Те, кто изменил еде
Те, кто изменил еде
Нагиб Махфуз, нобелевский лауреат по литературе 1988 года, отмечал: «Еда объясняет поведение человека лучше, чем секс». Тем не менее, даже если вся пища мира находится в вашем распоряжении, жизнь без секса — генетический тупик. Обмен еды на секс — это древний обычай, как и использование пищи для обмена заключенными. Вероятнее всего, еда была первым товаром, который люди использовали в торговле, и особенно в контексте взаимовыгодных обменов. Многие интересные наблюдения за животными подтверждают, что у них тоже происходит обмен ресурсами. Например, зеленые мартышки, поддерживающие друг друга в схватке, затем в обмен за помощь тщательно ухаживают за кожей тех, кто им помог, или антилопы по очереди ухаживают за недоступными частями тела друг у друга. Наблюдения показывают, что пропитание является самым распространенным платежным средством. Следовательно, сосредоточенность на обмене едой предоставляет самую лучшую возможность поискать взаимообмен среди большого разнообразия видов.
Первыми теоретическими аргументами в пользу взаимовыгодного обмена мы обязаны Роберту Триверсу, который, используя логику правила Гамильтона, превратил Золотое правило в стратегию эгоизма. Вспомните, в I и II частях было сказано: чтобы появился взаимный альтруизм, особи должны принять три условия:
1) небольшие затраты на то, чтобы что-то дать, и большая польза от того, что приобретено;
2) временная задержка между первичным и ответным актом дарения;
3) множество возможностей для взаимодействия при условии, что дарение пропорционально приобретению.
Взаимовыгодный обмен отличается от мутуализма временной задержкой, обозначенной в условии 2. Трудность состоит в том, чтобы преодолеть эту задержку, — период, в течение которого реципиенты, возможно, никогда не вернутся, чтобы оплатить долги. Условие 3 помогает ограничить тех, кто мог бы исчезнуть: ответное действие должно начинаться только тогда, когда у первого донора есть причины рассчитывать на дальнейшее взаимодействие с реципиентами. С учетом условий 2 и 3 мы могли бы рассчитывать на то, что взаимообмен есть у высокоорганизованных видов, имеющих длительную историю, где у особей есть множество возможностей не только наблюдать за другими, но и строить с ними отношения, либо способствуя развитию взаимных обязательств, либо прекращая всякие «знакомства» и наказывая тех, кто ведет себя как изменник.
Летучие мыши-вампиры имеют относительно большой для животных такого размера мозг. Они могут жить почти двадцать лет, проводя большую часть времени в крупных устойчивых социальных группах, где есть много возможностей для взаимодействия с одними и теми же особями. Особи издают характерные звуки, что позволяет узнавать их даже в темноте дупла, где они живут. Выживание вампира зависит от потребления крови. Если в течение более чем шестидесяти часов он не получит порцию крови, он умрет. Ежедневно особь должна либо сама найти корм, либо убедить кого-то другого отдать ей немного неиспользованной крови. Эти особенности делают вампиров идеальными объектами для исследования взаимовыгодного альтруизма.
Биолог Гери Уилкинсон наблюдал у вампиров более ста случаев срыгивания (обратного кормления кровью). Поскольку кровь является ценным ресурсом, отказ от нее представляет собой некую жертву. Срыгивание носит альтруистический характер. Зачем оно делается? Почти 80% случаев приходится на отношения «мать — детеныш». Их не подвергали тщательному анализу, так как все очевидно. Срыгивание детенышам имеет смысл: у них половина генов, общих с родителями; здесь нет расчета на ответное действие, и правило Гамильтона отдает приоритет родственникам. В остальных случаях срыгивания — между отдаленно родственными особями — примерно половина приходилась на отношения «дедушка/бабушка — внуки». Это также можно объяснить родственными связями и стремлением максимально увеличить генетический эгоизм. Здесь нет необходимости в обмене.
