Ведение учета

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Ведение учета

Напряженные отношения между представителями довоенных старых богатых семей и возникшим после войны классом нуворишей находятся в центре романа Эдит Уортон «Время невинности», получившего Пулицеровскую премию. Это роман о Нью-Йорке конца девятнадцатого века. Ключевым для всех противоречий было разное представление о браке: каким должен быть брак, как его надо заключать и как в нем жить? У женщин и мужчин из высших слоев общества роли в браке были четко определены. Женщины занимали второстепенное положение. Мужчины зарабатывали деньги или тратили семейное наследство. Они могли делать со своим временем все, что им захочется, а женщины должны были поддерживать мужей, шикарно выглядеть, рожать детей и развлекаться. Отличительным признаком этих отношений было неравенство. В начале книги Арчер представляет себе традиционный брак, в котором он выступает в роли учителя, а его жена — в роли ученицы. Эти мечтания наполняют его медовый месяц: он едет с женой на итальянские озера, чтобы приобщить ее к поэзии. Вскоре идеалистическим представлениям Арчера о браке приходит конец: он узнает о несчастном браке своей приятельницы Эллен с графом Оленски. Арчер выступает в ее защиту, утверждая, что у женщин должно быть больше свободы в браке, больше справедливости. «Женщины должны быть свободными — такими же свободными, как мы», — заявляет он[366].

Представления о справедливости выходят далеко за рамки брака, проникая почти во все сферы жизни человека. Они являются составной частью юридических решений, спортивных и других соревнований, вопросов занятости, заработной платы, военных действий и менее глобальных, ежедневных отношений, в которых есть кооперация. В основе политической философии Джона Ролза лежит принцип, который гласит, что справедливое общество — это общество, которое строится на основе законов. Психология справедливости у нашего вида состоит из множества компонентов, включая некоторую способность вести учет, распространять влияние субъективных ценностей на разные сущности и действия, узнавать, когда возникло неравенство, отличать случайное действие от умышленного действия и отступничества, определять, когда несправедливое действие заслуживает кары. Разделяем ли мы с наиболее смышлеными животными всю эту философию или только ее часть?

Замечательный пример честной игры есть в наблюдениях биолога Марка Бекоффа. Он следил за играми молодняка семейства собачьих — собак, койотов и волков[367].

Все, кто имеет собак, знают, какие это игривые создания, особенно щенки. Собаки воспроизводят разные движения, из последовательности которых состоит игра, в том числе приглашение поиграть и сигнал, что это намерение является дружелюбным, а не агрессивным. Похожие движения есть у волков, что неудивительно, учитывая эволюционное происхождение наших домашних питомцев. Кажется, что у собачьих есть правила, которыми определяется порядок игр. Если игроки отличаются по возрасту, размеру и силе, ожидается, что тот, у кого есть какое-либо преимущество, возьмет на себя самую сложную часть игры, позволив младшим занять более выгодное положение, играть не в полную силу и бегать не слишком быстро. Задержка со вступлением в игру является социальной нормой. Особи, которые ее нарушают, оказываются вне игры, сидящими в уголке, в полном одиночестве, в то время как все играют с более благоразумными партнерами. Те койоты, которые не придерживаются правил игры, имеют гораздо больше шансов покинуть свою стаю, чем те, кто играет по правилам. Различия между теми, кто следует нормам, и теми, кто их нарушает, связаны с генетической изменчивостью, которая является необходимым условием естественного отбора. В исследовании Бекоффа особи, которые нарушают правила игры и покидают свои стаи, умирают в два раза чаще по сравнению с теми, кто придерживается правил. Лучше играть по правилам.

Наблюдения Бекоффа, а также другие исследования совместных действий позволяют предположить, что у животных, возможно, есть какое-то чувство несправедливости. В его основе лежит способность порождать надежды и затем негативно реагировать, если ожидание кем-то или чем-то нарушено. Эксперименты Тинкелпоу, упомянутые в последней главе, заставляют задуматься. Когда макака резус наблюдала, как экспериментатор прятал банан под одной из чашек, а потом тянулась к этой чашке с бананом и вместо него находила лист салата латука, она реагировала с раздражением и заметным разочарованием. Чтобы так реагировать, макаки резус должны создать у себя ожидание, помнить о нем и потом установить, соответствует ли их ожидание тому, что получилось в итоге, или оно было нарушено. Они должны знать, на каком-то уровне, когда нечто происходит не так. Это первый фактор в эволюции животного, который оно способно обнаруживать как несправедливость (нарушение равенства) .

Второй фактор касается некоторой меры стоимости вознаграждения. Если предположить, что одна мера стоимости связана с количеством доступных продуктов питания, тогда исследование анализа животными этого показателя предоставляет данные, подтверждающие, что животные могут обнаружить количественные нарушения[368].

