Естественная телепатия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Естественная телепатия

В 1960-е годы программист Джон Конвей разработал компьютерную программу «Жизнь». Хотя эта программа была построена на основе нескольких простых правил, она обеспечила изящный пример того, как хаос может быть преобразован в порядок. Игра проводится на специальной сетке, в основном состоящей из ячеек и некоторого числа квадратов. Каждая ячейка имеет восемь соседних ячеек, и каждая ячейка является или живой, или мертвой. Только три правила привносят жизнь в эту статическую сеть:

1) если у ячейки только один сосед или вообще нет живых соседей, она умирает от одиночества;

2) если у ячейки четверо или больше соседей, она умирает от переполнения;

3) всякий раз, когда пустой квадрат имеет троих живых соседей, рождается новая ячейка.

Начиная с немногих беспорядочно заполненных ячеек в сетке, по мере того как некоторые ячейки умирают, а другие рождаются, мы быстро продвигаемся к серии организованных кластеров жизни.

Стандартная игра «Жизнь» вовлекает чрезвычайно простые существа, возможно бессмысленные, управляемые тремя правилами. Эти существа не имеют никаких социальных отношений. Что случится, если мы введем в игру «Жизнь» социальные отношения? Вообразите игру, в которой участвуют два вымышленных типа. Давайте называть их Б. и М. — бихевиористом и менталистом[317] соответственно.

Эти два типа внешне довольно похожи, но их внутренние позиции существенно отличаются. Бихевиорист принимает решения о социальных взаимодействиях и отношениях, используя только свой опыт. Накапливая данные, бихевиористы по сравнению с остальными проводят больше времени в своем кругу. Они используют простую статистику, чтобы классифицировать население, разделяя всех на друзей или противников. Их предшествующие ассоциации определяют и их поведение, и их совместную деятельность с другими членами группы. Менталисты также используют опыт, направляющий их изыскания, но идут на один шаг дальше. Они делают выводы о том, что не подлежит наблюдению: о верованиях, желаниях и намерениях других членов группы. Они «читают» чужие мысли, используя информацию о том, что другие индивидуумы могут или не могут увидеть или что они знают или не знают, чтобы предсказывать их будущие действия. Менталисты делают предсказания о поведении в отсутствие опыта поведенческого взаимодействия с другими. Поисковую активность индивидуума они рассматривают как доказательство его осведомленности. Они не могут знать того, чего не могут видеть, предполагая, что другие чувства — слух, осязание или обоняние — не играют существенной роли. Менталисты могут использовать свое понимание внутреннего мира других людей, чтобы наставлять и вводить в заблуждение. Эта способность делать заключение по поводу того, что не подлежит наблюдению, означает, что менталисты лучше понимают поведение, потому что они идут глубже, стремясь понять мысли и чувства, которые лежат в основе поведения.

Теперь представим процесс моделирования на сетке. В нем мы ищем не только закономерности перехода от хаоса к порядку, но и понимание того, кто одержит победу и почему. Если оба — и бихевиорист, и менталист — способны к воспроизведению, у кого будет больше потомков, кто выиграет дарвиновскую «гонку с препятствиями», показателем которой служит генетическое процветание? Если один из них победит в репродуктивном соревновании, то есть место для действия отбора, который будет способствовать сохранению одного варианта, устраняя другой. Отбор будет благоприятствовать лучшему проекту при данных экологических условиях. Менталист более быстр и проницателен, чем бихевиорист, но оба они оказались перед вызовом новой среды обитания и абсолютно новых социальных взаимодействий. Бихевиорист сидит и ждет большего количества данных. Выбирая следующий шаг, он полагается на хорошо знакомые признаки. В итоге бихевиорист допускает глупые ошибки, будучи не способен провести различие между двумя действиями, которые выглядят очень похожими, но различаются, потому что одно было сделано преднамеренно, а другое случайно. В результате соревнования бихевиориста и менталиста все закончится организованной структурой индивидуумов, созданной менталистом. Причина в следующем: менталист может предсказать, что произойдет, прежде чем это случится. Он действует подобно хорошим шахматистам, которые видят на несколько шагов вперед и, таким образом, могут управлять своими противниками, заранее зная, где те будут терпеть неудачу или преуспевать. В дарвиновском соревновании побеждает менталист, а бихевиорист гибнет.

