Ошибочная логика

Ошибочная логика

У Томаса Гоббса в книге «Левиафан», опубликованной в 1642 году, написано: «Справедливость и несправедливость не являются способностями, присущими телу или духу». Переформулируем это утверждение: мы начинаем с чистого листа, позволяя опыту формировать наши моральные понятия. Гоббс защищал эту позицию, приводя «мысленный» эксперимент с «диким» ребенком. Он утверждал, что, если биология определяет наши способности к моральным рассуждениям, таким как способность быть мыслящими, рефлексивными, сознательными, осмотрительными, принципиальными и отстраненными от наших эмоций или страстей, тогда они «могут присутствовать, наряду с чувствами и переживаниями, у человека, который оказался один в мире»[36].

Взгляды Гоббса на человека порождают удобную идею о том, что все плохие яйца могут превратиться в хороших цыплят, если на них будет влиять мудрость старшего поколения. И это единственная причина, по которой мы можем поддерживать согласованную, преемственную систему правосудия. Особенности нашей биологии и психологии представляют просто хранилища для информации и для последующего размышления о содержании сохраняемой информации средствами рационального и хорошо построенного логического процесса. Но каким образом этот процесс определяет, что нам следует делать?

Верно, что общество предлагает нам принципы и указания, когда мы рассуждаем по поводу того, что должно быть сделано. Но почему мы должны их принимать? Каким образом мы должны определять — являются ли они справедливыми и разумными? У философов прошлого, начиная с Рене Декарта, мы обнаруживаем один бесспорный ответ: избавьтесь от страстей и отдайте приоритет размышлениям и рациональности. Из этой рациональной и определенно разумной позиции имеются два следствия. С одной стороны, мы можем рассмотреть специфические, имеющие отношение к морали примеры, включающие ущерб, согласование и наказание. Опираясь на детали конкретного примера, мы можем прийти либо к утилитарному суждению, базирующемуся на одном-единственном основании — приносит ли этот результат наибольшую пользу, либо к этическому суждению, которое базируется на идее, что каждое морально релевантное действие является или правильным, или неправильным, независимо от его последствий. Утилитарный взгляд фокусируется на следствиях, в то время как этическая перспектива концентрируется на правилах, иногда допуская некоторые исключения. С другой стороны, мы можем попытаться очертить общий набор руководящих принципов для характеристики наших моральных обязательств, независимо от особенностей ситуаций и чувства удовлетворения. Это путь, который проложил философ Иммануил Кант, утверждая в наиболее жесткой форме категорического императива: «Поступай так, чтобы максима твоей воли всегда могла быть вместе с тем и принципом всеобщего законодательства»[37].

Для Канта моральные основания — мощные стимулы для должного действия. Поскольку они не ограничены специальными обстоятельствами или содержанием, они имеют универсальные применения. Иначе говоря, только универсальный закон может обеспечить мыслящему человеку достаточные основания действовать добросовестно.

Если этим объясняется, как устроена наша мораль, тогда один из существенных аспектов этой работы — программа, которая обеспечит возможность исключить наши аморальные действия. Программа написана как императив, оформленный в виде правила или приказа. Спаси ребенка! Помоги старушке! Накажи вора! Этот императив является категорическим, потому что он выполняется без исключений. Он хорошо совмещается с другим категорическим императивом Канта, поддерживающим Золотое правило: «Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой». И он не совпадает с императивом, позволяющим смягчить Золотое правило с учетом личной выгоды: «Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой, но только в том случае, если это обеспечит тебе большой личный выигрыш или обернется недорогой ценой».

В своем универсальном подходе Кант идет еще дальше, добавляя другой императив, другой принцип: «Действуй таким образом, чтобы всегда обращаться к человечеству (и в своем собственном лице, и в лице любого другого) как к конечной цели, но никогда — просто как к средству». Принцип категоричен, потому что описывает неоспоримое требование и определяет не подлежащее обсуждению условие: «Никогда не используйте людей просто как средства». К людям следует относиться как к высшим целям — индивидуумам с желаниями, намерениями и надеждами.

Один из способов обдумать категорический императив Канта — это рассмотреть его как руководство к действию[38].

1.Человек формулирует принцип, который обусловливает причину его действия.

