Глава 12 Сексуальное отклонение и психическое выживание

Для меня большинство психоаналитических теорий о садизме и мазохизме — все равно что кипяток, который пытаются выдать за изысканную еду... Мы должны быть осторожны, особенно те из нас, кто гордится своей эмпатией, чтобы не подумать, будто мы понимаем определенные переживания, лежащие далеко за границами нашего собственного опыта; особенно осторожны мы должны быть тогда, когда наши убеждения общественно одобряемы.

Роберт Столлер

Среди множества эротических техник, используемых для того, чтобы дать нарциссическое успокоение телу и Собственному Я как целостной, либидинозно вполне живой сущности, мастурбация играет выдающуюся роль. Переживание боли, тревоги и даже смертельной угрозы может стать существенным «музыкальным сопровождением» к мастур-баторной активности. Здесь вполне уместно упомянуть отклоняющийся мастурбаторный ритуал Джейсона, при котором он рисковал своей жизнью. Его сценарий является живой иллюстрацией двойной полярности неосексуальных изобретений: с одной стороны, они служат попыткой обойти запреты и кастрационнную тревогу фаллически-эди-пальной фазы; с другой стороны, это безнадежная попытка справиться с тревогой, возникающей на более ранней фазе, когда отделение от матери возбуждает ужас перед телесной дезинтеграцией, уничтожением и ощущением внутренней смерти. Эта тревога также часто сопровождается эмоцией инфантильной ярости. Другими словами, наркотическое действие служит защите от тревоги и невротического, и психотического уровня.

В детстве и подростковом возрасте Джейсон жил в одном из тех старых зданий, которые были обычны для Парижа 30 лет назад: каждый человек, выходивший из лифта, должен был отправить его обратно на первый этаж. При мастурбации Джейсон вызывал лифт на верхний этаж, где жили его родители, затем посылал его вниз, а в это время карабкался по стальному тросу, пока не добирался до механизма под самой крышей. Вися над сорокаметровой пустотой, он цеплялся за трос, одновременно зажимая его между ног, и таким образом используя стальной кабель для мастурбации,. Такая практика была преисполнена опасности с различных сторон, из которых главный риск был в том, что в момент эякуляции он мог ослабить захват и разбиться, пролетев несколько этажей. На самом деле, его страх был в высокой степени эротизирован.

В процессе анализа мы смогли реконструировать многие до сих пор бессознательные значения его мастурбаторного изобретения. Джейсон использовал всю имеющуюся в его распоряжении инфантильную магию, чтобы заполнить бессмысленные или мертвые пространства, где он не находил никакого успокаивающего отражения у своей матери, которое подтверждало бы его индивидуальное существование или сексуальную идентичность. Пустота в конце концов стала означать сам ужасный женский половой орган, воображаемый как опасный и пустой,— поскольку у Джейсона не было представительства отцовского пениса, играющего хоть какую-то роль в сексуальной жизни матери. В нем не было веры во внутреннего отца, который бы защитил Джейсона от смертельного втягивания в материнское тело, к чему призывали его инфантильные сексуальные стремления. Первичная форма кастрационной тревоги, которая, как мы видели, является динамическим фактором во многих серьезных психосоматических расстройствах, с равной частотой проявляется и у тех, кто создает неосексуальные акты и отношения, чтобы избежать ужасающих или откровенно психотических фантазий. Не подозревая об этом, Джейсон принес свой устрашающий образ полового акта во все свои взрослые любовные отношения.

Кроме эротизированной опасности, подразумеваемой его аутоэротическими действиями, была возможность, что отец Джейсона может поймать его за мастурбацией о стальной кабель и убить его. Для Джейсона его действия были бессознательным эквивалентом инцеста и поэтому могли спровоцировать отца на убийство. (Я иногда думала, что весь сценарий также напоминает внутриутробную фантазию, где стальной трос занимает место пуповины!)