Кажется, что срыгивание у вампиров сильно мотивировано родством, а количество случаев срыгивания у генетически неродственных вампиров чрезвычайно небольшое. Тем не менее, учитывая, что некоторые срыгивания были сделаны в отношении неродственников, эти примеры требуют какого-то объяснения. Есть две версии: либо некоторые вампиры ошибались, не узнавая своих родственников, и, таким образом, случайно отдавали кровь посторонним, либо они намеренно отдавали кровь неродственникам в расчете на то, что получат ее от них в будущем.
Чтобы лучше понять, что стимулирует срыгивание для неродственников, и выяснить, есть ли зависимость между тем, что дают, и тем, что получают в обмен, Уилкинсон провел лабораторный эксперимент над восьмью неродственными вампирами. Много дней подряд он забирал одну особь из колонии перед кормлением, одновременно обеспечивая остальных особей максимальным количеством крови в течение двух часов. Потом он возвращал изголодавшуюся особь в группу сытых вампиров. Модель, по которой они делились кровью, была понятной: особи отдавали кровь тем, кто раньше тоже делился с ними кровью. Хотя количество участников и количество взаимовыгодных срыгиваний было небольшим, эти эксперименты подтвердили зависимость: вампиры отдавали кровь тем, кто поделился ею с ними в прошлом.
Хотя эти замечательные биологические особенности и поразительное поведение не вызывают сомнений, есть, по крайней мере, две причины, которые требуют осторожного отношения к восприятию примера с вампирами как подтверждения взаимовыгодного альтруизма.
Первая причина: хотя срыгивание для неродственных особей встречается, такие случаи редки, и нет данных о том, что особи признают реципиентов именно как неродственников, а не принимают их за своих. Уилкинсон не проводил никаких опытов, которые бы показали, что вампиры узнают своих родственников, и если это так, то какова степень этого родства? Последствия случайного срыгивания могут быть полезны для неродственников, но его преимущества и механизмы, возможно, создавались для родственников, а срыгивания для неродственников возникают как случайный побочный продукт с недостаточными последствиями для адаптации, для включения действия отбора.
Вторая причина: даже если мы согласимся с этими несколькими примерами, совершенно неясно, какую роль в выживании особей играет взаимовыгодный альтруизм у неродственников — важную или незначительную? Очевидно, что для выживания особям нужна кровь. Другой вопрос, зависят ли они от взаимовыгодного обмена с неродственными особями, для того чтобы выжить?
Можно проверить второй способ — есть ли у животных взаимовыгодный альтруизм, — если понаблюдать за прирученными голубыми сойками, которых научили клевать кнопки в одной из двух классических экономических игр[360]. Хотя задание — выбор кнопок — очень неестественное для соек, однако в дикой природе сойки сообща воспитывают птенцов. Расширенная семья отвечает за совместное воспитание потомства, поэтому их собственно биологические особенности, возможно, предрасполагают птиц к совместным действиям даже в необычных ситуациях. Биологи Кевин Клементс и Дейв Стефенс воспроизвели для них игру «Дилемма узника». В ней вознаграждение за обоюдное взаимодействие было выше, чем за обоюдный отказ от участия, но ниже, чем в случае, когда одна сойка устраняется от взаимодействия, а другая в это же время участвует в нем. Триверс изначально использовал «Дилемму узника», чтобы показать, почему в совместных играх появляются нарушители. Как было показано, дилемма возникает, потому что лучшим вознаграждением для обоих является взаимодействие, но на каждом конкретном этапе самое лучшее вознаграждение для отдельной особи появляется при нарушении кооперативного поведения. Во второй игре, которая называется «Мутуализм», дилеммы нет, потому что самое лучшее вознаграждение для обоих участников, как по отдельности, так и вместе, может быть получено в результате взаимодействия; искушение нарушить правило отсутствует.