Еще несколько лет назад в большинстве статей, посвященных проблемам психического развития человека, можно было встретить утверждение, что мы — единственные менталисты, а все животные — бихевиористы. В то время как люди обладают уникальной способностью понимать мысли, чувства и состояния других, любой представитель мира животных способен воспринимать и оценивать только свое поведение. В книге «Дикий разум» (2000) я воспроизвел эту общепринятую позицию, в соответствии с которой животные не в состоянии делать выводы о «верованиях, желаниях и намерениях (других). Они испытывают недостаток в модели психического». Я следовал за этим комментарием, однако с большим количеством осторожных примечаний, которые основаны отчасти на размышлениях, отчасти на новых данных, полученных одним молодым аспирантом: «...мы должны быть осторожны, делая это заключение при наличии относительно небольшого набора результатов, слабых методов, неполной выборки видов и малого числа особей каждого вида». Здесь я хочу представить текущее состояние проблем в этой быстро меняющейся области, а также показать связь этих материалов с центральными идеями, которые Давид Примак сформулировал приблизительно двадцать пять лет назад[318]. Способно ли какоенибудь животное, помимо человека, проникать за пределы наблюдаемого поведения и понимать психические состояния и особенности других индивидуумов? Если так, какие психические состояния животные могут улавливать, используя эту информацию, чтобы предсказать поведение, прежде чем что-либо случится?

Два набора экспериментов, проведенные один на макаках, а другой на шимпанзе, доминировали в этой области вплоть до конца миллениума[319]. Оба вели к одному и тому же заключению: животные, даже шимпанзе, являются последовательными бихевиористами! Дороти Чейни и Роберт Сейфарт показали, что макаки, имевшие детенышей, выражали одинаковый уровень тревоги, независимо от того, приходилось ли их малышам уже видеть приближение хищника или нет. Неведение относительно опасности хищника чревато большими неприятностями. Но матери-макаки действовали так, как будто не было никакого различия между неосведомленными детенышами и теми, кто уже имел необходимые знания. Они также были не в состоянии принять во внимание тот факт, что детеныши уже могли видеть хищника и поэтому должны знать о подстерегавшей их опасности. И, как показано в других работах, та же самая история разыгрывается в жизни других видов обезьян. У бабуинов, живущих в саванне Ботсваны, например, матери не зовут к себе свое обеспокоенное потомство, хотя материнский призыв показал бы детенышам, что матери знают об их тяжелом положении.

Антрополог Дэниел Повинелли представил сопоставимые результаты, основанные на ряде исследований шимпанзе. В соответствии с общей идеей эксперимента шимпанзе входил в комнату для испытаний и при каждом условии имел возможность просить лакомство у одного из двух экспериментаторов. При каждом условии один экспериментатор мог видеть просьбу шимпанзе, а другой нет. Например, один экспериментатор стоял лицом к шимпанзе, другой повернулся к нему спиной; один экспериментатор смотрел в сторону, а второй прямо перед собой; один имел повязку на глазах, другой — повязку, закрывающую рот; один надел на голову корзину, а другой держал корзину сбоку от головы. За исключением одного человека, который повернулся к нему спиной, в то время как все другие стояли к нему лицом, шимпанзе в своем поведении не делал никаких различий между экспериментаторами. Его просьбы о лакомстве адресовались случайным образом, даже после долгого обучения[320].

Иными словами, обезьяны с равной вероятностью просили еду как у того, кто мог их увидеть, так и у того, кто не мог. Подобно макакам, эти шимпанзе, столь же вероятно, будут обращаться к неосведомленному экспериментатору как к имеющему необходимую информацию. Макаки и шимпанзе не способны вникать в скрытый смысл происходящего.