В конечном итоге мы пришли к заключению, что сценарий Джейсона представлял собой средство сделать терпимым и возбуждающим свой страх стать пустым местом в глазах своей матери или превратиться в ничтожество как личность. Пустое пространство, с которым надо было смело встретиться, было также связано с пробелом в знаниях, с пустотой, относящейся к истинной природе человеческих сексуальных отношений. Например, по мере продолжения анализа, для Джейсона было шоком осознать, что его мать не была асексуальной, а напротив, была очень заинтересована в сексуальной жизни со своим мужем, а его отец чувствовал к ней и влечение, и восхищение. (Вероятно, сами родительские ссоры былй пропитаны эротизмом.) Ужас превратиться в пустоту, в ничто, чем, как он был уверен, он представлялся своей матери, и связался у него с его гениталиями. Следовательно, его пенис, в свою очередь, стал ничем, лишился качества мужественности и нуждался в подкреплении через магическое поглощение воображаемого пениса, принадлежащего другому мужчине.

В своем мастурбационном сценарии Джейсон сумел эротизировать и свою кастрационную тревогу и свои первичные страхи уничтожения и смерти. Как и многие наркоманы, он заигрывал со смертью в своих сексуальных играх, в попытке доказать, что несмотря на свои агрессивные импульсы и сексуальные желания, несмотря на свое убеждение, что он не существует в глазах матери — ни она, ни он не умрут. Он не только торжествовал над смертью, но сами его тревоги были причиной величайшего сексуального наслаждения. В этом мы увидели троектратное торжество наркотического решения: вызов матери, отцу и самой смерти. Ритуал Джейсона, хотя и безжалостно компульсивный и наркотический, фактически был большим открытием, триумфом перед лицом ужасающего восприятия пустоты.

То, что он попытался создать преграду против погружения в мир без смысла и отогнать фантазию о том, что его засасывает в бесконечную бездну, пришло к Джейсону, как поразительное открытие, когда он отыграл это в переносе. Такое поведение постепенно стало доступным для интерпретаций в период, когда он переживал фазы деперсонализации. По его собственным словам, ему постоянно угрожало, что его «засосет в пустоту». Сам анализ стал мучительным переживанием, в котором я играла двойную роль: я была матерью, которая доводила его до смерти, и отцом, который находил слова, придающие смысл его глубоким страхам, тем самым защищая его от распада. Следующий фрагмент взят из сессии шестого года нашей совместной работы. К этому времени страх Джейсона перед пустотой полностью исчез, но мы продолжали достигать дальнейших инсайтов о значении этой тревожащей пустоты и ее связи с воспоминаниями детства.

Пустота продолжает заполняться

Джейсон: Я смотрю как вы одеты, рассматриваю каждую элегантную деталь. Но здесь важно, что ваша одежда теперь становится моей. Мне хорошо, когда я ложусь. Вы бы видели, какую чудную одежду я теперь позволяю себе покупать. [Джейсон одевался несоответственно ни своей профессии, ни своим средствам.] Но галстук у меня очень старый и грязный — и мне запрещается его стирать, потому что тогда он больше не будет мной. Как когда я был ребенком. Я вопил, когда мать настаивала на том, чтобы купить мне новую одежду, и закатывал отвратительные публичные сцены. Мне было хуже, чем ей! Она пыталась сокрушить мой борющийся дух; я боролся за жизнь.

Дж.М. [Хрупкость ощущения Собственного Я у Джейсона в детстве ясно видна в том, что ему нужно чувствовать, что его одежда сохраняет его целостность. Он, видимо, либидинозно загрузил одежду в качестве переходного объекта; кажется, она играла роль материнского окружения раннего детства, подтверждая его телесную целостность и психическую безопасность.]

Джейсон: Это приводит меня к мысли о моем ужасе перед этими состояниями пустоты — вы помните,— когда я смотрел в ничто и не знал, кто я. [Пауза] Именно это я чувствовал, когда бы мы ни шли покупать новую одежду. Мать хотела сорвать с меня одежду, так что у меня не -было бы защиты — и тогда она могла бы сожрать меня. От нее все надо было прятать, чтобы существовать. Я думаю о ритуалах моей мастурбации, как я висел на сорокаметровой высоте.