Например, если вы показываете игрунку или макаке резус простую операцию сложения одной виноградины с другой, расположенных за ширмой, а потом покажете результат: одна, две или три виноградины, обезьяны смотрят дольше всего на неправильный результат — одна виноградина и три виноградины.

Эксперименты Тинкелпоу, а также многие другие эксперименты, проведенные после него, показывают, что, кроме количественного эквивалента ценности, животные могут также распределять в определенном порядке свои предпочтения в еде. Эксперименты с норкой показывают, что клетка, где есть емкость с водой, ценится выше, чем более просторная клетка, с большим количеством корма или игрушек. Главное — это то, что животные ценят некоторые вещи выше, чем другие, а в отдельных случаях они могут использовать свою систему количественной оценки, чтобы определить ценность результатов, как это требуется в таких играх, как «Дилемма узника».

Третий фактор связан с тем, как уже упоминалось ранее, что животные должны жить в сообществах, в которых они могут выражать свои предпочтения, по крайней мере время от времени. В сообществах, имеющих иерархии доминирования, всегда будут существовать несправедливые отношения в распределении ценных ресурсов. Это то, что составляет суть иерархии доминирования. У некоторых животных иерархии предполагают весьма несправедливые отношения, как, например, у морских слонов, когда самец осуществляет буквально все акты спаривания, а остальные занимают периферийные позиции, мечтая о том дне, когда эта функция перейдет к ним. В других сообществах наблюдается больше равноправия: животные с высоким рангом берут себе больше, чем животные с низким рангом, но у последних есть право голоса, и они вовсе не лишены доступа к еде, территории и сексуальным отношениям. На самом деле в таких сообществах лидеры зависят от подчиненных: без них они были бы менее сильными в межгрупповых схватках и более уязвимыми для хищников, учитывая принцип «одна голова — хорошо, а две — лучше». Следовательно, у подчиненных есть некоторые рычаги давления на лидеров.

На основе этих наблюдений биологи Сара Броснан и Франс де Ваал разработали несколько экспериментов, чтобы выяснить, играет ли справедливость какую-нибудь роль в обмене едой у шимпанзе и капуцинов[369]. Так же как в некоторых играх, придуманных экономистами для людей, цель игры состояла в том, чтобы установить, отклонят ли оба вида те предложения, которые покажутся им в каком-то смысле несправедливыми? Броснан и де Ваал предложили игру, включавшую элементы несправедливости, предварительно выяснив, какую еду предпочитают капуцины и шимпанзе. Все обезьяны отдавали предпочтение винограду по сравнению с другими видами пищи, в том числе по сравнению с огурцами и сельдереем.

Сначала особи учились обменивать жетоны на еду. У капуцинов это были камушки, а у шимпанзе — трубочки. Потом экспериментатор подвергал каждого испытуемого тесту в четырех разных ситуациях, при этом в трех из них участниками были две обезьяны, а в четвертой — только одно животное. В первой ситуации от каждого животного требовалось отдать жетон в обмен на огурец. Хотя, возможно, огурцы не слишком интересовали животных, курс обмена был справедливым, и каждое животное получало один ломтик огурца в обмен на один жетон. Во второй ситуации возникала несправедливость: экспериментатор в обмен на жетон давал одному животному очень ценный для него виноград, а другому — огурец. В третьей ситуации учитывались приложенные испытуемым усилия: экспериментатор давал одному животному виноград как вознаграждение, не требуя ничего взамен. Другое животное, наоборот, отдавало жетон в обмен на огурец. Так же, как во второй ситуации, несправедливость была налицо. И если шимпанзе и капуцины учитывают усилия или вложения, для того чтобы выяснить, что является справедливым, тогда несправедливость возрастает еще больше, так как одно животное получает очень ценное вознаграждение, не прилагая никаких усилий. Наконец, в четвертой ситуации экспериментатор требовал, чтобы животное отдавало жетон в обмен на огурец, в то время как очень ценный, но недоступный виноград был у них на виду.

В целом оказалось, что представители обоих видов животных редко участвовали в обмене или принимали вознаграждение в том случае, когда их партнер получал более выгодное предложение, либо отдавая жетон в обмен на виноградину, либо получая ее бесплатно. Также оба вида чаще отказывались от возможностей обмена в ситуации несправедливости, чем тогда, когда они были без партнера, но могли видеть недоступный им виноград. То животное, которое получало лучшее предложение, не делилось со своим неудачливым партнером ни в одной из ситуаций.