2.Затем он переформулирует этот принцип в универсальный закон, который, по его убеждению, применим ко всем остальным мыслящим существам.

3.Затем он анализирует выполняемость универсального закона при условии, что он знает о мире и о присутствии в нем других мыслящих существ. Если человек приходит к выводу, что закон применим, он переходит на позицию 4.

4.Он задает себе вопрос: должен ли я и могу ли действовать по этому принципу в этом мире?

5.Если его ответ на позицию 4 — «да», то его действия морально оправданы.

Один из главных примеров Канта — это вероломные обещания.

Фред беден и голодает. Он просит своего друга Билла одолжить денег на еду. Фред обещает вернуть Биллу долг, но в действительности не собирается этого делать. Это пустые обещания.

Давайте применим метод Канта.

Шаг 1. Фред полагает, что, поскольку он голоден и беден, он имеет право просить взаймы и обещать возврат долга. У Билла есть деньги, заем не нанесет существенного ущерба его финансам, и их дружба сохранится, даже если заем никогда не будет возвращен. Заключение по этой ситуации может звучать приблизительно так: морально оправдано для Фреда изменить обещанию, данному Биллу, поскольку выгоды для Фреда перевешивают цену события для Билла.

Шаг 2. Переформулируем заключения, сделанные по этому специфическому случаю, в универсальный закон: морально оправдано для любого мыслящего существа изменить своему обещанию в том случае, если его личная выгода от этого перевешивает цену такого поступка для других.

Шаг 3. Насколько применим этот универсальный закон? Можно представить себе мир, в котором большинство обещаний не выполняется или, по крайней мере, в большинстве случае их результаты непредсказуемы с точки зрения правды или лжи? Ответ кажется ясным. Нет! Не будет шагов 4 или 5. Морально недопустимо давать вероломные обещания. Однако, как я подчеркивал в последнем разделе, это не означает, что мы всегда обязаны выполнять свои обещания. Может быть оправданным нарушение обещания, если позитивные следствия отказа будут перевешивать негативные следствия выполнения.

Императив Канта показывает, что в рационально устроенном мире единственный путь к справедливому и универсальному набору принципов — это гарантировать, что данные принципы применимы к каждому без исключения. Поэтому категорический императив препятствует возникновению теоретически возможных сообществ, в которых воровство, ложь и убийство составляют часть универсального закона. Причина очень проста: последствия этих законов наносят вред даже эгоистичным индивидуумам, они могут потерять свою собственность, друзей или жизнь.

Давайте назовем индивидуумов, которые формулируют свои моральные суждения исходя из сознательных рассуждений на основе релевантных принципов, «созданием Канта». Мы изображаем его здесь и далее в виде маленького существа с огромным мозгом, которое в задумчивости прикладывает палец к виску. Хотя я использую воззрения Канта как образец такого подхода, позвольте отметить: даже Кант признавал, что житейские представления о добре и зле, и особенно эмоции, могут определять мотивы поведения. Но для Канта и многих его последователей наши эмоции являются препятствием. Мы приходим к заключительным моральным суждениям через сознательное размышление — процессу, который влечет за собой обдуманное отражение принципов или правил, благодаря которым некоторые вещи становятся морально оправданными, а другие — аморальными.

Чтобы увидеть, насколько хорошо создания Канта справляются с внешним миром, рассмотрим следующий пример. Мне предлагают принцип, согласно которому я должен всегда говорить правду, потому что правдивость ведет к стабильным и более эффективным взаимосвязям. Проанализируем этот пример с помощью метода пяти шагов. Кажется, что этот принцип работает, может быть, даже слишком хорошо.

Когда мой отец был ребенком, в оккупированной Франции добрая девочка предупредила его, что нацисты собираются прийти к ним в деревню, и если он еврей, то он может спрятаться в их доме. Хотя и недовольный необходимостью открыть, что он еврей, отец поверил девочке и укрылся в ее доме. Когда нацисты пришли и стали расспрашивать, есть ли в деревне евреи, девочка и ее родители сказали, что нет, и, к счастью, этим все и закончилось. И девочка, и ее родители солгали. А если бы они были подлинными созданиями Канта, для них было бы невозможно не объявить об укрытии моего отца. Я, со своей стороны, радуюсь тому, что кантианцы иногда могут отвергать свой принцип.