Дж.М.: Еще одна пустота? [Впервые Джейсон смог связать свои состояния внутренней смерти, за которыми скрывалось предчувствие не-существования, с детскими страхами и подростковой сексуальной практикой. Более ранние попытки интерпретировать его ассоциации в такой перспективе, в связи с переносом или объектами из прошлого, просто приводили Джейсона в растерянность.]

Джейсон: Ах да! Но эта была пустота, которая возбуждала! Именно реальная опасность ситуации была такой эротичной, что я эякулировал. И, конечно, риск, что поймают!

Дж.М.: [Наконец Джейсон понимает, как он сумел, через эротизацию, сделать терпимыми те психические факторы, которые были причиной его величайших тревог. Родительские сообщения о сексуальности казались бессмысленными уму маленького мальчика. Следовательно,

Джейсону понадобилось изобрести новую первичную сцену; которую он впоследствии интегрировал в свои неосексуалъные творения, тем самым придавая смысл своей субъективности, существование своему пенису и получая доступ к сексуальному удовольствию.] Так что вы отказались чувствовать страх перед пустотой и страшными фантазиями о теле матери?

Джейсон: Да, и отказался соглашаться с тем, чего она хотела — а она хотела, чтобы я был бесполым.

Дж.М.: Отказались быть для нее пустым местом?

Джейсон: Вот Как вы однажды сказали, я был не больше чем прилагательным. Я был уверен, что для родителей я не больше чем прилагательное: «Ты прекрасный, ты противный, ты ненормальный!» Но никто, понимаете, никто никогда не говорил мне, что я малъчик [Длинная пауза, Джейсон плачет. Справившись со слезами, он продолжает.]

Откуда мне было знать, что я мальчик? Или что это значит, быть мальчиком? И что это хорошо, просто быть мальчиком? Я случайно стал мужчиной. А на самом деле и не был им. Я просто был похож на мужчину, вел себя так. Мне надо было быть лучше арабов, евреев, африканцев! Способным повалить больше девок, чем могли они. Вечное прилагательное! Большой раздолбай. Я так и не стал мужиком. Просто пустозвоном. А теперь становлюсь. Из пустоты я создал настоящий член! Наша работа была здесь, это как роды. Вы помните мою самую первую сессию на кушетке? Я сказал, что выхожу у вас между ног. Я словно наблюдал собственное рождение. Как желание, которое я никогда бы себе не позволил. Почему же я не существовал как мальчик для матери? [Неожиданно кричит.] Джойс! Ты слышишь? Бога ради, скажи что-нибудь!

Дж.М.: Боитесь, что вы не существуете как мальчик для меня?

Джейсон: Хуже того. Словно и вы не существуете тоже.

Дж.М.: Так вы превратили меня в ничто, в пустоту? Словно вы осуждены опустошить меня — свою мать — до конца? [Это относится к материалу предыдущей сессии, на которой Джейсон выражал страх, что он может истощить все мои идеи и стать для меня невыносимо тяжелым бременем.]

Джейсон: Да, теперь я вижу. Я сжирал свою мать. Опасность была в том, что я опустошу ее, ее превращу в пустоту. Она всегда говорила мне, каким прожорливым я был ребенком, как ей приходилось зажимать мне нос, чтобы я отпустил ее сосок... и как она много для меня делала в детстве — кишки я из нее тянул! Видите, даже грудным я был только прилагательным — плохим был! [Смеется, что расходится с его словами.]

Дж.М.: [Я остро чувствую его тревогу и ищу фантазии об инкорпорации, стремящиеся наружу.] Словно ваша мать тоже боялась, что вы ее сожрете?

