ЗНАНИЕ ПОЧЕМУ-ТО РАДОСТЬ!..  

ЗНАНИЕ ПОЧЕМУ-ТО РАДОСТЬ!.. 

Ученик часто, идеализируя учителя, уверен, что тот ~ эдакое все имеющее и всем удовлетворенное совершенство, все постигшее и застрахованное от боли.

Мне даже друзья постоянно говорят: «Ну, ты - психотерапевт, ты все можешь!». Будто бы знание свалилось на меня «даром небесным», как выигрыш в лотерее. Будто оно - не результат заблуждений, ошибок, цепи преступаний, за каждое из которых приходится платить самому Самому отвечать. Будто знание - не счастливая награда..., которая становится бременем..., когда некому или не умеешь его передать.

Спасибо моим пациентам, которые плохо или хорошо этим знанием пользуются, хоть частично освобождая меня!...

Из давнего письма

Вчера я рассказал Саше[8] о ссоре с братом.

Мне было девятнадцать, а ему одиннадцать, когда после разрыва (так тогда казалось) с отцом я ушел жить один.

Братишка любил меня, не понимал действительных причин раздора и, пользуясь большой привязанностью к нему отца, всячески старался нас помирить. Он спорил с отцом, отстаивая меня. Убеждал, что отец во мне ошибается, что я на самом деле такой, каким отец хочет меня видеть.

Брат ошибался. Я был другой.

Получалось, что, отстаивая меня, он всегда оказывался по моей вине в дураках.

Любой мой самостоятельный шаг разрушал все, что он так бережно, не спросясь меня, строил. Всякий мой шаг обнаруживал несостоятельность моего защитника, необоснованность его уверений. Всякий раз давал новые козыри против меня отцу и обезоруживал брата.

Казалось - так просто было его не подводить. Надо было только отказаться от всего, ради чего я удерживался в этом, как потом оказалось пожизненном, противостоянии с дорогим мне человеком - отцом. Чтобы не подвести братишку, надо было отказаться от себя!

Представьте, как ему было больно! Тот, о ком он так печется, сам его же и подводит. Предает его ожидания... Могла ли не переполниться его чаша терпения и всепрощения. Ведь из любви он прощал мне так долго.

Нет, я не просил, конечно, прощения. Он сам прощал. И как ни сильна была его любовь, как ни трудно было ему расставаться с мечтой о брате, о нашей дружбе — с простыми, и ребенку понятными, правилами, как ни трудно было перенести разочарование, разве могло оно не прийти, принося с собой боль, обиду, отчаянье.

Это произошло четыре года назад.

Ему было двадцать. Он верил, что мы - друзья, и был счастлив, что у него есть друг - брат.

Я тоже верил. То, что он не знает меня, как-то стушевывалось. Он же - младший.

Я тогда ушел из второго брака (кажется, мне всегда будет стыдно за то, что я в него попал). Родственники от меня отвернулись. Представьте, в какое положение перед людьми я поставил их. Я был той паршивой овцой, которая портит стадо. Друзья были далеко, да и их шокировали мои «фокусы».

Я оказался один. Не знал, на что опереться. Все подверглось сомнению, все смешалось. Потерялись границы добра и зла! Окончательно рухнул авторитет отца, с которым я воевал, но который всегда оставался неколебимым. Внутренний спор с отцом, может быть, и был моей опорой.

Казалось, любой шаг может стать шагом в пропасть, тем более, что отец, скорый на жесткие выражения со мной, всегда грозил, что я «докачусь», чуть только «фашистом» ни стану.

Я тогда, как никогда, нуждался в брате. В его любви, вере в меня. В понимании, что я свой путь ищу искренне и делаю только то, чего не могу не делать. Иначе не умею.

Но было поздно. Девять лет в детстве и юности - огромный срок.

То, что я ушел от жены, не посоветовавшись с ним, младшего брата оскорбило. Так, по его ощущению, «с друзьями не поступают».

«Друг ответствен перед другом. Считается с его интересами»!

А я «не счел нужным считаться с тем, в какое положение перед людьми ставлю его и родителей, которые ему дороги»!

Он был уверен, что это неправда. Что я не смогу «не считаться с интересами брата», «игнорировать его», «не думать о нем».

Он опять и в последний раз поручился за меня. Пообещал отцу, что я вернусь в семью жены.

«Если и теперь» я подведу его, - «мы больше не друзья»! Он верил, что у друга есть власть над другом.

Я - «подвел».

Он хотел сохранить дружбу. Он молил меня. Ждал хоть видимости уступки, готовый все забыть и вновь... обмануться. Он любил меня. И не понимал, что просил о невозможном. О том, что для меня - самоубийство.

Мы, лицом друг к другу, вцепились в спинку лавки в сквере. Накрапывал дождь. Возражать еще - было бесполезно.

— Я не могу иначе, брат. — Я встал. Мне было мучительно жаль его. Я пошел. Себя я уже не ощущал никак.

— Брат! - рванулся он мне вслед.

Я не оборачивался.

— Брат! - он догнал меня. - Если ты уйдешь, я больше не приду к тебе!

Я не отвечал и не оборачивался. Тогда он закричал:

— Пойми же, брат! Я же тебя боготворил, а ты меня предал!..

Я шел совершенно спокойный. Уже не казалось, что вот-вот с хрустом расколется череп, разорвется от немого вопля грудная клетка. Челюсти разжались. Было очень спокойно и отдаленно. Как будто не со мной только что говорил брат. Я уже шел один. Больше я не чувствовал его боли (только сейчас догадался, что боли его я и до того, и жалея его, тогда не чувствовал, занятый своей). Я шел без него. Тогда я не думал и не знал, что это - надолго.

* * *

Так уже было однажды. Тогда я отказался от надежды на возможность встречи... с той, кто меня перевернула..., словно заново родила... Она выбрала остаться с мужем... Уважение не позволяло оспаривать ее выбор. Я верил, что «убил в себе любовь»...

Стало не страшно. Больше нельзя было ничего потерять... Я вдруг понял... это крутилось в голове независимо от меня, само: «Знание почему-то радость!.. Знание почему-то радость!»... «За знание надо платить! Я готов!» - следовал вывод.

— Другого «подопытного кролика», кроме себя, у меня нет. Терять мне нечего. Либо помру, либо научусь быть счастливым... — это я уже думал сам.

* * *

После женитьбы на Томе и рождения Машки все образовалось. Отношения с родителями просты, как никогда. Это из-за Томки.

Они теперь в отпуске, в отъезде.

Брат с его семьей живет у них.

Чтобы поморить клопов, надо было увезти Машку. И мы были у него.

Снова вспыхнул старый разговор, брызжущий старой болью.

Брат снова повторил тот упрек. Только добавил, что тут — его дом. Дом его родителей. Он его строил. А я там чужой и нежеланный гость.

Печально, что он совершенно прав. Я там, действительно, особенно в отсутствие родителей, чувствую себя, будто бродяга, забравшийся без спросу в чужое жилье.

И снова я (теперь мы) уехал не попрощавшись. И снова он кричал вслед: «Может быть, попрощаешься?»

Таксист остановил. И я принужденно выдавил из себя пустое: «До свидания».

И снова жаль нас обоих!