Кантианцы попадают в такую же трудную ситуацию, когда речь идет о причинении вреда другому индивидууму. Они могут желать, чтобы все придерживались категорического императива, согласно которому убийство — неправильное действие, потому что не могут допустить, чтобы индивидуумы, даже с весомыми личными причинами, могли убить кого-либо. Им кажется столь же невозможным рекомендовать убийство как морально оправданное решение для спасения жизней нескольких других индивидуумов. В этом случае прагматический расчет может подтолкнуть нас к такому действию, но этическая оценка не допустит: убийство, безусловно, порочно.

Дебаты по поводу наиболее значительных теорий о моральных суждениях, таких как категорические императивы Канта, продолжаются и в двадцать первом столетии. Эта насыщенная и интересная история здесь не должна нас касаться. Наибольшее значение для нас имеет связь между философией морали и психологией морали. Те же исследователи, кто продолжает традиции, связанные с проблемами сознательного рассуждения, ориентируются на философские воззрения Канта.

Психология морали, особенно в аспекте развития, была представлена в двадцатом и двадцать первом веках идеями Жана Пиаже и Лоренса Колберга[39]. Оба придерживались той точки зрения, что моральные суждения диктуются обществом и совершенствуются в результате опыта (вознаграждения и наказания). Они базируются на способности рассуждать, разбираясь «в рельефе» моральных дилемм, и завершать этот процесс заключением, которое основано на четко определенных принципах. Колберг определяет эту позицию так: «...моральные принципы — это активная реконструкция опыта»[40].

Таким образом, психология, признавая, что сознательное рассуждение приводит к моральному суждению, следовала философии Платона и Канта. Цель развития ребенка состояла в том, чтобы подготовить идеально рациональное существо и выпустить его в жизнь с готовностью к практическим рассуждениям и логическим выводам[41].

Во многих отношениях Колберг превзошел Канта, утверждая, что наша психология морали — рациональная и высокоинтеллектуальная психология, основывающаяся на четко сформулированных принципах.

Пиаже и Колберг сфокусировались на проблеме справедливости, определяя характеристики морально зрелой личности, и попытались объяснить, как опыт ведет ребенка от моральной незрелости к зрелости. Пиаже выделил три стадии морального развития, в то время как Колберг описал шесть. Разница в числе стадий объясняется стремлением Колберга выделить каждую стадию на основе более точно определяемых способностей. Каким образом ребенок приобретает эти умения? Кто именно, если таковой имеется, объясняет ему, что такое «хорошо» и что такое «плохо», помогая каждому ребенку ориентироваться в сложном лабиринте действий, которые имеют моральное оправдание или не имеют его? Поднимая эти вопросы, я не сомневаюсь, что некоторые аспекты детской моральной психологии по мере развития ребенка изменяются. Я также не отрицаю, что с возрастом дети приобретают все более утонченный стиль сознательных рассуждений. Однако наиболее интересные проблемы здесь: что изменяется, когда, как и почему?

Рассмотрим, например, историю, в которой девочка по имени София обещает своему отцу, что она никогда одна не будет переходить большую улицу с интенсивным движением. Однажды София видит посреди улицы щенка, испуганного и неподвижного. Спасет ли София щенка или сдержит свое обещание? Дети моложе шести лет обычно отправляются спасать щенка. Когда их спрашивают, что при этом будет чувствовать их отец, они отвечают: «Удовлетворение», объясняя свой ответ тем, что отцы тоже любят щенков. Если эти дети узнают, что отец Софии накажет ее за то, что она перебежала через улицу — нарушила обещание, они ответят, что спасение щенка не предмет выбора. Если их спросят, что София почувствует, оставив щенка на дороге, они ответят: «Удовлетворение». Дети думают, что, поскольку подчиниться авторитету — это хорошо, тогда они тоже должны испытывать хорошие чувства, послушавшись своего отца.