Джейсон: Боялась! И заставляла меня чувствовать себя опасным. Почему она так боялась? Я знаю, это называется проекцией. Я боялся съесть ее, и она боялась желания съесть меня! Я думаю об отсутствующей ноге деда. Я часами выспрашивал, где же она? Еще одно пустое место!

Дж.М.: Вы воображали, что она ее съела?

Джейсон: Да! Но этой пустотой я должен был восхищаться, а мой отец, с двумя ногами, не стоил ничего. [Начинает кричать.] Я мог хромать на одной ноге, но от отца мне не позволялось брать ничего! Совсем ничего!

Дж.М.: [Он кричит все громче, словно все сильнее чувствует и вновь переживает свою детскую муку исчезновения в качестве личности для матери. Кажется, важно напомнить ему, что мы уже обнаружили, что существование его отца было драгоценным элементом в его дилемме, как и предоставление ему возможности принять, что он, в свою очередь, может существовать как сексуальное существо.] За исключением «постоянного соблазнителя». Пусть это прилагательное, но это все же взято от отца.

Джейсон: Вот ведьI Действительно взято! Без этого у меня был бы психоз. Я был сумасшедшим, знаете, как мальчик Сэмми, о котором вы писали. Мы были очень похожи. Когда я пришел в первый раз, я был законченным психом!

Дж.М.: Но прилагательные помогли вам выжить.

Джейсон: Да... действительно помогли. И отец гордился моим инте-лектом. Он не раз говорил, что я стану всемирно известным профессором. Ну да! Я стал хирургом для них всех — чтобы починить мать, приделать деду ногу, удовлетворить честолюбие отца. Годами я чинил весь мир, а сам оставался пустым и искалеченным. Как вы однажды сказали — психическое кровоизлияние.

В этой точке нашей работы компульсивная мастурбация у Джейсона заметно уменьшилась, хотя он и склонен был обращаться к ней в муках нарциссической боли или тревоги. Он все еще был подвержен неожиданному фобийному страху перед толпой, особыми взглядами, покупкой цветов или еды и определенными блюдами, но он постоянно пытался выяснить, что же значит его тревога.

Выживание Собственного Я

После восьми лет работы все эти симптомы исчезли. «Почему надо было 45 лет терпеть боль, чтобы узнать настоящее счастье?» — с удивлением спрашивал Джейсон. Хотя он преодолел все свое компульсивное сексуальное поведение и теперь не чувствовал, что его сексуальной идентичности что-либо угрожает, он все еще боролся с проблемой психического выживания и потребностью утвердиться в своей личной идентичности.

Джейсон: [Не ложась; Джейсон сидит на кушетке, как это часто бывает, когда ему тревожно.] Дела идут, работа успешна как никогда. Меня опять пригласили за границу читать лекции по моей хирургической специальности. [Затем он говорит о двух своих детях и о том, как для детей важно «иметь отца, который знает, как установить законы и твердые правила, особенно, когда дети все время капризн и чают ».]

Дж.М. [Чувствуя напряжение в его словах и поведении, я замечаю, что он, кажется, хочет мне сказать, какой он замечательный мужчина, хирург и отец, но не похож ли он еще и на капризного ребенка, который не хочет следовать аналитическому правилу — ложиться на кушетку и говорить все, что приходит в голову?]

Джейсон: [Ложась.] Вы не любите работать лицом к лицу? Так?

Дж.М.: Мне интереснее, что вы пытаетесь контролировать, когда сидите, и не позволяете мыслям гулять свободно. У вас на уме есть что-то, что заставляет вас избегать момента отделения, когда вы теряете меня из виду... и рискуете снова окунуться в пустоту? [Несомненно, желание Джейсона сидеть совпадает с надеждой получить подтверждение своего существования в моих глазах, как указывают последующие ассоциации.]

Джейсон: Конечно, это всегда проблема! Но сегодня я особенно не хотел говорить, что у меня на уме: я встретил клошара по дороге сюда. Я их ненавижу! Не могу даже сказать — до чего ненавижу!

