Эндогенный исток человеческого мышления

Кречмер дает однозначное медицинское заключение:

«Нет ни одного из главных механизмов, имеющих отношение к образам или аффектам (как мы описали их у первобытного человека), которых мы не могли бы найти у шизофреников… Шизофреник может расколоть себя на две личности: одну часть своих переживаний он припишет действительному И. Губеру, другую – своей новой личности, которая родилась в Шарентоне и зовется Мидхат-пашой. Можно наблюдать также и персонификацию отдельных частей тела, как у первобытного человека. Проецирование частей собственной личности в окружающий мир и включение в самого себя составных частей внешнего мира – все это происходит как в сновидении, но только при дневном сознании» (там же. С. 167, 168).

«Мы находим среди душевных процессов возникновения образов у взрослого культурного человека за преобладающими в настоящее время психологическими механизмами другие функциональные типы, которые хотя и рассеяны по очень разнообразным областям наблюдения, однако всегда встречаются у нас с однородными основными чертами, прежде всего в сновидении, при гипнозе, в истерическом сумеречном состоянии и в шизофренических расстройствах мышления. Так как эти функциональные типы представляют собой блестящие аналогии более ранних ступеней развития душевной жизни человеческого рода, то мы можем с большей вероятностью считать их сохранившимися низшими ступенями филогенетического развития…» (там же. С. 141).

Если шизофреническое расстройство мышления является рекапитуляцией низшей ступени филогенетического развития, то далее логично было перейти к филогенезу психики, что Кречмер и делает, шокируя новизной. Дело в том, что шизофрения – это не только не самая простая форма мышления, а скорее самая сложная. Следовательно, в истоке логического мышления нет обычно утверждаемой учеными простоты рефлексов и восприятий.

«С эволюционной точки зрения абстрактное мышление не может быть целиком выведено из наглядных образов внешнего мира. Мы уже говорили о собственных тенденциях нашего душевного организма, которые не могут быть сведены к чувственным впечатлениям внешнего мира… Надо думать, что в нас уже первоначально заложены и собственные душевные тенденции не наглядного рода к более высоким логическим операциям» (там же. С. 179).

Вспомним, что утверждают Пиаже и Инельдер, обследовавшие около трех тысяч детей на предмет формирования первичных логических функций (сериации и классификации). Первичные логические операции у детей изначально «включены в более сложные структуры». Они необъяснимы усложнением простых перцепций. Получается, что онтогенез по Пиаже подтверждает филогенез по Кречмеру.

Насколько это противоречит тому, что не перестают повторять на всех языках ученые «трупы»: будто мышление появилось мало-помалу, благодаря внешнему (экзогенному) фактору (рефлекторное поведение, коллективная охота, образы внешнего мира и т. д.)! Далее оно якобы шаг за шагом развивалось, благодаря постепенному усложнению рефлексов.

Кречмер совершил настоящую революцию, первым в мире предложив идею эндогенного происхождения логического мышления не из животной простоты, а из более сложной формы – из шизофренического мышления с его запутанными кататимическими образами.

Принято считать, что альтернатив «помализму» с его экзогенным истоком мышления просто не существует, кроме креацианизма. Но креацианизм – это религия, это введение фактора чуда божьего, тоже экзогенного. Сторонники обезьяньего помализма присвоили монополию на научную концепцию, будто других не существует, хотя доказать ее не могут уже более ста лет, и никогда не смогут.

Становление высших функций в филогенезе может быть отражением процесса преодоления через кризис, связанный с отказом от животных рефлексов, что для тех «ещё животных», какими были пресапиенсы, являлось почти самоубийственным риском. Она может быть, напротив, описанием бескризисного продвижения по прямой от малого ума к большому, где вроде бы как наблюдается развитие «мало-помалу», т. к. шимпанзе, безусловно, умнее рыб и сравнимы по развитию функций мозга с трёхлетними детьми.

Как известно, до сих пор, спустя столетие после выхода книг Леви-Брюля, Пиаже, Кречмера, большинство палеопсихологов и антропологов придерживаются степуляционной модели, оставляя за скобками вопрос: почему «трёхлетний» интеллект шимпанзе и детей дает по ходу обучения столь разные результаты? Почему дети усваивают логику, а обезьяны нет? Почему дети вписываются в ходе усвоения социальных функций в разнообразные социумы, а у шимпанзе может быть только один вид социума – тот, который определяется инстинктами? Почему на базе детского интеллекта, который в трехлетнем возрасте не превосходит «интеллект» шимпанзе, возможно формирование научных понятий, а шимпанзе… Ни одна обезьяна до глубокой старости не усвоила ни одного научного понятия, невзирая на поистине титанические усилия обучателей.

