Дарвиновские узловые пункты действия

Дарвиновские узловые пункты действия

Когда физиолог Иван Павлов вырабатывал у своих собак условный рефлекс, он учил их ожидать пищу, как только те услышат звонок. Однако нам неизвестно, на что именно надеялись эти собаки, потому что Павлов никогда не исследовал, были ли они удовлетворены появлением привычной еды или ожидали какой-то особой пищи и, таким образом, чувствовали себя разочарованными и обманутыми, если им предлагалось что-то другое. Иными словами, что именно ожидают животные и о чем они думают до наступления предсказанного события? Независимо от содержания ответа, он не будет иметь прямого отношения к проблемам морального значения. Однако, поскольку ожидание включено в контакты в социальной сфере, необходимо глубже вникнуть в его сущность. Если животные могут формировать ожидания и обнаруживать их нарушения, то они должны быть способны к оценке социально правильных или неправильных действий, а возможно, и к оценке этих действий с точки зрения морали.

В 1920-е годы психолог Эдуард Тинкелпоу провел ряд экспериментов. Их цель — выяснить, способны ли обезьяны (макаки резус и шимпанзе) иметь определенные ожидания по поводу разных продуктов, сначала показанных им, а затем скрытых в контейнере. В одной серии экспериментов подопытная обезьяна видела, как Тинкелпоу прятал разные пищевые продукты в одном из двух контейнеров. Затем он ставил экран перед контейнерами, пряча их от взгляда животного, некоторое время ждал, а потом убирал экран и позволял обезьяне искать скрытые продукты. Все подопытные обезьяны активно исследовали контейнер с пищей, иногда его содержимое соответствовало тому, что было положено вначале, а иногда и нет. Если они видели, что Тинкелпоу спрятал банан, и затем находили банан, то выражали удовольствие. Если они видели, что Тинкелпоу положил банан, а они находили вместо банана салат, то начинали сердиться или были весьма озадачены.

Мы не знаем, что именно переживают приматы в ситуации удовлетворения ожидания или полного разочарования. Но эксперименты Тинкелпоу были успешно повторены несколько раз. Особо следует отметить нейрофизиологические исследования, в которых установили нервный код, отражающий ожидание соответствия и обнаружение ошибки[298]. Эти исследования убедительно демонстрируют, что мозг приматов в эволюции развивался таким образом, чтобы формировать ожидания, предвосхищая результаты, которые имеют значение для выживания.

Теперь я возвращаюсь к теме, изложенной в главе 4 и касающейся психических возможностей младенцев. Меня интересует вопрос, способны ли животные формировать ожидания, которые относятся к действиям и событиям, используя причины и следствия, а также способны ли они определять нарушения в ходе развития предсказанных событий? Приношу свои извинения Джиму Уотсону и Фрэнсису Крику, но я воспринимаю эти примитивные детекторы, как «ДНК» для дарвиновских «узловых пунктов действия».

Первый и самый основной принцип действия имеет отношение к способности воспринимать самостоятельное движение объекта. Это отправная точка для установления различий между одушевленными и неодушевленными объектами.

ПРИНЦИП 1: Если объект перемещается самостоятельно, это животное или часть его тела.

В мире природы объекты, которые обладают способностью перемещаться самостоятельно, — это животные, а те, кто не способен к самостоятельному передвижению, — это или мертвые животные, или растения, или неодушевленные объекты. Сталкиваясь с этими разными объектами, какие ожидания формируют животные относительно их возможного перемещения в пространстве? Полагают ли они, что все животные могут двигаться куда им захочется? Считают ли они, что все неодушевленные объекты будут оставаться на одном и том же месте при условии, что у них нет контакта с некоторым другим объектом?

В ряде исследований, выполненных совместно с моими студентами, мы предъявляли диким обезьянам резус и воспитанным в неволе обезьянам игрункам коробку с двумя секциями, разделенными перегородкой и с отверстием в основании[299].