Дж.М.: А что для вас означает клошар?

Джейсон: О, я прекрасно знаю: это люди, которые не могут о себе позаботиться, всегда зависят от других — попрошайки. Мне... Я ходил в школу один с трех лет, а идти было очень далеко. Я боялся, конечно, но мать настаивала. «Ты должен научиться справляться»,— говорила она.

Дж.М.: [Я представляю себя маленьким Джейсоном: я прошу у матери то, на что не имею права (например, на материнскую защиту). Он не мог бы пойти на риск выглядеть попрошайкой в глазах матери!] У вас не было права попросить мать о присутствии?

Этот ряд напомнил мне наблюдение, которое часто меня трогало: дети вроде Джейсона, с очень ранним развитием, ведут себя подчеркнуто независимо. Джейсон научился читать и писать до того, как пошел в школу; школьником он часто помогал отцу в аптеке, находя прописанные клиентам лекарства, а иногда даже сообщая, как их надо принимать. В дальнейшей жизни такие дети часто чувствуют, что их подтачивает их ранний успех, словно маленький ребенок из прошлого так и не получил ни признания, ни заботы. Успех трехлетнего Джейсона, самостоятельно отправляющегося в детский садик, был верным знаком его неудачи, чувства беспомощности, которые нужно было спрятать. Он был непризнаваемым попрошайкой, прося у матери заботы и внимания. Это отец Джейсона поддерживал его в том, чтобы быть умным, мечтал о великом профессиональном будущем для него — мечта, которую он исполнил, но дорогой ценой: его профессиональный успех стоил ему мук почти во всякой другой сфере жизни. С самых разных сторон, сексуально и социально, ему все еще было три годика, когда он пустился в свое психоаналитическое путешествие.

Джейсон: Иногда я не чувствую себя вправе купить новый галстук или цветы. Если куплю, то умру. Она покупала одежду, она покупала цветы. Если я буду это делать, я боюсь, что стану ею и должен буду снова драться за то, чтобы быть собой. [Семейный человек, хороший отец и успешный хирург согласился наконец прислушаться к испуганному ребенку, неуверенному в границах его Собственного Я.] Не знаю почему, я внезапно подумал, что я ужасно боюсь растолстеть. [По-французски «grossir» (растолстеть) имеет тот же корень, что и «gros-sesse» (беременность).]

Дж.М.: Боитесь «нагулять брюхо»?

Джейсон: Да, может быть именно поэтому я особенно боюсь толстого живота! Но как этот страх растолстеть или забеременеть связан с моей ненавистью к попрошайкам?

Дж.М.: Возможно, часть вас тоже настойчиво просит о чем-то; та часть, о которой мы много говорили, что ей хотелось бы быть женщиной и вынашивать детей? [Я подумала, но не сказала, что, возможно, он сам хотел бы стать матерью маленькому Джейсону, через идентификацию с заботливым материнским интроектом. Последовала длинная пауза, во время которой я вспоминала разные пути, которыми мы исследовали его глубокую зависть к женщинам и желание занять их место.]

Джейсон: Да! Я думаю о своей прекрасной профессиональной работе, что это, наверно, мой способ делать детей. Мне приходит в голову, что мое теперешнее удовольствие от работы больше, чем страх, что ценой за такой успех будет смерть. В конце концов, несмотря на все плохое, чем мой отец мне представлялся,— даже если это было гадко в глазах матери, даже если меня мучает мысль, что мой отец всегда умолял женщин — по крайней мере, он дал мне какой-то мой образ Ха! Да я могу говорить об Эдипе и всем этом. Я читал книги, но есть кое-что гораздо глубже, чем моя влюбленность в мать.

[Джейсон вспоминает полотно Сальвадора Дали «Дева и младенец», где ребенок виден сквозь материнский живот. Он снова обращается к своей первой сессии на кушетке, где он воображал, что рождается из моей матки. Позднее я интерпретировала этот образ как желание родиться как личность, которая больше не боится, что ее спутают с другими людьми.]

