящим за его явным содержанием. У меня появилась ностальгическая тяга к прошедшему, так ясно воскресшему и благоухающему первичными эротически окрашенными чувствами любви и ненависти. Вернулись и давно забытые фантазии о страхе смерти, моей и матери. Что касается отца, то маленькая девочка во мне считала его бессмертным. Только он мог спасти мою мать и меня от эротической смерти-слияния!

Затем я заинтересовалась, как мой сон связан с анализом Мари-Жозе. В первый раз я позволила себе увидеть, что моя мать, по своему характеру, была, во многих отношениях, полной противоположностью матери, описанной Мари-Жозе. Моя все дни напролет была занята общественной деятельностью. Она преданно работала для церкви, к которой мы принадлежали; она была энтузиастом игры в крокет и гольф; она брала уроки пения и играла на скрипке в свободные минуты, когда не готовила для семьи или не шила нарядные платьица нам с сестрой. Фактически, мы с сестрой (в отличие от некоторых наших школьных друзей) могли наслаждаться нашей свободой от материнских запретов,. Короче говоря, моя мать была совершенно непохожа на портрет, написанный Мари-Жозе: требовательная мать, ни на минуту не отходящая от ребенка.

Пытаясь найти связи между сессией пациентки и моим сновидением, я пришла к удивительному заключению, что я завидую Мари-Жозе — ее мать-собственница всегда звонит, всегда предлагает культурные и прочие развлечения, все время приглашает дочку прийти домой, как только ее мужа нет дома. (Уж конечно, эта мать дала бы Мари-Жозе померить свое абрикосовое платье и взяла бы с собой в оперу!) Ну почему у меня не было такой матери? Я тщательно анализировала враждебные чувства, связанные с внутренними образами матерей в себе самой и в Мари-Жозе. Но не проглядела ли я, насколько важны были положительные чувства моей пациентки и отрицаемая ею гомоэротическая привязанность к матери? Если это так, не замешана ли тут потребность сохранить вытесненным мое собственное инфантильное желание быть избранницей матери в ее любовной жизни Прождав столько лет сновидения, выполняющего совершенно бессознательное желание, я «поздновато» признала важность гомосексуальных желаний из прошлого. Но еще больше меня обеспокоило, что я могла не разглядеть скрытое удовольствие от наличия гомосексуально ориентированной матери, удовольствие, от которого Мари-Жозе последовательно отрекалась. Я не смогла заметить неустан-ность ее демонстраций негативных аспектов их отношений с матерью. Другими словами, я приняла ее жалобы за чистую монету!

На следующей сессии Мари-Жозе продолжала негативно отзываться о матери, что дало мне возможность спросить ее, нет ли, за всем ее открытым неудовольствием от того, что у ее матери столько требований, также и желания доказать мне и себе, как сильно мать ее любит? Может быть, ей даже доставляет тайное удовольствие жаловаться на материнскую требовательность? Ответом на мое вмешательство было напряженное молчание, а за ним последовала смущенная исповедь.

Мари-Жозе: Ну, может быть, я более требовательна, чем я думала. Недавно, когда я позвонила, чтобы спросить, могу ли я провести конец недели с родителями, мать ясно дала понять, что они с отцом немного устали, что им приходится «сидеть с ребенком», то есть со мной, каждый раз, когда мой муж уезжает за рубеж. Я просто ушам не поверила!

[Она тихо заплакала и через некоторое время продолжала сквозь слезы.] Она... ну... она даже сказала, что они опять планировали одни уехать на несколько дней и не хотели бы постоянно беспокоится о том, как я там, в Париже!

Слезы не дали Мари-Жозе закончить, она только пробормотала: «...и мать действительно сказала, что они в такое время просто боятся моих телефонных звонков».

Я молчала, потрясенная таким разоблачением. Хотя я не сомневалась в соучастии матери в создании отношений взаимной зависимости, моим собственным бессознательным соучастием прежде всего было то, что я мешала Мари-Жозе осознать ее желание быть исключительным объектом материнской любви и заменять матерью мужа, как только предоставляется случай. Проработав свой контрперенос, я смогла обратиться к другой области конфликта Мари-Жозе с ее матерью, с пониманием которой я «запоздала»: к ее ночной аутоэротической активности и сопровождающим ее фантазиям. По ее словам, мастурбация теперь была главным условием засыпания. В некотором смысле, она заняла место фантазии о насильнике-убийце. Меня занимал вопрос: не будет ли вскрыта тайная связь с матерью в ее аутоэротических фантазиях?

Моя вновь обретенная восприимчивость дала немедленные плоды — раскрылся фундаментальный элемент, лежавший в основе симптома частого мочеиспускания. На одной из сессий 2—3 недели спустя, когда моя пациентка вновь упомянула о своем прошлом ночном страхе, я указала, что она, кажется, избегает говорить о том, чем он заменился — о своей навязчивой мастурбации.