В каждой серии опытов экспериментатор помещал один предмет в одну из секций, на несколько секунд закрывал коробку экраном, затем удалял экран и показывал обезьяне, что предмет находится или в том же самом отделении, или в противоположном. Основным показателем внимания животного служило время рассматривания предмета после удаления экрана. Когда обезьянам показывали яблоко или шарик, они рассматривали эти предметы дольше, если оба предмета появлялись не в той секции, куда их положил человек, а в противоположной секции. Яблоко и шарик — неодушевленные объекты, они не могут перемещаться самостоятельно. Обезьяны резус и игрунки испытывали явное удивление, когда яблоко и перекатываемый человеком шарик, казалось, самостоятельно изменяли свое местоположение. Так же пристально они рассматривали глиняную фигурку, которую экспериментатор помещал в центр секции, а затем с помощью магнитов, но пряча их от обезьян, заставлял ее двигаться в пределах секции. Хотя от стартовой черты фигурка перемещалась самостоятельно (что соответствует представлению о самостоятельном движении), обезьяны выглядели удивленными, если фигурка оказывалась в смежной секции. Однако, когда экспериментатор помещал в одну из секций поочередно то живую древесную лягушку, то мышь, то краба-отшельника, время рассматривания не зависело от того, в какой секции в итоге оказывалось животное. Подопытные обезьяны резус и игрунки наблюдали одинаково долго и в том случае, когда эти животные появлялись в противоположной секции, и в том случае, когда они оставались в стартовой секции. Видимо, обезьяны резус и игрунки исходят из того, что живые существа имеют привилегированное положение: в отличие от неодушевленных объектов, животные могут двигаться когда и куда захотят или оставаться на одном месте. Хотя способность самостоятельно передвигаться является важным релевантным признаком живого существа, но обезьянам этого признака недостаточно. Когда возникает необходимость предсказать способность объекта занять то или иное место, эти обезьяны ищут дополнительные признаки одушевленности, намеки на то, что предмет, на который они смотрят, живой, он дышит и способен к передвижению на другое место.

Результаты этих экспериментов позволяют ставить вопрос о различиях в поведении обезьян и младенцев. Для представителей нашего вида самостоятельно передвигающийся объект, повидимому, обеспечивает достаточно признаков для предсказания его целей. Причем рассматриваемый объект может быть столь же прост, как шар или плоский диск на экране. Второй эксперимент, однако, предполагает, что обезьяны могут понимать следствие принципа 1: неодушевленный объект может передвигаться только в том случае, если вступает в контакт с другим объектом.

Чтобы глубже исследовать принцип 1, когнитивный психолог Лори Сантос показывала игрункам сначала красный поезд, а следом за ним — синий поезд. Затем она закрывала красный поезд экраном и запускала синий поезд. В первом случае синий поезд двигался позади экрана, и поскольку он толкал впереди себя красный, то вскоре красный поезд появлялся с другой стороны экрана. Во втором случае синий поезд только частично исчезал за экраном, а вскоре появлялся красный поезд. Таким образом, в первом случае (но не во втором) синий поезд вступал в контакт с неподвижным красным поездом. Второй случай физически невозможен, так как красный поезд не имел возможности двигаться самостоятельно, а синий поезд не вступал с ним в контакт. Игрунки обнаружили эту «невозможность», поскольку разглядывали вторую ситуацию дольше, чем первую. Эти результаты дают основание считать, что игрунки владеют следствием из принципа 1: неодушевленные объекты не могут заставить другие объекты двигаться, не вступив с ними в контакт.

Принцип 2 основывается на принципе 1, превращая цель в часть события.

ПРИНЦИП 2: Если объект перемещается в определенном направлении к другому объекту или месту, то эти мишени — объект или место в пространстве — представляют собой цель движущегося объекта.