Долгое время я сочинял себя, не оглядываясь на реальность. [Долгая пауза.] Но даже если у меня был психоз, по крайней мере он не позволил мне совсем перепутать себя со своими родителями и не дал матери высосать из меня кровь. Я стал зрителем, всегда смотрел, как другие выясняют, как мне положено действовать. Я много заплатил за это, все эти годы, разве не так? Хотя бы эти приступы постоянной тошноты и ужасные годы с гипертонией.

Дж.М. [Я не делала ссылок на соматические стороны аналитического приключения Джейсона. В общем, его повышенное давление было психосоматической природы, а тошнота — чисто истерическим симптомом. Как и все люди, он сохранил возможность использовать любой тип регрессии или компромисса в состоянии стресса. Но теперь он излагает совершенно новый материал.]

Джейсон: Знаете, когда я был маленьким (не помню, рассказывал ли я вам), я ужасно боялся воды. Мать подгоняла меня: «Давай, давай! Все любят плавать в бассейне. Прыгай в воду!»

Дж.М.: [Долгое молчание. Я вмешиваюсь, потому что мне кажется, что Джейсон опять стал, как маленький ребенок, который дрожит на краю бассейна.] И как вы справлялись?

Джейсон: Знаете, если бы она только сказала: «Прыгай в свою воду», не просто в воду, куда все другие прыгают, мне было бы не страшно. Но я до сухости во рту боялся, что растворюсь в других, не буду больше собой. Я убегал с воплями.

Этот рассказ Джейсона о психотической тревоге интересно сравнить с рассказами людей, страдающих астмой, которые тоже часто упоминают о своем страхе прыгнуть в воду или даже страхе опустить голову под воду, но не осознают своей фантазии исчезнуть в другом (матери). Когда случается астматический приступ, испуганный ребенок вынужден задерживать дыхание по непонятным причинам. В итоге работы с многими респираторными больными, мне открылся похожий ужас потерять свои границы. В дополнение к факторам, изложенным в Части III, эти клинические наблюдения привели меня к выводу о скрытой связи между психозом и психосоматикой.

Здесь мы видим, что Джейсон должен был сохранять осторожную дистанцию с другими, чтобы избежать риска слиться с ними и в результате больше не существовать, как отдельная личность. Подобные эпизоды мы анализировали несколькими годами раньше: его паническую реакцию на перспективу есть курицу, потому что она будет клевать его изнутри и съест. Продолжительные пищевые фобии Джейсона были основаны во многом на его неосознанных психотических тревогах. У других пациентов, поглощенных теми же ужасными фантазиями, могут развиться пищевые аллергии. В таком контексте теорию Биона (1967) о «странных объектах» можно приложить как к психосоматическим, так и к психотическим способам психического функционирования.

Джейсон: Этот ужас перед водой — это все тот же ребенок. Он все еще здесь, во мне, и все еще говорит со мной. Но разница в том, что теперь и я с ним говорю. И даже больше, теперь я убежден, что и в вас есть маленький ребенок. Я слышу эту девочку, когда вы смеетесь, или когда говорите такие вещи, на которые отзывается маленький ребенок во мне. Когда знаешь, что и у аналитика тоже есть маленький ребенок внутри, тебе уже больше не угрожает опасность. Мне нужно было быть как вы, чтобы я сам мог вернуться к жизни. Но главное, мне надо было знать, что я другой и что нас никогда нельзя спутать!

Дж.М. [Джейсон наконец стал хорошим родителем самому себе, используя и материнскую, и отцовскую способность заботиться об обезумевшем внутреннем ребенке. Он больше не возлагает на родителей ответственность за все свои несчастья в прошлом. Сейчас он позволяет им тоже быть отдельными от него людьми со своими проблемами, как у всех других.]

Джейсон: Мне так важно знать, что ваш внутренний ребенок и мой — не одно и то же, что мы два разных человека, и всегда будем разными.

