Щит Персея

Интересно, что развитие науки об истоках сознания шло независимо от желаний ученых, путем диалектики. Ввиду «неуловимости сознания» предпринимались попытки выйти на его исток через «его иное», через диалектическую противоположность. Предмет психологии в видении разных школ всегда представал как дихотомия «сознание и его диалектическая противоположность».

Исторически первой дихотомией была обоснованная Декартом глобальная дихотомия сознания и материи. Казалось, что проблема отношения сознания и материи решаема, а из этого решения можно будет понять сущность сознания и его исток. Но не тут-то было. И тогда проблему сузили.

Второй дихотомией стало «сознание человека и его телесный носитель» в виде психофизиологической проблемы. Во второй половине XVIII в. началось повальное увлечение поисками вместилища разума и души в теле человека. Появились анатомические театры, где, роясь в останках, искали вместилище души или разума, – кто на что был настроен.

Третьей дихотомией стало «сознание человека и поведение животных» в свете бихевиористского «бунта против сознания». Здесь, несмотря на внешние декларации, будто «сознание – это лжепроблема», речь тоже шла об истоках сознания, осмысляемого в категориях поведения. Следствием этого низведения сознания человека до поведения животных стал антропоморфизм, очеловечение животных. Сознания стало слишком много. Таково было парадоксальное следствие «бунта против сознания».

Учение о рефлексах соединило в себе физиологию и поведенческую проблематику. Сознание представало то в виде «незавершенного рефлекса», то в виде сложного рефлекса или суммы рефлексов. Но в конце концов психологи, потратив на эксперименты уйму денег и времени (практически все 20-е столетие), пришли к выводу, что рефлекторный и сознательный образы действий не только не подобны, а противоположны друг другу. Сознание возникает не там, где вырабатываются все более и более сложные рефлексы, а там, где происходит отказ от инстинктивно-рефлекторного, животного образа действий. Сложные рефлексы, например трудовые рефлексы у муравьев, закрепляются в такие же сложные инстинкты, и это не только не способствует развитию сознания, но, наоборот, делает сознание невозможным. Дихотомия «рефлекс и сознание» не являются диалектической противоположностью, они не «мерцают» друг в друге; изучая рефлекс, невозможно выйти на начало сознания.

Французская и советская школы предложили к рассмотрению психосоциальную проблему, представив сознание как интериоризацию общественных отношений. Таким образом, выявилась пятая по счету дихотомия. «Свое иное» сознания представало в виде «ансамбля общественных отношений». В подобной формулировке и этот путь оказался ложным. Общественные отношения, несомненно, играли огромную роль в формировании сознания, создали сферу идеального, в которой сознание и развивается. Однако необходимо различать первопричину и условия формирования. Сознание появляется эндогенно, конституируется экзогенно, через интериоризацию.

Шестой дихотомией стало «сознание и бессознательное». Ее ввел в круг психологической проблематики З. Фрейд. Казалось бы, бессознательное является (даже по звучанию) «своим иным» сознания, его диалектической противоположностью. Однако развитие психоанализа в XX в. показало, что от бессознательного с его комплексами есть выход на истоки поведения, но не на начало сознания. Противоречивость понятий «сознание» и «бессознательное» оказалась несущественной, внешней. На самом деле речь идет не о сознании и бессознательном, а о неосознаваемом и осознанном поведении, причем в весьма узком аспекте: в мотивациях. Бессознательное подразумевает сознание. Мотивы многих наших действий уходят в бессознательные комплексы, коренящиеся в подсознании, – только и всего.

Развитие психоанализа скользнуло «мимо» основного предмета психологии (каковым, невзирая ни на что, является происхождение и сущность сознания). Именно поэтому фрейдизм превратился в прикладную дисциплину, отрасль медицины. В конце концов он стал психиатрической, а не психологической школой.

В то же время факт, что бессознательное само по себе невозможно, что оно подразумевает сознание, открывает возможность выйти через него на исток сознания. Вторичность бессознательного, которую признавал и сам Фрейд, подводит к следующему выводу: сознание не возникает из бессознательного, но, опираясь на него, возможно реконструировать сознание, именно этим и занимаются психоаналитики как врачи. Они занимаются этим в онтологическом смысле, буквально восстанавливая сознание пациентов из разрухи. Это соответствует инверсионной парадигме: в реконструкциях идти от превращенного, от конечного состояния – к предшествовавшему.

Когда в школе Фрейда выявилась тенденция к уходу от глобальных проблем, к замыканию на обсуждении разросшейся врачебной практики, тенденция отказа от метода в пользу методики, движение к превращению психоанализа в психиатрическую дисциплину, – все это вызвало «взрыв» внутри школы Фрейда. От нее отпочковались направления, основатели которых претендовали на нечто большее. Прежде всего речь идет о Карле Юнге, ученике и друге Фрейда, который впоследствии стал самым ожесточенным оппонентом своего учителя.