Существуют, по крайней мере, две причины, почему в то время эти результаты казались парадоксальными[321]. Сначала было множество несистематических наблюдений за поведением диких и живущих в неволе обезьян, подтверждавших, что они весьма чувствительны к направлению взгляда другого, т. е. к тому, кто куда смотрит. Их чувствительность связана с особой формой поведения, которую биологи описывают как тактический обман. Речь идет о стратегической манипуляции доступом к информации для получения собственной выгоды. Например, животные, занимающие низкое ранговое место в группе, украдкой копулируют или потихоньку припрятывают еду, когда доминирующая обезьяна (альфа-обезьяна) не смотрит в их сторону. Хотя каждый исследователь признает необходимость осторожной интерпретации случаев несистематического наблюдения, их подборка содержит внушительный объем информации. В совокупности эти данные свидетельствуют, что приматы способны к обману, принимая в расчет то, что другие могут видеть или потенциально знать.

Другое исследование было выполнено на птицах — ржанках и сойках. В нем было высказано предположение, что эти птицы способны учитывать присутствие постороннего наблюдателя, когда цель их поведения — скрыть что-либо (гнездо — ржанками или запас продовольствия — сойками). Помимо этого, несколько исследований показали, что обезьяны следят за направлением взгляда других и могут использовать эту информацию, чтобы забрать то, на что смотрит кто-то другой. Например, если шимпанзе входит в комнату для испытаний и видит, что экспериментатор смотрит на потолок, он начнет немедленно разглядывать ту же самую часть потолка. Не увидев ничего достойного внимания на потолке, шимпанзе посмотрит на экспериментатора, чтобы повторно проверить направление пристального взгляда, и будет искать снова. Накопление подобных данных привело к усилению разногласий между сторонниками и противниками идеи о том, что животные могут проникать в «мир психического» других. Ответом на этот научный спор стала работа Брайена Хэйра, аспиранта, о котором речь шла выше[322].

Идея Хэйра была простой. В природе шимпанзе соперничают чаще, чем сотрудничают. Их конкурентоспособные навыки развились в процессе эволюции для взаимодействия со своими сородичами, имевшими сходные интересы в использовании ограниченных ресурсов, включая продовольствие и потенциальных помощников. Эксперименты Повинелли, напротив, предполагали сотрудничество и, в частности, межвидовое сотрудничество: между шимпанзе и человеком. Смогут ли шимпанзе установить взаимосвязь между наблюдением и знанием, если они должны соперничать друг с другом за доступ к продовольствию?

Эксперименты Хэйра включали задачи, предполагавшие соперничество между двумя шимпанзе различного ранга. Каждая экспериментальная задача (или условие) была направлена на решение одной и той же проблемы, но с разных сторон. Ее смысл состоял в следующем: будут ли соперничающие шимпанзе использовать информацию, получаемую в результате наблюдения, чтобы делать выводы и использовать эту информацию для следующего конкурентоспособного шага? Каждый вариант тестирования накладывал различные ограничения на условия наблюдения, т. е. на то, что могли видеть подчиненный, доминирующий или оба шимпанзе. Подчиненный шимпанзе находился в одной комнате, доминирующий — в другой, и между ними была комната для испытаний. Когда доминирующий и подчиненный видели корм в комнате для испытаний и имели доступ к нему, подчиненный оставался в своей комнате, а доминирующий выбегал и захватывал все. Но когда подчиненный мог видеть корм, который был скрыт от доминирующего шимпанзе, подчиненный направлялся прямо к корму. Например, в одном варианте Хэйр ставил два непрозрачных барьера в центре комнаты для испытаний. В то время как подчиненный шимпанзе наблюдал за ним, а доминирующий смотрел в сторону, он прятал один банан за барьером со стороны подчиненного. Хотя зависимые шимпанзе, как правило, избегают конфликтов из-за еды в присутствии доминирующих особей, в этом случае они кратчайшим путем устремлялись к спрятанному лакомству, используя в своих интересах результаты доступного только им наблюдения. Эти факты вместе с некоторыми другими данными показывают, что шимпанзе может использовать наблюдение для победы над соперником. Они также дают основания считать, что шимпанзе может интерпретировать наблюдение, извлекая из него полезное знание.