Чтобы проверить, является ли этот принцип частью психического кода, мы можем использовать анализ реакций младенца или животного на несоответствующее ожиданиям поведение другого объекта, по крайней мере с точки зрения нормального взрослого человека. Например, индивидуум проявляет внимание к предмету или его положению в пространстве, начинает двигаться к этому предмету, а затем отвлекается, изменяет направление движения или начинает собирать другие предметы. Удивится ли животное, видя индивидуума, который стремительно движется по направлению к какому-то объекту или другому животному, но вдруг останавливается, ложится и засыпает? Как отреагирует животное, увидев, что другая обезьяна, сосредоточенно рассматривавшая кокосовый орех, тянется не к нему, а к банану?

Эксперименты психолога Вудворд, описанные в главе 4, представляют попытку ответить на эти конкретные вопросы. Младенцы наблюдали, как экспериментатор пристально рассматривал один из двух предметов на сцене, а затем брал либо этот предмет, либо другой. Вторая ситуация особенно интересовала детей. Они смотрели гораздо дольше, когда экспериментатор брал тот предмет, на который до этого не обращал никакого внимания. Точно так же вели себя и обезьяны игрунки[300].

Похоже, что мы разделяем принцип 2, по крайней мере, с одним видом животных. Последнее весьма существенно, потому что это принцип действия с далеко распространяющимися последствиями, в том числе и в сфере морали. Его моральное значение, например, может быть связано с нашей способностью обнаруживать весьма непривлекательные действия. Когда неумный родитель дразнит своего ребенка, предлагая игрушку, которую тот никак не может достать, мы воспринимаем это как нравственно неправильное действие, как моральное нарушение. Поступок родителя мы диагностируем как «порочный», потому что признаем, что получить игрушку — цель ребенка. Без способности к опознанию цели и действия, направляемого целью, мы не имели бы категории «нравственно порочного поддразнивания». Животные типа игрунков имеют некоторые из похожих психологических механизмов, даже если они не приписывают нравственного нарушения такому поведению, при котором одна обезьяна дразнит другую. Однако другие приматы (например, шимпанзе), очевидно, способны к подобной атрибуции, и ниже я представлю тому свидетельство.

В 1984 году, работая в Кении, я изучал обезьян верветок (зеленых мартышек). Однажды я заметил детеныша, которого, казалось, что-то раздражало на его левом бедре. Он настойчиво копался в этом месте. Мать детеныша находилась на некотором расстоянии от него. Внезапно этот младенец подскочил и бросился вперед. Зная о раздражении на его бедре, я предположил: что-то задело больное место, заставив его так реагировать. Мать младенца немедленно помчалась за ним, чтобы выяснить, что случилось. Но о чем думала эта мать-верветка? Может быть, она решила, будто что-то укололо ее младенца, заставив его так подскочить? Или она была озадачена его очевидной попыткой подпрыгнуть, возможно, чтобы преодолеть невидимый барьер? Может быть, она подумала, что ее ребенок вел себя на удивление нерационально? Принцип 3 касается именно этой проблемы.

ПРИНЦИП 3: Если объект гибко изменяет направление движения, реагируя на другие объекты окружающей среды или на события, то это показатель рационального поведения.

Психологи Гергель и Ксибра обеспечили необходимую проверку этого принципа в экспериментах с участием детей, а возрастной психолог Клаудия Улле представила аналогичные данные, полученные в опытах с детенышами шимпанзе[301].

Каждый шимпанзе по очереди сидел перед экраном телевизора и наблюдал, как маленький квадрат сначала перемещался по экрану вдоль барьера, иногда преодолевая его, а затем оказывался рядом с большим кругом. Этот сюжет повторялся многократно. Затем им показывали два новых сюжета уже без барьера. В первом сюжете квадрат продвигался немного вперед, затем, перемещаясь вверх и вниз, образовывал дугу и только после этого направлялся к кругу. Это было подражание первоначальной траектории движения (при наличии барьера), но с точки зрения наблюдателя — и взрослого, и младенца — такое движение казалось причудливым и иррациональным. Во втором сюжете квадрат направлялся сразу к кругу, демонстрируя совершенно рациональное действие.