Мари-Жозе: Да, мне очень трудно об этом говорить.

Дж.М.: Вы помните, когда вы так боялись быть по ночам одна, мы выяснили, что ваш страх связан с образами сексуального насилия и скрытой фантазией о вашем отце, как о том человеке, который вторгается, о насильнике-убийце?

Я напомнила пациентке, как трудно ей было признать привязанность к матери, и спросила, не будет ли для нее также трудно исследовать свои эротические фантазии, если они окажутся как-то связаны с детскими фантазиями о родителях.

Мари-Жозе: Вовсе нет. Мне не трудно рассказать, что я воображаю. В этих фантазиях есть и мужчины, и женщины. Но мне действительно неприятно говорить вам ... о том... э, ... как я это делаю. Хорошо, я должна это сказать. Я стимулирую себя водно-струйным аппаратом для чистки зубов.

Дж.М.: Вы можете рассказать мне побольше об этом аппарате?

Мари-Жозе: Мне его подарила мать, но я так и не пользовалась им по назначению!

Дж.М.: Так, может быть, это способ заниматься любовью с матерью?

Мари-Жозе: [Засмеявшись, с видимым облегчением] Да, я уверена, что это так. Это маленькая девочка, которая все еще хочет быть эротическим сокровищем матери. И может быть, как вы говорили, это моя потребность идентифицироваться с матерью как с сексуальной женщиной, чтобы маленькая девочка во мне могла вырасти во взрослую.

Вслед за этой сессией мы смогли высветить многочисленные фантазии, связанные с «аппаратом» и его эротической струей воды. Мы вернулись к ее сновидению о бурном море, которое выявляло обычные детские сексуальные фантазии, в частности, уринарные фантазии о родительском коитусе. Теперь их можно было исследовать и в эротическом, и в садистском аспекте. Мы смогли выяснить, что человек, вторгающийся через окно, был совершенно двуполой фигурой. Мари-Жозе вспомнила, что заботы своей матери о приучении ее к туалету она воспринимала, как то, что мать вторгается, «лезет» внутрь нее. Она припомнила и другие эротизированные травматические события прошлого, и прежде всего, из всех этих тревожных воспоминаний, свой детский страх намочить постель.

Моя контрпереносная глухота, наряду с вытесненными фантазиями действовала, как непрозрачный экран, не позволяя аналитическому «свету» осветить не только неудовлетворительную взрослую сексуальную жизнь Мари-Жозе, но и главный фантазийный элемент ее частичной фригидности, а именно, ее нераспознанные гомосексуальные желания. Теперь они могли быть вербализованы и, следовательно, позволяли инсайт относительно ранее непризнаваемых Мари-Жозе зависти к матери и ее половой жизни, и детского желания обладать матерью, чтобы самой стать женщиной и матерью. Эти новые инсайты постепенно позволили получить доступ к значению того, что она отвергала желание иметь собственного ребенка. Она сама все еще была ребенком, с гениталиями и мочевым пузырем маленькой девочки. И наконец, Мари-Жозе смогла рассказать мне о чувстве ненависти к своему телу, которое она воспринимала не только как недоделанное и нечистое, но и как опасное, если бы оно стало сексуально отзывчиво мужчине. Аппарат для чистки зубов позволял ей держать свои гениталии на расстоянии от себя и в то же время отыгрывать свое инфантильное желание воображаемого эротического контакта с матерью, с тем чтобы впитать идеализируемые качества, которые Мари-Жозе ей приписывала. Этот инсайт стал важным шагом к более полной женской идентификации. Но предстояло еще много аналитической работы, прежде чем «переходный» эротический объект уступил место истинной идентификации с имеющей гениталии женщиной и матерью, кем считала Мари-Жозе свою мать. При этих новых инсайтах повышенная частота мочеиспусканий снизилась и, за исключением случайных стрессовых ситуаций, наконец исчезла.

К концу своего анализа Мари-Жозе начала чаще путешествовать с мужем, ее любовь к нему углубилась, так как она доросла до того, чтобы ценить себя как взрослую женщину. Стало появляться и желание стать матерью, родить мужу ребенка. Бурное море ее сновидения постепенно превращалось в океан внутренней мудрости и мира.

Как видно из этого фрагмента аналитического путешествия Мари-Жозе (и моего), дорога от девочки к взрослой женщине извилиста и полна ловушек. Из корней женского эротизма, закладываемых в раннем детстве, может произрасти множество зональных путаниц. Идет постоянная борьба за интеграцию конфликта вокруг самых ранних любовных отношений, даже когда ориентация на гетеросексуальность представляется успешно достигнутой. Этот фрагмент анализа также иллюстрирует ту степень, в которой сновидения как аналитика, так и анализанта постоянно ищут решения давно погребенных проблем. Поднимая на поверхность глубоко затопленные эротические желания детства, сновидения позволяют их сознательную вербализацию и открывают путь к их интеграции в более гармоничное взрослое Собственное Я.