Эти результаты интересны и с другой точки зрения. Наблюдаемые варианты поведения шимпанзе отражают не их индивидуальные особенности, а скорее относительные ранги каждой особи в конкретной паре. Одна и та же обезьяна в некоторых случаях удерживала доминирующую позицию, а в других сочетаниях имела зависимое положение. Таким образом, их поведение изменялось как функция текущего ранжирования. Например, при том условии, когда Хэйр один банан располагал в открытом месте, а другой прятал за непрозрачным экраном, обезьяны изменяли свои стратегии в зависимости от их относительного ранга. Будучи в положении подчиненного, сначала они направлялись к спрятанному банану, а затем уже к лежащему открыто.

Играя доминирующую роль, они, напротив, в первую очередь двигались к видимому банану, а уже затем к спрятанному. Таким образом, в борьбе за корм поведение шимпанзе определяется не тем, как ведет себя его соперник, а тем, что тот может видеть и, следовательно, знать о текущей ситуации соревнования.

Результаты Хэйра открыли доступ к дальнейшим исследованиям шимпанзе и животных других видов, включая разные виды обезьян и даже птиц, например соек и воронов, определяя логику начальных экспериментов, особенно использование естественных, невыученных форм поведения[323].

Так, в ряде работ, выполненных на шимпанзе, живущих в неволе, и диких обезьянах резус, исследовались отношения между наблюдением и получаемым в результате знанием, при этом реализовывался оригинальный проект Повинелли, но с одним существенным изменением. Вместо сотрудничества между экспериментатором и подопытными обезьянами создавалась ситуация соперничества. Рассмотрим результаты исследования поведения макак резус, выполненного психологами Джонатаном Фломбаумом и Лори Сантос, так как их проект ближе других к работе Повинелли. Он также адресует полученные свидетельства в эволюционное прошлое к видам, которые приблизительно тридцать миллионов лет назад отклонились от эволюционной ветви, которая, в конечном счете, привела к возникновению человека.

Схема их эксперимента, проводившегося на острове КайоСантьяго, была такова. Два экспериментатора, разделенные расстоянием в несколько футов, приближались к одиноко сидящей обезьяне резус, причем каждый имел при себе поднос с виноградом. Затем они опускали эти подносы перед собой. В каждом варианте испытания один экспериментатор следил за обезьяной, в то время как другой или смотрел в сторону, или не мог ничего видеть сквозь установленный непрозрачный барьер. Во всех случаях обезьяны резус тащили лакомство у того экспериментатора, который не мог их видеть.

Птицы и приматы, столь отдаленно связанные, используют результаты наблюдения как источник знаний. В ходе эволюции у них развилась способность к углубленному анализу, позволяющая их психике предсказывать поведение.

Эти новые результаты, касающиеся понимания животными намерений других, — только начало. В них имеются дискуссионные моменты, и необходимо тщательно планировать дальнейшие исследования. Мы должны выявить общее и различное между людьми и животными в их способностях понимать мысли, намерения и настроения других. И подобия, и различия могут быть связаны со степенью, до которой животные могут использовать понимание чужих мыслей, желаний и намерений для суждения о значимости действий с точки зрения морали.

Один аспект, позволяющий провести эти различия, связан со степенью генерализации способности животных к пониманию других индивидуумов. Иными словами, вопрос состоит в том, насколько широко могут животные использовать эту способность, переходя из одного контекста в другой. Сразу несколько исследований шимпанзе показывают, что обезьяны успешно используют информацию о том, что знает другой индивидуум, и обнаруживают тенденцию вести конкурентоспособные взаимодействия с ним, а при неудаче использовать ту же самую информацию для ведения кооперативных взаимодействий[324].

С точки зрения возможностей человека, эти результаты кажутся озадачивающими. Если я знаю, что вам неизвестно, где спрятана пища, я могу вас либо обмануть, учитывая вашу неосведомленность, либо привести к этому месту, чтобы облегчить сотрудничество. Контекст не играет роли, потому что наша способность к пониманию чужих мыслей является более общей и абстрактной. Как мы интерпретируем результаты, полученные в опытах на шимпанзе?