Детеныши шимпанзе внимательнее и дольше смотрели на иррационально двигавшийся квадрат. Подразумевается, что они ожидали рационального действия от геометрической фигуры, сталкивавшейся с новой окружающей средой. Принцип 3, повидимому, связан с эволюционно наиболее древними основаниями психологии действия. Возможно, его биологическая база определяется специфическими компонентами ДНК приматов.

В некоторых районах Африки, когда шимпанзе вступают в контакт для груминга, животное, инициирующее взаимодействие, в качестве сигнала поднимает руку [302]. Партнер, если заинтересован в груминге, отвечает тем же, затем оба сцепляют руки в замок, образуя так называемое рукопожатие груминга. В этом случае в ответ на поднятую руку инициатора контакта поднимается рука партнера, образно говоря, поведение инициатора, отражаясь как в зеркале, вызывает условный ответ. Таким образом, устанавливается социальное взаимодействие. Это основной аспект принципа 4.

ПРИНЦИП 4: Если действие одного объекта во времени сближено с действием второго объекта, действие второго объекта воспринимается как социально обусловленный ответ.

Груминг — одна из форм сотрудничества, наблюдаемого у животных в широком диапазоне видов. Встречи, сопровождающиеся грумингом, могут происходить последовательно, с большими или маленькими промежутками, или в одно и то же время. Другие формы кооперации представляют похожие взаимные услуги, включая уход за детенышем, сигналы тревоги и дележ пищи. Чтобы поддерживать эти совместные действия, животные должны иметь некоторое представление о социальной обусловленности. Они должны обладать способностями, близкими принципу 4. Для этого утверждения есть основания, несмотря на то что никаких экспериментальных исследований, результаты которых свидетельствовали бы в его пользу, до сих пор проведено не было.

Источник социальной обусловленности для некоторых животных связан с совместными играми, особенно с теми, в которых участвуют двое животных, действующих вместе для достижения некоторой общей цели. Не меньшее значение в этом плане имеют игры, предполагающие некоторую форму взаимности. В игре с обезьянами игрунками, ориентированной на разные стратегии взаимности, экспериментатор обучил одно животное придерживаться односторонней стратегии альтруиста, отдавая лакомство своему оппоненту при любой возможности. Второе животное экспериментатор обучил односторонней стратегии отступника-эгоиста: никогда не давать лакомства своему противнику. Идея эксперимента проста. Оба тренированных животных поочередно вступали в контакт с обезьянами, которые не были обучены специальным стратегиям «пищевого» поведения, но при этом были обеспечены питанием. Если социальная обусловленность действует, то ее результаты должны были различаться, когда нетренированная обезьяна предлагала пищу обученным противникам. Действительно, лакомство возвращалось к ней от альтруиста, но не от эгоиста. В конечном счете, все нетренированные животные охотно сотрудничали с альтруистом, который их мило угощал, и игнорировали эгоиста. Эти наблюдения вместе с другими экспериментами свидетельствуют: социальная обусловленность может играть центральную роль и в стабилизации, и в нарушении социальных отношений у животных[303].

По природе все животные, живущие группами, обладают навыками, которые позволяют им выбирать партнеров для кооперации и избегать мошенников. Они способны распознавать и учитывать нрав своих собратьев: добрых и свирепых, доминирующих и подчиняющихся. Многие животные объединяются в коалиции с заслуживающими доверия партнерами, а затем нападают и наносят поражение тем, кто в иерархии выше их. У низших и высших обезьян принята такая форма поведения: когда доминирующий самец оказывается рядом, кроткие, подчиняющиеся ему обезьяны раскрывают рот, обнажая зубы, демонстрируя тем самым свое подчинение, что, как правило, действует как «щит», предохраняя их от случайных проявлений насилия. Из этих наблюдений, однако, мы не получаем необходимых сведений о том, как эти навыки приобретаются и как они представлены в психике. Мы должны понять, существует ли ключевой принцип действия, который определяет, как животные судят специфические социальные взаимодействия, относя одни к категории оказания помощи, а другие — к категории нанесения вреда. Руководствуются ли животные принципом 5?