Ответы на эти варианты вопросов меняются с возрастом. Дети уходят от ответов, которые фокусируются на менее значимых пунктах, существенных лишь здесь и сейчас, открывая путь к более тонким взглядам по поводу причин и следствий, а также разницы в установках, которые следует иметь, размышляя о себе и других. Но что вызывает эти изменения? Это плавный, «танцующий» переход с одной стадии на другую, в котором нелегко выделить отчетливые границы между стадиями. Возникает, однако, вопрос, все ли дети обязательно проходят через одни и те же стадии, начиная со стадии 1, где закрепляется голос авторитета, и кончая стадией 6, идеальным состоянием, при котором индивидуумы приобретают абстрактные принципы для рационально обоснованного выбора среди многих других? Каким образом наша среда формирует кантианское создание — личность, которая судит о добре и зле, приобретая осознанное отношение к релевантным моральным принципам?

Допустим, так же как Пиаже и Колберг, что дети переходят с одной стадии морального развития на другую с помощью возрастающей способности обобщать то, что им говорят родители. Согласно Фрейду, можно представить, что дети очерчивают понятия «хороший» или «разрешаемый» по отношению к тем вещам, которые родители рекомендуют им делать, и определяют понятия «плохой» или «вредный» по отношению к тем вещам, которые родители им запрещают. Хорошие поступки вознаграждаются, а плохие наказываются. Специалист по обучению животных Беррес Фредерик Скиннер показал, что можно научить крысу нажимать на педаль за вознаграждение и избегать нажатия на педаль при угрозе наказания ударом тока. Опираясь на этот способ, родители также могут обучать своих детей. Каждая стадия морального развития связана с различными принципами действия. Каждая стадия является предпосылкой для достижения следующей. На каждой стадии способности ребенка узнавать различия между властью и моралью, причинами и следствиями, важностью обязательств и ответственности ограничены.

Теория морального развития сталкивается с целым рядом препятствий[42].

Препятствие первое. Как и почему должен действовать авторитет? Нет сомнения, что вознаграждение за соответствующие действия и наказание за несоответствующие могут заставить ребенка вести себя по-разному, но что делает конкретные действия морально релевантными? Родители предъявляют к своему ребенку большое количество требований, многие из которых не имеют моральной основы. Чтобы ребенок получил вознаграждение, мы говорим: делай домашнюю работу, ешь капусту или принимай ванну. Угрожая наказанием, мы говорим: не играй своей едой, займись делом или возьми лекарство из ящика. Вознаграждаемые действия, несомненно, хороши с точки зрения того, что они удовлетворяют родителей и способствуют развитию самостоятельности ребенка. Точно так же наказуемые действия плохи, потому что они вызывают отрицательные эмоции у родителей и наносят вред развитию самостоятельности ребенка. Но что позволяет ребенку отличать смысл хороших или плохих поступков в том случае, когда оценка «плохой» — «хороший» исходит от другого человека? Обращение к авторитету не обеспечивает ответа. В решении проблемы это возвращает нас на один шаг назад и поднимает другой вопрос: что делает приговор родителя нравственно верным или ошибочным?

Связанное с этим второе препятствие касается соответствия между опытом и словесными метками «хороший» и «плохой» или их эквивалентом в других языках. Множество исследований, посвященных развитию, позволяет утверждать: некоторые понятия дети легко усваивают, потому что эти понятия подкрепляются жизненным опытом ребенка. Другие понятия воспринять труднее, потому что они абстрактны. Возьмите как пример слова «сладкий» и «прокисший». Хотя нам было бы сложно дать им удовлетворительные определения, когда мы рассуждаем о значении этих слов, они, безусловно, связаны с тем, что мы чувствовали на вкус или по запаху. Сладкие вещества вызывают чувство удовлетворения, в то время как прокисшая пища обычно вызывает отвращение, желание отказаться. Словам «хороший» и «плохой» не хватает взаимосвязи с восприятием и ощущением. Присвоение чему-либо определений «хорошего» или «плохого» обеспечивает удобные наименования для обозначения вещей, которые нам нравятся или не нравятся, но это не объясняет значения вещи. Мы должны еще раз спросить: почему одни действия вызывают приятные чувства, а другие — неприятные? Словесные метки «хороший» и «плохой» вместе с их эмоциональными коррелятами положительных и отрицательных чувств появляются после того, как разум вычисляет допустимость действия, основываясь на его причинах и следствиях.

Третье препятствие касается стадий развития. Какие критерии мы будем использовать, чтобы указать, на какой стадии находится ребенок? Необходимы ли психологические достижения на данной стадии развития для продвижения к последующим и существует ли моральное превосходство на более продвинутых стадиях?