Учитывая предыдущие исследования де Ваала, в которых он выяснял, разрешают ли шимпанзе и капуцины брать еду своим партнерам, можно, вероятно, предположить, что те, кому повезло выиграть виноград, сгладят ситуацию, поделившись им со своим партнером. Отсутствие реакции на несправедливое распределение вознаграждения объясняется, вероятно, малым размером вознаграждения и невозможностью поделить его на части. У шимпанзе отказы наблюдались чаще, когда оба партнера были из недавно созданной, а не из давно существовавшей социальной группы; это позволяет предположить, что длительность отношений играет ключевую роль в терпимости. Если мой лучший друг обворует меня, я, возможно, рассержусь, но я бы не хотел, чтобы наши отношения разрушились, поэтому я буду терпимым к этой несправедливости, по крайней мере какое-то время. Если же меня обворует некто, с кем я едва знаком, тогда терпеть несправедливость бессмысленно, если только я не думаю, что у наших отношений есть будущее. Шимпанзе, вероятно, проявляют одинаковое чувство терпимости, хотя важно помнить о том, что отказы одного животного не оказывают влияния на его партнера. У капуцинов только самки, объединенные в пару, обнаруживали различия в реакции на каждое условие эксперимента; у шимпанзе половые различия не наблюдались.

Броснан и де Ваал делают вывод, что оба вида животных распознают в обмене наличие несправедливости. Далее ученые утверждают, что, хотя психологический фактор, лежащий в основе этого чувства справедливости у животных, может быть не идентичен тому, что в подобных ситуациях испытывают люди, он представляет собой отправную точку для изучения эволюционных предшественников чувства справедливости у человека.

Эти потрясающие эксперименты позволяют поставить много вопросов, касающихся природы обмена, степени несправедливости, с которой готовы мириться, способности подсчитывать количество обменов в течение длительного периода контактов, роли репутации и связи между ценой жетона и вознаграждением, которое получают в обмен на него. Работа Броснан и де Ваала, подобно всем замечательным экспериментам, подверглась серьезной проверке и критике. Например, когда особи отказываются от вознаграждения, они подвергают себя риску, связанному со снижением приспособленности. Однако их поступки не имеют никакого отношения к психологическому здоровью или генетической приспособленности их партнера. Таким образом, отказ от огурца просто означает, что тот, кто его не взял, не получит ничего взамен, что в корне противоречит игре «Ультиматум», описанной в главе 2. Там предложение, на которое следует отказ, является причиной того, что тот, кто дает, уходит домой с пустыми руками. А удачливая обезьяна начинает есть виноградину, возможно, наслаждаясь ею еще больше, зная, что другой отверг единственное доступное вознаграждение. Когда особь отказывается от вознаграждения и затем угрожает экспериментатору, это может быть выражением реакции на несправедливость или на нарушение ее ожиданий. Когда шимпанзе и капуцины проявляют агрессивность в отношении экспериментатора, это происходит потому, что они ждали одного, а получили нечто совсем другое. Они никогда не оценивают случившееся как проявление несправедливости.

В отличие от обмена едой у людей или у других животных, шимпанзе и капуцины, играющие в эти игры, ничего не платили за свои жетоны. Поэтому, может быть, называть такое взаимодействие «обменом» — это преувеличение. Особи отдают свои жетоны, но это действие не отличается от того, как особь выбирает нужный ключ, чтобы получить взамен еду. Если такой выбор не делается, крысы и голуби не получают еды. Если шимпанзе и капуцины не отдают камушек или трубочку, они не получают еды. В естественных условиях оба вида никогда не производят таких обменов, которые придумали Броснан и де Ваал. Ни у одного из видов нет ничего подобного той системе обмена, которая была создана в этих экспериментах. На самом деле в дикой природе шимпанзе толерантно относятся к тому, что другая особь возьмет еду, особенно во время охоты. И, как упоминалось в последнем разделе, те, кто разрешает взять больше еды, стремятся получить больше внимания к себе (ухода за собой). Что касается капуцинов, живущих на воле, есть лишь немного данных относительно того, что они делятся едой, и нет никаких данных об этом в контексте совместного взаимодействия или взаимовыгодного обмена. Согласно экспериментальным данным, только самки участвуют в этом виде обмена, но нет данных о реакции на несправедливость в парах, состоящих либо из двух самцов, либо из самца и самки. Важным является и несоответствие между поведением в экспериментальных условиях и спонтанным поведением в естественных условиях. То, что в неволе эти животные, оказывается, реагируют на нечто, подобное несправедливости, показывает, что при определенных условиях включается психологический фактор. Это важное открытие. Но оно ставит очень сложные вопросы, касающиеся того, как эта способность возникла, в каком контексте и при каких условиях отбора она развивалась?