ПРИНЦИП 5: Если объект целенаправленно продвигается и гибко реагирует на ограничения, имеющиеся в среде, то объект имеет потенциал, чтобы причинить вред или принести пользу другим объектам такого же типа.

Наиболее релевантные эксперименты в этом плане были проведены антропологом Давидом Примаком и психологом Джозефом Коллом. Оба исследования фокусировались на целях субъекта и взаимосвязи между действиями и значением последствий для каждого субъекта[304].

Для решения этой сложной задачи Примак привлек свою «звезду», шимпанзе Сару. После целого ряда лет, в течение которых шли эксперименты, у Сары сложились свои отношения с тренерами, одних она любила, а других — нет. Примак выбрал для этого эксперимента по одному из тех и других. В каждом испытании Сара сначала наблюдала видеозапись тренера, делающего попытку достать лакомство, которое находилось вне досягаемости. Затем экспериментатор вручал ей конверт с тремя фотографиями. На одной фотографии был снят тренер, действующий надлежащим способом, чтобы решить проблему (например, тренер брал длинную палку, чтобы пододвинуть лакомство). На другой фотографии тренер использовал действие, не подходящее для решения проблемы (например, он выбирал короткую палку, с помощью которой нельзя было добраться до еды). И заключительная фотография представляла тренера, действующего правильно, но не для решения данной задачи (например, тренер стоял на стуле). Последний ответ помог бы достать продукт, свисающий с потолка, но он не подходит, если нужно достать пищу, лежащую далеко на земле и которую можно подтянуть только длинной палкой.

Центральный вопрос исследования заключался в том, какие фотографии и соответственно какие действия выберет Сара в зависимости от того, кого она видела на фотографии: приятного или неприятного тренера? Если бы обезьяна была похожа на нас, она должна была выбрать надлежащее действие для приятного тренера и неподходящее или несоответствующее действие для неприятного тренера. Если бы она отличалась от нас, она могла бы только выбрать итоговую фотографию, независимо от того, какого тренера она наблюдала.

Сара действовала тем же способом, каким стали бы действовать мы. В каждом условии она выбирала надлежащее действие для приятного тренера и неподходящее или несоответствующее действие для неприятного тренера. Эти результаты дают основание считать, что шимпанзе опознают свои собственные цели и состояния и могут также представить цели других. Они могут объединять представления о целях других с оценкой своих собственных эмоций, чтобы выбрать действия, которые приносят пользу одним и потенциально вредят другим. Эта способность является главной для этики, поскольку ведет к стратегическому использованию сотрудничества с теми, кого мы любим, и отклонению контактов с теми, кто нам не нравится.

В исследованиях Колла шимпанзе образовывали пары с экспериментатором, который контролировал доступ к лакомству — любимому ими винограду. В небольшом числе ситуаций экспериментатор шел навстречу желанию обезьяны, давая ей виноград, а в других ситуациях он этого не делал. Основной вопрос заключался в следующем: сможет ли шимпанзе провести различия между действиями, которые внешне были очень похожи, но отличались с точки зрения основных намерений, или целей, экспериментатора.

Рассмотрим два подобных условия: первое было связано с поддразниванием обезьяны, второе — с использованием неловкости экспериментатора. В первом случае шимпанзе дразнили виноградом. Колл протягивал виноград через открытую перегородку, но, как только шимпанзе дотягивался до винограда, Колл придерживал виноград, не давая обезьяне завладеть им. Неуклюжесть приводила к тем же самым действиям, за исключением того, что Колл будто случайно ронял виноград каждый раз, когда придвигал его к открытой перегородке. В обоих вариантах взаимодействия шимпанзе никогда не получал винограда. Если бы шимпанзе заботились только о получении пищи, если бы они были просто «консеквенталистами» (т. е. ориентировались только на результат), — тогда, с их точки зрения, экспериментатор, который дразнил их, ничем не отличался бы от экспериментатора, который был неуклюж. Последствия одинаковы: никакого винограда. Если же шимпанзе беспокоил вопрос о том, почему они не получили винограда, если они заботились о средствах достижения результата, тогда эти два варианта взаимодействия рассматривались по-разному. В первом случае, дразня шимпанзе, Колл вел себя, с точки зрения морали, недостойно, нравственно порочно (вспомним принцип 2), во второй ситуации он оказался просто раздражающе неловок.