В каждой игре участвовали две сойки, у каждой был доступ к кнопке «Взаимодействие» и к другой кнопке — «Отказ от взаимодействия». Одна сойка начинала игру, выбирая одну из кнопок. Сразу после этого у второй сойки появлялась возможность сделать выбор, но она не знала о выборе своего партнера по игре, пока не появлялся приз в виде еды; экспериментатор поддерживал зависимость между этим вознаграждением и выбором сойки (на рисунке она отражена окружностями разного диаметра).
Когда сойкам предлагали игру «Дилемма узника», они быстро отказывались от участия. Кооперации птиц в ее решении не возникало. Наоборот, когда сойки переходили к игре, основанной на мутуализме, они не только объединялись, но и сохраняли кооперацию в течение многих дней. То, что сойки меняли стратегию поведения в зависимости от игры, которую им предлагали, показывает, что на их реакции оказывало влияние вознаграждение, которое они получали в каждой игре.
Чтобы определить, могут ли другие условия сделать возможным взаимодействие у соек в ситуации «Дилеммы узника», Стефенс и его коллеги провели второй эксперимент. На этот раз он был направлен на главный аспект взаимовыгодного альтруизма: искушение получить немедленное вознаграждение оказывается сильнее, чем готовность подождать большего вознаграждения. Как обсуждалось в главах 4 и 6, несколько исследований с участием животных и людей показывают, что ожидание вознаграждения обесценивает его значимость. Небольшое вознаграждение сейчас лучше, чем большое потом. Люди и животные ниже ценят вознаграждения, которые можно получить лишь в будущем.
Исследования взаимодействия людей свидетельствуют: уменьшение интервала времени для получения большого вознаграждения приводит к усилению взаимодействия, т. е. к уменьшению отказов от взаимодействия. В первом эксперименте сделанный сойками выбор приводил к немедленному получению какогонибудь вознаграждения. Во втором эксперименте Стефенс и его коллеги давали вознаграждение не сразу. Каждая пара соек должна была сыграть несколько раундов игры друг с другом, прежде чем получить вознаграждение. Это условие, следовательно, устраняло немедленное искушение, а также позволяло каждому участнику наблюдать за реакциями другого. В этих условиях сойки объединялись с тем участником, который играл по принципу «око за око». Они решали повторяющуюся «дилемму узника», пытаясь вступать во взаимодействие, а не отказываться от него.
Клементс и Стефенс в конце своей первой работы по изучению поведения соек написали следующее: «Нет эмпирических данных о кооперации неродственников в ситуации, которая является естественной или искусственно созданной, где известно, что паттерн вознаграждения соответствует «дилемме узника». Последующие эксперименты с сойками привели Стефенса и его коллег к другому выводу, который, однако, не противоречит тому, что животные не способны поддерживать взаимовыгодные отношения в естественных.условиях: «Наша работа предполагает, что время получения вознаграждения может приводить к расхождению между устойчивым взаимодействием и взаимодействием, которое приводит к обоюдному отказу от кооперации... Но экспериментальные действия, необходимые для стабилизации взаимодействия... носят особый характер». Иными словами, в природе у животных может никогда не быть необходимых условий для взаимовыгодных устойчивых отношений, даже если в экстремальных и неестественных условиях некоторые животные достаточно сообразительны, для того чтобы вступать во взаимодействие.
Третий эксперимент на взаимодействие, включавший обмен едой, проводился над капуцином — приматом из Западного полушария. Капуцины живут большими, устойчивыми социальными группами, вступают в полигамные сексуальные отношения и населяют джунгли Южной и Центральной Америки. Благодаря большим размерам мозга, исключительной ловкости и очень общительному характеру, они появились в многочисленных телешоу, а в фильме «Вспышка» их неточно изобразили как источник африканского вируса эбола[361].
Де Ваал воспользовался очевидными социальными способностями капуцинов, проведя несколько экспериментов, направленных на выяснение причины предшествовавших неудачных опытов с этими и другими видами[362].