Несколько исследователей поведения животных пришли к заключению, что отбор, по-видимому, способствовал развитию адаптации, определяемой конкретным контекстом, т. е. адаптации, призванной решить узкий диапазон проблем. Эта идея привела к метафоре, согласно которой интеллект животных действует по принципу лазерного луча, в то время как интеллект человека сопоставим с лучом прожектора. Одно из объяснений результатов, полученных при изучении шимпанзе, состоит в том, что их способность к «чтению» чужих мыслей отличается от нашей способности в том плане, что они могут использовать наблюдение как источник знания только в напряженной обстановке соревнования, но не в других контекстах. Эта специализация чем-то напоминает язык танца медоносной пчелы. Танец пчелы описан этологом, нобелевским лауреатом Карлом фон Фришем. Этот танец рассматривается как своеобразный язык, потому что он обладает символикой, обеспечивающей детальную информацию о местоположении пищи. Рисунок танца пчелы — это подробный рассказ об окружающем мире, его объектах и событиях. Оказалось, однако, что способности медоносной пчелы ограничены только одной-единственной сферой — пропитанием, и ничем иным, помимо пропитания. Хотя считалось, что медоносные пчелы не столь интересны для научных дискуссий, дальнейшая работа Фриша и других биологов выявила большую сложность социальной жизни этих насекомых. Поэтому пчелы могут подарить ученым множество тем для обсуждения, но их жизнь практически не соотносится с точностью их танца, описывающего источники пропитания. Пчелиная система связи — пример интеллекта, организованного по типу лазерного луча. Социальная психология шимпанзе может быть другим примером.

Помимо сказанного, существует альтернативное объяснение результатов, полученных в опытах с шимпанзе. Это объяснение возвращает нас к главе 4, проблемам обнаружения мошенничества и задаче Уэйсона по выбору карты[325].

Кратко повторим аргументы, которые Космидес и Туби использовали, чтобы обосновать и интерпретировать свои результаты. В ходе естественного отбора у людей развились способности, направленные на решение проблем с социальными контрактами, поскольку это именно те проблемы, которые приходилось решать нашим далеким предкам — охотникам и собирателям. И наоборот, у предшественников современного человека не было специальных оснований развивать функции, необходимые для решения абстрактных, социально отвлеченных логических задач. Доказательством служит разная результативность решения логических задач по классическому стандарту Уэйсона и таких же задач, но в версиях социального контракта, предложенных Космидес и Туби. Мы легко делаем правильные выводы, когда логика переведена на язык социального контракта. Такие же умозаключения даются человеку гораздо труднее, когда логика предстает в своей подлинной, «чистой» форме. Таким образом, налицо эффект контекста, который влияет на наши способности к логическим выводам. На основе этих результатов мы, однако, не делаем заключения, что интеллект человека, направленный на решение логических задач, организован по типу лазерного луча, как у медоносных пчел. Скорее мы склонны полагать, что контекст может иногда раскрывать скрытые способности. Подобное объяснение возможно и для результатов, полученных в опытах с шимпанзе. Только в контексте конкурентных взаимодействий мы можем обнаружить, что скрывается за взглядом шимпанзе. Учитывая искусство сотрудничества, которое шимпанзе проявляют в дикой природе, я предполагаю, что это только вопрос времени, когда кто-нибудь из исследователей продемонстрирует сопоставимые случаи понимания чужих намерений и мыслей у шимпанзе и в этом контексте тоже.

Если мы объединим все результаты, касающиеся способности животных понимать чужие умонастроения, заключение кажется ясным: мы не уникальны во владении этой способностью. Ранние представления Примака, согласно которым шимпанзе имеют модель психического, оказались правильными. Каких пределов может достичь эта способность у животных? Знают ли животные, что другие могут иметь заблуждения? Могут ли животные устанавливать различие между несчастным случаем, ошибкой и обоснованным выбором? На данном этапе слишком рано что-либо утверждать по этому поводу. В отсутствие такой информации мы не можем сказать, насколько содержательными являются представления животных относительно социальных действий других. Мы не можем сказать, оценивают ли они нарушения социальных норм на основе последствий или причин, побуждающих к этим действиям. Очевидна поэтому настоятельная необходимость узнать больше о том, что животные знают друг о друге.