Юнг просто применил к психологии биогенетический закон Геккеля. У Геккеля онтогенез повторяет филогенез в физиологическом аспекте, у Юнга – в психологическом. Личное бессознательное включает в себя комплексы, коллективное бессознательное – архетипы. Архетип – это «комплекс», свойственный не человеку, но человечеству и проявляющийся при определенных обстоятельствах в индивидуальной психике как реакция на некую «провокацию», которая вызывает архетип из подсознания (Юнг, 1997. С. 68, 69).

Практически юнгианство вышло из следующего. Когда в психоаналитической практике начали наблюдаться устойчивые повторения, логично было обратиться от индивидуальной истории к истории рода. Юнг исходил при этом из того, что отдельные комплексы невозможно объяснить историей личности, они коренятся более глубоко – в истории человечества, а именно в том ее периоде, когда происходило становление сознания.

Складывается впечатление, что история психологии напоминает поиски Персеем щита, способного отразить лик Медузы (метафора сознания в данном случае). Этим щитом должно быть «свое другое» сознания, доступное для исследования объективными методами. Это как бы поиск путей для доказательства «от противного». Ибо исследование сознания как такового всегда представляет собой исследование сознания сознанием, где невозможно применение объективных методов. Остается многопоносимая интроспекция, она же аутофеноменология.

«Свое иное сознания» должно быть тем, в чем оно «мерцает» (знаменитый гегелевский Schein), во что рефлектирует, как в свою диалектическую противоположность. Под каждое новое «зеркало», которое становилось парадигмой развития психологии на том или ином этапе развития науки, изобретались оригинальные методики. Школы ломали копья, споря о том, кто поворачивает щит правильнее. Побочные результаты, которые, как правило, превосходили достижения на основном направлении, отпочковывались в отдельные дисциплины. В том, что касается главного – начала и сущности сознания, – здесь все неизменно приходили к отрицательному результату.

Введя понятия о первой и второй сигнальных системах для различения инстинктивно-рефлекторного образа действий, характерного для животных, и знаков человеческого языка, Павлов не смог пройти мимо такого факта, как антагонизм двух сигнальных систем. Оказалось, что вторая сигнальная система постоянно оказывает подавляющее и угнетающее воздействие на первую. Графически их следует представлять не как две трубочки для мороженого, удобно вложенные одна в другую, а как два конуса, обращенные друг к другу остриями.

Данный вывод школы Павлова можно считать методологическим основанием инверсионной теории психогенеза, главным постулатом которой является следующий: сознание человека – не итог медленного поступательного развития психики животных; в его основе лежит преображение, инверсия, решительный перелом, обратный ход. Возникновение второй сигнальной системы невозможно объяснить, «возводя первую сигнальную систему в какую угодно степень сложности» (Поршнев).

Начало сознания – самая сложная из проблем глобальной теории эволюции. Критерием научности в вопросе о происхождении сознания должно быть, на мой взгляд, признание инверсии как диалектического скачка. Предметная задача заключается в том, чтобы выйти на причины произошедшего перелома, того перерыва постепенности, того «Большого Взрыва», когда развитие рода Homo sapiens пошло вопреки природным детерминантам, приведя к появлению нашего вида, благодаря не естественному, а скорее противоестественному отбору.

Прошу прощения за вольную игру словами, но как иначе назвать такой отбор, когда природные детерминации «подрываются» изнутри, самой логикой эволюции? Оказывается, что у эволюции не формальная, а диалектическая логика: природа доходит до отрицания самое себя, чтобы развиваться, а не стагнировать в равновесии узкоспециализированных видов. Примерно такой путь решения проблемы психогенеза человека предложил Б. Ф. Поршнев, опираясь на идеи Валлона. У нас, как читатель может видеть, гораздо более солидная база. У истоков стоял В. Бехтерев, начавший изучать неконтролируемые состояния психики. Далее – Леви-Брюль, Кречмер, Пиаже, Фрейд, Юнг, Валлон, Инельдер, Шерток, Бехтерева, Поршнев, Бородай, Кроу, Лакан…

Таким образом, появилась седьмая, последняя дихотомия – «безумие и сознание». Безумие стало тем «щитом Персея», в котором отразился лик Медузы.

В настоящее время невозможно объяснить появление сознания, не учитывая фактор шизофрении. В целом процесс появления психического в филогенезе выстраивается в следующую схему: шизофрения – сознание – бессознательное.