В первом эксперименте он обучил самок капуцинов работать как самостоятельно, так и в паре с другой неродственной особью за то, чтобы получить еду. Задание было простым: дергать за рычаг, передвигая чашки с едой так, чтобы та оказалась в пределах досягаемости. Когда было два капуцина и, следовательно, два рычага, обе особи вынуждены были дергать одновременно, чтобы передвигать чашки в положение, при котором они могли до них дотянуться. Когда экспериментатор наполнял едой обе чашки, оба капуцина дергали за рычаг. Хотя их совместное движение выглядело как совместное поведение, мы можем объяснить его скорее как эгоистическое, когда каждая особь дергает за рычаг для себя. Это пример мутуализма.
Когда экспериментатор клал еду только в одну чашку, та особь, которая видела это, почти всегда дергала за рычаг, а вторая обезьяна делала это реже. Однако когда участница эксперимента с пустой чашкой также дергала за рычаг, у нее было больше шансов получить еду от участницы, которая уже наслаждалась своей порцией, чем в том случае, когда она не могла оказать ей помощь; я говорю «она», потому что взаимодействие этого типа возникало только у самок. Особи, имевшие доступ к чашке с едой, редко передавали ее тем, кто им помогал. Вместо этого они позволяли им приблизиться к чашке с едой и взять кусочки через отверстия в проволочной решетке, которая разделяла обезьян.
Является ли это взаимовыгодным альтруизмом? Помощник приносит пользу партнеру, дергая за рычаг, что само по себе требует некоторых затрат. Следовательно, по определению помощник совершает акт альтруизма. Платой является та энергия, которая затрачена на то, чтобы дергать за рычаг. Реципиент получает выгоду в виде еды. За это он разрешает помощнику взять немного еды. Оказывается, следовательно, что изначально альтруистическое действие оплачивается другим. Но есть одно важное отличие от описания взаимовыгодного альтруизма Триверса: когда особь, перед которой находится чашка с едой, присваивает вознаграждение в обмен на усилия помощника, тот извлекает выгоду почти в то же самое время. Между изначально альтруистическим актом помощи в нажатии рычага и взаимовыгодным актом щедрости, которая позволяет помощнику получить доступ к еде, практически нет перерыва. Приобретенная выгода возвращается почти сразу. Это похоже на мутуализм. Кроме того, хотя более вероятно, что еду получают помощники, а не наоборот, мы все еще не можем сделать вывод о том, что оказание помощи приводит к тому, что помощнику разрешают взять еду. У нас до сих пор нет данных о соответствующей реакции, т. е. такой, для которой помощь является причиной, почему другой отвечает взаимностью.
Для дальнейшего изучения этих проблем де Ваал и его коллеги провели другие эксперименты, где они манипулировали едой в зависимости от ее ценности, половым составом участников эксперимента и количеством возможных контактов с одним и тем же партнером. Выяснилось, что особи чаще разрешали брать еду, если это были низкокачественные продукты. Предполагается, что, если ответное действие есть, оно чаще всего поддерживается, когда затраты на обмен едой небольшие. В парах самка — самка, но не в парах самец — самец или самец — самка, более вероятно, что особь А разрешит особи В взять еду, если в предшествовавшем эксперименте особь В тоже разрешала особи А взять еду. Это связано с проблемой временного разрыва, но такие обмены объясняли менее 10% изменений в поведении. Следовательно, многие другие факторы оказывали влияние на то, позволяли или не позволяли две самки брать у себя еду.
Работа де Ваала, безусловно, показывает, что капуцины способны участвовать в совместном действии, могут допустить, чтобы у них брали еду, и делают это с учетом помощи, полученной во время выполнения задания, — дернуть за рычаг. Очевидно, что капуцины вступают в кооперацию. Однако есть несколько причин, по которым действия капуцинов только ограниченно можно рассматривать как взаимовыгодный альтруизм. Во-первых, объединение происходит нечасто и только в парах самка — самка. Во-вторых, поскольку затраты на выполнение действия (дернуть за рычаг) малы и обмен едой происходит чаще всего тогда, когда качество еды низкое (затраты на обмен низкие), не очевидно, что дерганье за рычаг является альтруистическим. Наконец, в природе нет ситуаций, когда два капуцина действуют совместно для достижения общей цели и есть возможности для совершения особью выгодного для реципиента действия, которое вызовет ответные действия реципиента, выгодные для особи. Проводя параллель с выводом, сделанным в результате исследования мышей-вампиров, можно сказать, что в социальных отношениях капуцинов взаимовыгодный альтруизм — это в лучшем случае незначительный фактор.