Шимпанзе видели различия между этими двумя условиями. В ответ на ситуацию, в которой их дразнили, и в отличие от ситуации с неуклюжей подачей лакомства, они уходили с испытательной площадки раньше и обнаруживали больше признаков расстройства. Они стучали в окно, агрессивно кричали. Может быть, они воспринимали поведение дразнившего их экспериментатора как нравственное искажение? Вряд ли кто-нибудь в настоящее время может ответить на этот вопрос. Точно так же открытым остается и вопрос о том, как бы вели себя шимпанзе в ситуации с неодушевленными объектами, выполняющими те же самые действия, стали ли бы они приписывать им те же самые оценки, как людям, участвоваьшим в проведении эксперимента? Для сравнения вспомним младенцев, которые наблюдали за движением геометрических форм на телевизионном экране.

Результаты исследований Примака и Колла дают основание полагать, что шимпанзе могут иметь доступ к принципу 5. Как минимум, они, кажется, могут, отстраняясь от внешних особенностей действия, понимать намерения и цели действующего лица, используя их как основание для того, чтобы различать тех, кто им помогает, и тех, кто им вредит. И возможно, это часть их психологического проекта, потому что отбор одобряет способности, которые, в конечном счете, питают личный интерес, даже если это находится в контексте сотрудничества с другими.

В отличие от большого объема информации, касающейся развития понятий об одушевленных и неодушевленных предметах у младенцев, мы знаем относительно мало об их эквивалентах у животных. Последнее делает оценку некоторых из этих принципов менее чем удовлетворительной, особенно если речь идет о проблемах морали. Отсутствие этих сведений весьма ощутимо, так как мы, в конечном счете, хотели бы выяснить, изменяются ли моральные суждения индивидуума в зависимости от того, как он воспринимает жизнь и смерть? Как было упомянуто в главе 4, у ребенка представление о смерти и ее понимание формируется относительно поздно. Имеют ли животные что-нибудь подобное понятию смерти? Совпадает ли это с представлениями ребенка, который фиксируется на таких критических признаках, как дыхание и движение? Или это более содержательное представление, более теоретически информированное, учитывающее понятия роста и воспроизводства? К сожалению, мы можем только рассказать о некоторых несистематических, отдельных наблюдениях.

Разумеется, некоторые животные и насекомые не имеют представлений о смерти. Как пишет Эдвард Уилсон, когда муравей умирает, его удаляют из колонии и помещают на кладбище. Однако дело, видимо, просто в том, что мертвые муравьи выделяют олеиновую кислоту, которая, попадая на живых муравьев, губит их. Это, наверное, и есть причина перемещения мертвых муравьев на муравьиное кладбище. Для муравья смерть — это олеиновая кислота. Сведений о других видах чуть больше, но тем не менее ситуация также не ясна. Изучение слонов, высших и низших обезьян дает основание полагать, что индивидуумы, особенно матери, после потери своего потомства переживают период траура. Есть наблюдения, которые зафиксировали, что потеря члена группы вызывает изменение в поведении других ее членов и, мы предполагаем, в их эмоциональном состоянии. Но эти сведения говорят нам очень немного об их понимании смерти. Имеют ли эти животные какие-либо представления о будущем умершего индивидуума, возможно ли когда-либо их возвращение или их существование будет продолжаться в некотором измененном состоянии где-нибудь еще? Без знания того, как животные понимают собственный жизненный цикл, связи между принципами действия и их моральным значением остаются очень неясными.