Существует альтернативная научная теория, и давно. Великими умами обоснована, опирается на огромный экспериментальный материал и на огромную практику, в том числе медицинскую. Проблема была в том, что до появления инверсионной теории антропогенеза в 2005 г. никто не мог объяснить сам эндогенный исток как таковой: что сделала эволюция, что в мир пришла партиципация, она же шизофрения?

Вот настоящая проблема, вот тема для молодых умов, а не давно скомпрометированные попытки доказать, будто обезьяны способны к «особенно сложной интеллектуальной деятельности», потому что умеют находить банан под банкой определенного цвета, когда пищедобывательное поведение выдается за сверхприродный интеллект.

Какую ни открой книгу по антропологии, эволюционной психологии, происхождению языка, непременно наткнешься на обнадеживающую фразу «у шимпанзе интеллект трехлетнего ребенка» с намеком на то, что, мол, будет наука развиваться дальше и выявит у шимпанзе интеллект 4-летнего ребенка, 5-летнего, 20-летнего и т. д., пока обезьяна в шляпе не явится в Пенсионный фонд с профессорским дипломом в кармане. Но он у вас уже сто лет с лихом, этот «трехлетний интеллект». Если машина застряла, умные люди, чтобы выехать на твердую почву, ищут другие пути, а не продолжают буксовать на одном месте веками.

Авторы, имя им легион, пишущие сакраментальные фразы про «трехлетний интеллект», сами напоминают шизофреников, застрявших в дедушкином сне. Большинство антропологов именно таковы. Забавно, что их собственное творчество не приводит этих авторов к развитию у них самих 4-летнего интеллекта. Вопреки очевидным фактам, они пишут как аутисты, замкнувшиеся на собственных фантазиях и непроницаемые для опыта.

Ф. Бэкон в свое время обозначил живущие в сознании «четыре призрака», мешающие научному познанию. Первый – это «призрак рода»: познанию мешает собственная природа человека. Этот призрак в данном случае «работает» вовсю. Ученый думает: вот я такой весь нормальный, как можно думать, что мои предки были шизофрениками? Ему легче думать, будто обезьяны поумнели мало-помалу, чем предполагать инверсию психики, сломавшую адаптивные рефлексы нормальных животных и породившую антиадаптивную расщепленную психику.

Его почти не заботит, что первый вариант невозможен, много раз исследован и дал отрицательный результат. Он буксует, но не хочет видеть дорогу с выездом. Он не хочет видеть, что второй вариант дает результаты. Психоаналитическое лечение шизофреников и аутистов в группах, особенно с использованием сказок, часто позволяет внедрить в их психику установочные файлы логического мышления, социализировать их. Люди излечиваются, или хотя бы болезнь отступает на время, к больным приходит самосознание и желание общаться, и логика. От сумасшествия есть путь к нормальному мышлению человека, от обезьяньих рефлексов – нет.

Второй призрак – «призрак площади»: боязнь выйти за рамки общего дискурса, попасть в число маргиналов и отщепенцев. Отсюда отсутствие научной честности и теоретической совести.

«Императив теоретической совести, необходимость преодоления благопристойной пошлости выражается в разных формах практически всеми глубокими мыслителями середины XX в., – пишет философ К. С. Пигров. – Так М. Хайдеггер выписывает из Э. Крика в свои «Черные тетради»: «Неизбывная опасность благопристойной пошлости в духовном»… «Благопристойная пошлость» и «общепонятность мелкотравчатой суеты» внутренне связаны с «человеческой комедией»… «Бездарность и пошлость – это, по сути, одно и то же, но главное, пожалуй, состоит во внутренней связи пошлости и лицемерия. Дело не в том, что автор не может сказать чего-то нового. Дело в том, что, говоря банальности, он лицемерно выдает их за некоторую мудрость. Мол, не только «так можно», но «так и нужно», – «так все делают» (Пигров, 2018. С. 146, 147).

Когда я читаю труды антропологов-симиалистов, взявшихся рассуждать о духовном, о сознании, о языке, у меня остается именно такое впечатление: благопристойная пошлость в духовном и патологическое отсутствие теоретической честности.