Последний пример связан с другими обезьянами Западного полушария — игрунками[363]. В отличие от капуцинов, живущих большими социальными группами, для которых характерны полигамные отношения, игрунки живут малыми группами, отношения в которых отличаются моногамностью; конечно, как и все остальные моногамные животные, самцы и самки игрунков обычно ищут кандидатов для спаривания за рамками «ханжеской» парной связи. В группах, состоящих из родителей и обычно из одного или двух поколений детенышей, старшие детеныши помогают воспитывать младших. Часть помощи оказывается при дележе еды. Следовательно, так же как голубые сойки, игрунки воспитывают потомство сообща. Чтобы изучить возможность взаимовыгодного альтруизма у игрунков, вместе с экономистом Китом Ченом и двумя аспирантами — Эмелин Чонг и Франциской Чен мы разработали несколько экспериментов.
В каждом эксперименте мы придумали игру между неродственными игрунками, в которой одно животное — актер — могло дергать за рычаг, чтобы дать еду неродственному реципиенту, при этом оно само не получало никакой еды; следовательно, мы рассматривали дерганье за рычаг как альтруистический поступок. Зачем неродственным игрункам давать друг другу еду?
В первом тесте мы обучили двух игрунков быть актерами, играющими диаметрально противоположные роли: альтруист всегда дергал за рычаг, чтобы дать еду партнеру, а эгоист никогда этого не делал. Представьте себе этих актеров как мать Терезу и Николо Макиавелли соответственно. Причина для такого экспериментального дизайна была простой: если игрунки дают еду другим на основе предшествовавших актов доброты, то они должны дать больше всего еды альтруисту и меньше всего или совсем ничего не дать эгоисту.
Игрунки следовали сюжету пьесы, чаще всего дергая за рычаг с альтруистской Терезой и редко — с отступником Николо. Такое поведение отражает два факта: игрунки давали еду неродственным особям и поступали так в зависимости от аналогичных действий, совершенных в прошлом. Является ли это взаимовыгодным альтруизмом? Пока нет. Может быть, они ощущали себя более щедрыми, когда ели больше? Когда играла альтруистка, она отдавала еду на каждом этапе тестирования. То, что ее партнер все время получал еду, должно было заставить его чувствовать себя хорошо, даже слишком хорошо. Когда игрунок насытился, более вероятно, что он дернет за рычаг и отдаст еду. То, что похоже на взаимовыгодное действие на основе альтруистического поступка, на самом деле может являться побочным продуктом хорошего самочувствия — чувства сытости.
Для проверки этой версии мы провели другие эксперименты, используя только необученных игрунков. В одной игре игрок А получал один кусочек еды, если дергал за рычаг, но отдавал три кусочка игроку В. В следующей попытке, если игрок В дергал за рычаг, он не получал еды, но давал два кусочка игроку А. С учетом этих вознаграждений взаимовыгодное дерганье за рычаг окупилось бы, так как каждый игрок получил бы три кусочка еды после завершения всего эксперимента. Животные, выполнявшие роль игрока А, должны были всегда дергать за рычаг из эгоистичного интереса получить еду, и они это делали. Но животные, игравшие роль игрока В, никогда не дергали за рычаг. Хотя игроки В всегда получали вознаграждение от игроков А (как в первом эксперименте с «матерью Терезой») и, таким образом, всегда испытывали чувство полного насыщения и имели хорошее самочувствие, они не дергали за рычаг для игроков А. Хорошего самочувствия было недостаточно, чтобы осуществилось взаимовыгодное действие. Обеспечение другого кормом не может быть рассмотрено в качестве случайного побочного продукта эгоистичного поведения.