Рассмотрим стадию 1 в схеме Колберга — период, который включает детей в возрасте до десяти лет. На этой стадии конкретные действия рассматриваются как непременно хорошие или плохие, установленные и неизменяемые, как действия, определяемые родительским авторитетом. Если родительская власть предоставляет полную свободу, все, что ребенок получает от взаимодействия с родителем, — это ярлык для поступка. Есть картофельное пюре руками — плохо, так же как ковырять в носу, швырять вещи, досаждать учителю, пинать собаку и мочиться в штаны. Это своеобразный «шведский стол» культурных соглашений, вопросов физической безопасности, родительской эстетики и нравственно запрещенных действий.

Утверждение, что ребенок следует родительскому авторитету, ничего не говорит о его собственном моральном статусе. Дети ежедневно слышат множество команд, изрекаемых назидательным родительским голосом. Каким образом ребенок должен выбрать между социальными соглашениями, которые можно нарушить (спаржу ты можешь есть руками, а картофельное пюре нет), и моральными соглашениями, которые нарушать нельзя (ты не можешь ударить брата ножом, независимо от того, насколько он тебя раздражает) ?

Ситуация ухудшается по мере продвижения ребенка по моральной лестнице. Колберг признавал, что заключительная стадия представляет труднодостижимый идеал, но предполагал, что индивидуумы проходили через другие стадии, сталкиваясь лицом к лицу с новыми конфликтами и включаясь в игру типа «моральных музыкальных стульев»[43], — и открывали для себя новые перспективы. Колберг был прав, полагая, что конфликт запускает механизм морали. Должен ли я... поделиться пирожком или оставить его себе? Сказать маме, что я прогулял школу, или сохранить это в тайне? Спасти щенка или выполнить обещание и не выбегать на дорогу? Колберг был также прав, думая, что оглядка на будущее очень важна в принятии морального решения. Однако он ошибался, когда полагал, что каждый ребенок разрешает конфликт одним и тем же способом — принимая в расчет позицию другого. Колберг придерживался этой точки зрения, потому что верил в универсальность морального развития ребенка.

Каждый ребенок проходит все стадии развития, реализуя один и тот же набор принципов и принимая одни и те же решения.

Хотя стремление понять другого и оценка возможного развития событий являются важными факторами в процессе формирования нравственных аспектов поведения личности, трудно представить, какую роль они могут выполнять в конфликте интересов. Вряд ли это будет роль высшего арбитра, и я докажу это в следующем разделе. У меня есть убеждение, что женщина имеет право на аборт. Я встречаю людей, которые с этим не согласны. Я могу себе представить, что это должно значить — придерживаться их точки зрения. Они пытаются встать на мою сторону. Теперь мы лучше понимаем позиции друг друга, однако это не позволяет принять единое решение. Сопереживание сближает нас, но никогда не является арбитром.

Финальная стадия в схеме Колберга достигается индивидуумами, которые осознанно и рационально размышляют об универсальных требованиях, принимая многие из принципов Канта, включая первое требование: никогда не обращайтесь с людьми как с простым средством, но всегда — как с высшей целью. Колберг оценивал нравственное развитие индивидуума на основе сорокаминутного интервью, в котором он просил собеседников высказать свое мнение по поводу нескольких моральных дилемм и затем обосновать свои ответы. В работе такого рода требуется искусство интерпретации. Например, если я нанимаю повара и использую его как средство, чтобы приготовить обед, я аморален? Нет, я нанимал его на работу, имея в виду именно эту цель. Он — средство для достижения моих целей. Но это действие не входит в сферу морали, потому что оно не ущемляет его независимости. Он принял задание, зная условия работы. В моем поступке нет ничего безнравственного. Теперь представьте, что я попросил повара приготовить свинину, хорошо зная, что он хасид, что такое поручение нарушает его религиозные верования. Это безнравственная просьба, потому что она отражает преимущество, даваемое асимметрией власти, которая позволяет использовать другого человека как простое средство для достижения цели.

Принятие принципов Канта как критерия оценки морального прогресса немедленно приводит к возникновению проблемы.