Дж.М. [Этот страх потери границ в начале анализа Джейсон не признавал. Такие страхи предрасполагают одних людей к психотической декомпенсации, других — к психосоматическому взрыву. Свой ужас перед потерей чувства идентичности Джейсон победил сложными сексуальными построениями, каждое из которых «работало» с особыми элементами его глобальной тревоги.]

Джейсон: Годами я путал мечты с реальностью. Теперь я пользуюсь ими при встрече с реальными трудностями. Я вам говорил о своем страхе перед водой, но теперь я обожаю плавать. [Замолкает, и у меня создается впечатление, что он ищет, какими средствами передать трудную мысль.] Но вы знаете, мне все еще нужна внутренняя картинка, чтобы нырнуть.

Дж.М. [Джейсон ссылается здесь (как он уже много раз это делал) на ужасную сцену, свидетелем которой он был еще мальчиком, во время немецкой оккупации во Франции. Он видел, как четыре немецких солдата схватили девушку за руки и за ноги и швырнули в плавательный бассейн в Сене. Он говорил, что эта сцена возбуждала его сексуально, но никогда до этого он не говорил, что использует этот самый образ сейчас, чтобы нырнуть в плавательный бассейн!]

Эротизация ужаса

Откровенность Джейсона позволила нам еще раз увидеть, как самые страшные переживания можно сделать терпимыми, если удается их эротизировать. В сцене из воспоминаний Джейсон становится девушкой, которая должна умереть в плавательном бассейне; но одновременно — он центр интереса четырех солдат. Таким образом удовлетворяются и бисексуальные желания, и гомосексуальные стремления. Создавая таким образом свою псевдомужественность, Джейсон может нырнуть в бассейн без страха уничтожения.

Его изобретение было торжеством над многими внутренними преследователями: над его глобальным страхом перед матерью, над его верой, что у него нет права отделиться от нее, над страхом, что он перепутает себя с ней и так утратит свое чувство идентичности. Четыре солдата из его псевдомужественной фантазии надежно стояли между ним и самым страшным внутренним образом матери (спроецированнным на воду, которая примет его в себя и поглотит).

Джейсон: Знаете, мать играла важную роль во французском Сопротивлении во время немецкой оккупации, и она пришла бы в ярость, если бы узнала, как я увлекался эсэсовцами. Но мне нужно было убежище, чтобы отделиться от нее. Теперь я знаю, что использовал немецких солдат для этого. Когда я увидел ту сцену — их жуткую униформу, огромные ботинки,— это так возбуждало. Я представлял, что я тоже ношу эти огромные ботинки, и мог идти по улице без страха.

Дж.М.: Расскажите мне побольше об этом «убежище», которое было вам так нужно. [Я тоже пытаюсь найти себе «убежище» в этот момент, потому что конец сессии приближается.]

Джейсон: Я всю жизнь боролся за свое место, чтобы не чувствовать, что меня с кем-то спутают. Я пытался пользоваться словами, чтобы закрепиться на месте... как когда я ребенком... целый день задавал вопросы... и когда пришел на анализ. Вы помните? Я путал и нас тоже. Я путал наши имена.

Дж.М.: Да. Но может быть это был еще один способ найти себя?

Джейсон: Да, конечно! Теперь я знаю, что я лишь пытался выяснить, кто же я и что отличает меня от другого... и пытался найти разницу между матерью и отцом, и разницу между женщиной и мужчиной, и... и кем из них я должен быть, чтобы просто быть. Я вряд ли осмеливался надеяться, что я смогу быть мужчиной! [Долгая пауза.]

Быть или не быть... иметь собственное имя, не быть просто прилагательным... быть кем-то было возможно, пока я отличаюсь от всех других. Разве не вот в чем вопрос? [Долгая пауза.] Ну а в глубине меня всегда был гермафродит, и маленький ребенок тоже был, который хотел путать одного человека с другим. Но и ребенку, и мне теперь известно, что я могу за ним присмотреть, и он будет жив. Вот так-то!