Игрунки дают еду неродственным особям, но более внимательное рассмотрение того, как они это делают, позволяет увидеть признаки неустойчивой системы. По мере развития игры количество еды, отданной другим, уменьшалось. Это уменьшение характеризует большинство игр на взаимодействие, придуманных экономистами. Если я знаю, что это наша последняя возможность для взаимодействия, тогда мне лучше поступить эгоистично: я смогу получить выгоду и не буду расплачиваться за свой эгоизм. Но если я следую этой логике непосредственно перед последней возможностью взаимодействия, то я точно буду думать о возможности схитрить и в предпоследнюю, и в предпредпоследнюю попытку, и т. д. Взаимодействие расстраивается в связи с искушением обмануть напоследок. Для игрунков это становится все более понятным по мере развития игры. Далее, если один из игроков отказывается от двух последовательных возможностей дергать за рычаг, все совместные действия заканчиваются. Как и голубые сойки, игрунки могут поддерживать какой-то уровень взаимовыгодных действий при некоторых ограниченных условиях. Однако в целом это неустойчивая система.
Есть и другие исследования обоюдного альтруизма в мире животных. В том числе, например, игры типа «око за око» у рыбок гуппи, когда они следят за хищником; совместная защита территории у львов; ухаживание друг за другом у африканских антилоп (импала) и у нескольких низших приматов; коалиции у самцов бабуинов и дельфинов за доступ к самкам; взаимный обмен едой у шимпанзе[364].
Эти исследования отражают один из трех фактов: для животных не характерен реципрокный альтруизм. Очевидные примеры действий, казалось бы укладывающихся в схему взаимного альтруизма, можно объяснить по-другому (например, мутуализм), или, как в примерах с летучими мышами-вампирами, капуцинами и игрунками, они указывают на то, что взаимовыгодный альтруизм нераспространен, неустойчив либо возникает в искусственно созданных условиях[365].
Хотя многих животных можно стимулировать к совершению ответных действий, они либо слишком бестолковы, либо искушение не совершать таких действий слишком велико, либо давление отбора слишком слабое.
Изучение взаимовыгодного альтруизма у животных приводит еще к одному выводу. Для каждого из рассмотренных видов (за исключением зеленых мартышек, у которых, очевидно, есть обмен в уходе друг за другом и в оказании коалиционной поддержки) все примеры взаимовыгодного альтруизма включают получение «прибыли» лишь одного типа, в рамках одного контекста, а промежуток времени для обмена очень короткий. Так, летучие мыши-вампиры обмениваются кровью, но они не обмениваются чем-нибудь другим. Капуцины разрешают брать еду, если им помогли ее получить, но нет данных о том, что они в обмен на это подают сигналы тревоги, связанные с появлением хищника, или помогают создавать коалиции, или участвуют в обмене другого рода (например, уходе друг за другом или воспитании потомства). Правда, де Ваал описывает, как шимпанзе ухаживают друг за другом и обмениваются едой, но его анализ не указывает на связь между количеством еды, которую одно животное отдает, и тем, сколько времени тратит другое животное на уход за ним. И во всех этих примерах обмен занимает чуть более нескольких минут или в лучшем случае один-два дня.
Если взаимообмен у животных существует, то он основан на жестких правилах, которые регулируют, как взаимодействовать в привычных условиях с конкретным предметом в пределах короткого времени, отведенного на взаимодействие. По существу, в нем нет неопределенности и отвлеченности, которыми отличается взаимообмен у людей, а также нет потенциала для поддержания отношений во время относительно долгих перерывов между актами взаимообмена. Почему существует такой разрыв между нами и животными? Ответ появится, как только мы разделим взаимообмен на составные части и поищем те, которые есть только у нашего вида.