Хотя Колберг, возможно, поддерживал эти принципы и использовал мастерство Канта в «интеллектуальном ландшафте», чтобы обосновать свои представления, другие философы равного с ним статуса, назовем для примера Аристотеля, Юма и Ницше, совершенно не согласны с Кантом. Этот факт оставляет две возможные интерпретации: или различные принципы противоречат друг другу, или некоторые из самых больших мыслителей нашего времени так и не достигли заключительной стадии морального развития по схеме Колберга.

Последняя проблема с описанной Пиаже и Колбергом схемой морального развития состоит в том, что в ней имеет место переход от корреляции к установлению причинной обусловленности. Мы все можем согласиться с тем, что имели опыт логического анализа моральной дилеммы, размышляя по поводу того, должны ли мы голосовать «за» или «против» абортов, однополых браков, смертной казни, использования стволовых клеток. Нет никакого сомнения, что сознательное размышление составляет часть нашей способности вынести моральный приговор. Остается неясным, однако, предшествует ли рассуждение моральному вердикту или следует из него? Например, множество опросов показывают, что люди, которые являются противниками абортов, придерживаются мнения, что жизнь возникает в момент зачатия и, таким образом, аборт является формой убийства; так как убийство или намеренный вред плохи, т. е. нравственно запрещены, то же самое касается и аборта.

Для других людей жизнь начинается при рождении ребенка, и, таким образом, аборт не является убийством; он морально допустим. В конце 2004 года суд присяжных признал Скотта Петерсона виновным в двух преступлениях: в убийстве своей жены и их будущего ребенка. Лейси Петерсон была на восьмом месяце беременности. По-видимому, это классический случай перехода от сознательно разворачиваемого принципа, согласно которому аборт — это убийство человека, к тщательно аргументированному заключению: убийство человека запрещено. Хотя обычно мы заканчиваем принципом и, видимо, используем его для вынесения морального суждения, можно ли считать, что это единственный путь? У него есть альтернатива: мы подсознательно реагируем на способ прекращения жизни ребенка отрицательно, и это чувство приводит к суждению, что аборт является неправильным. Оно вызывает рассуждение: прерывание жизни плохо, и, следовательно, оправдывается представление о том, что жизнь начинается в момент зачатия. В этом случае мы также заканчиваем категоричным рассуждением, но оно опирается на эмоциональный ответ, который непосредственно ответствен за наше суждение. Таким образом, даже по отношению к детям, достигшим самой сложной стадии морального развития, ни одно из наблюдений самого Колберга или кого-нибудь из его последователей не дало оснований ответить на вопрос: рассуждение идет первым или последним?

Пиаже и Колберг заслуживают уважения за признание важности изучения психологии морального развития и за то, что отметили существенные изменения в способности ребенка рассуждать по поводу моральных дилемм. Очевидно, что в соответствии с подходом Канта к моральному суждению мы можем участвовать (и часто участвуем) в сознательных рассуждениях по поводу нравственности, основанных на четко выражаемых принципах. Очевидно также, что этот вид рассуждений в некоторых обстоятельствах действительно определяет наши моральные суждения.

Признание, что мы действительно реализуем сознательные, рациональные рассуждения, не означает того, что эти рассуждения являются единственной формой умственных операций, лежащих в основе наших моральных суждений. Именно в этом смысле оценки пути развития ребенка, данные Пиаже и Колбертом, были существенно подорваны — и концептуально, и методологически. Так как восприятие ребенком моральных дилемм может меняться, определение стадии морального развития каждого индивидуума — это большое искусство. Однако и оно не в состоянии объяснить, каким образом достигается каждая стадия. Поскольку метод выбора включал представление моральных дилемм, вслед за которым надо было дать суждения и их обоснования, с его помощью нельзя оценить моральную компетентность ребенка в полном объеме. Судя по некоторым данным (я буду говорить о них далее), дети в значительно более раннем возрасте, чем в том, когда, согласно Пиаже и Колбергу, начинается моральное развитие, уже распознают различия между намеренными и случайными действиями, социальными и моральными соглашениями, намеренными и ненамеренными, но прогнозируемыми последствиями. Многие из их суждений возникают быстро, непроизвольно, без привлечения четко определяемых принципов. Важно, что и взрослые высказывают некоторые из таких же суждений, хотя также не имеют четких представлений о принципах, лежащих в их основе. Кантианские создания не могут в полной мере представлять присущие нашему виду психологические признаки.