Конец сессии. Поднимаясь, чтобы уйти Джейсон замечает: «Вы знаете, это очень важная сессия». Я отвечаю, что я тоже так думаю и что я когда-нибудь, возможно, попрошу его позволения процитировать ее на научной конференции.

По его требованию, два дня спустя я дала ему копию того, что я успела записать на сессии. Он указал, что я пропустила его ссылку на Сальвадора Дали и «роды Девы». (Этот пропуск, возможно, произошел из-за неосознанной реакции контрпереноса: хотя моим сознательным чувством было безмерное удовольствие от такого заметного прогресса Джейсона, возможно, что другая часть меня, понимая, что Джейсон теперь родился как личность, сожалела, что скоро он не будет во мне нуждаться.)

Анализ продолжался еще два года. К концу нашего аналитического путешествия я формально попросила у Джейсона разрешения использовать записи сессий. Он любезно дал такое позволение и прибавил несколько страниц собственных комментариев к материалу сессий, своим ассоциациям и нашей работе в целом. В конце он выразил свое убеждение, что особенно полезным было его впечатление, что я проявляю большую заботу о нашей работе, о том, чтобы его понять и идентифицироваться с его страданием. Он добавил, что я «вкладывала много души» в наше совместное путешествие. С тех пор Джейсон время от времени давал мне знать о своей профессиональной и личной жизни и о постоянном чувстве свершений и творчества в обеих сферах.

Возможно, некоторые читатели сочли, что у этого анализанта был психоз, серьезная истерофобия, тяжелые навязчивости, нарциссические нарушения или перверсный невроз характера. Какая разница, что за ярлык мы налепим? Лучше скажем, что это просто человек, пытающийся выжить психически, любыми средствами, которые есть в его распоряжении. И, конечно, он выживал более, чем одним единственным способом. Хотя определенные стадии нашей работы его тревожили и мучили, он добился успеха в том, чтобы жить полной жизнью, какой только может надеяться жить большинство людей, благодаря своей неослабевающей смелости в нашем аналитическом приключении.

Анализ Джейсона, как и анализ других неосексуальных изобретателей, помог мне обрести опыт переживания всепоглощающей тревоги, которая лежит под компульсивной и наркотической природой отклоняющихся сексуальных действий. Сила нестерпимых мучений исходит отчасти из несмягченных оральных и анальных импульсов, которыми характеризуется инкорпоративная инфантильная любовь. Существенно важно понять, в какой мере неосексуальные творения являются отчаянными попытками как примириться с трудностью жизни, так и победить страхи кастрации и уничтожения. Тревога — мать многих изобретений в театре психического. Мои анализанты научили меня, что их эротические изобретения служат тому, чтобы залатать разрывы в ткани сексуальной и личной идентичности, а также защитить интроецированные объекты от ненависти и деструктивности субъекта. Этим путем перепутанные сексуальные идентичности, инфантильная ярость и внутренняя омертвелость могут быть трансформированы в эротическую игру (если уж она так неизбежна).

Если нет способности эротизировать архаичные конфликты, они потенциально могут стать основой для более тяжелых исходов психотического и психопатического характера. С чудесным открытием неосексу-ального решения на месте бессмыслицы появляется смысл; на месте внутренней смерти — ощущение жизни. В таких аналитических путешествиях осознание динамического значения неосексуальностей помогает нам терпеливо ждать ослабления их хватки в сознании анализанта, пусть даже такие пациенты шумно требуют немедленного освобождения от власти, которую захватили над ними их творения. Несмотря на жесткие ограничения и компульсивность, жертвами которых становятся многие сексуальные новаторы, несмотря на огромные мучения и угрожающие жизни обстоятельства, которые иногда сопутствуют наркотическим и неосексуальным практикам, мы должны признать, что эти попытки самоисцеления и цели восстановления сковывают деструктивные импульсы Танатоса, и Эрос торжествует над смертью.