Это живое!

Это живое!

В чем заключаются различия между следующими событиями и их участниками: [214]

Не задумываясь слишком глубоко, можно ответить. Ситуации 1 и 2 не несут никакой моральной нагрузки, ситуация 4 такую нагрузку имеет, и ситуация 3 могла бы иметь. Почему? Ситуации 1 и 2 — несчастные случаи без психологических причин. Собака сдвинула камень, и это заставило его покатиться, но при данном описании собака, конечно, не имела цели убивать человека. Акт бросания камня шимпанзе осуществлялся намеренно, с определенной целью. Хотя шимпанзе весьма неловки при броске, посетители зоопарка, возможно, подвергались их нападениям, когда те бросали собственные фекалии на стеклянное окно, отделяющее обезьяну от человека. Шимпанзе и люди — субъекты, которые могут иметь намерения. Оба — и шимпанзе, и женщина — имели намерение бросить камень, но, возможно, у них не было намерения ни ударить, ни убить человека[215].

Бросок камня — действие, которое выполнялось преднамеренно и, возможно, для вступления в контакт с кем-то или чемто. Но из описания мы не знаем, намеревался ли шимпанзе или женщина наладить таким способом общение или его цель — убить человека. Все четыре случая имеют одинаково отрицательные последствия. Однако есть возможность провести различия между ними, опираясь на моральные основания. Это различия между намеренными и случайными действиями, мотивами, лежащими в основе намеренных действий, а также особенностями связи между предвидимыми и преднамеренными последствиями. Важную роль при этом играют характеристики действующего лица и его цели.

Ситуацию 4 характеризует относительно недвусмысленный моральный статус. Мы полагаем, что взрослые женщины, как и мужчины, несут ответственность перед другими людьми. Спорным при этом является вопрос о том, следует ли воспринимать детей как нравственно ответственных субъектов? Есть точка зрения, согласно которой дети квалифицируются как моральные «объекты воздействия», как «организмы», которые заслуживают нашей моральной заботы, даже если они не имеют никакого представления о добре и зле и не несут никакой ответственности перед другими. Как указывал философ Питер Сингер, обсуждая проблемы благополучия животных, и подтвердил специалист в области когнитивных наук Пол Блум, позже включившийся в дискуссию о проблемах детского развития, человек все более и более расширяет круг возможных объектов своей моральной озабоченности. Об этом свидетельствует переход от «себя самого» как единственного объекта такой заботы к широкому диапазону других биологических видов. Интересно, как и когда мы приобретаем способность находить различия среди множества объектов в окружающем мире? Когда и как развивается наша готовность к ответственности перед другими, наши пристрастия быть благосклонными к тем, кто внутри группы, и отчуждению от всех прочих? Когда и как формируется наша способность судить некоторые действия как нравственно релевантные, потому что они касаются тех, кто наделен правами?

И движение, и пантомимические реакции тела доступны зрительному восприятию ребенка, и он использует зрительные возможности, чтобы сформировать категории для классификации своих наблюдений. Ранние исследования детского развития и некоторые работы по философии предполагали, что представления о способностях младенца к классификации опыта практически сложились. Надо найти подходящие объекты и характеристики, разработать измерительные процедуры для оценки подобия и затем сгруппировать те объекты, которые обнаруживают наибольшее сходство. Например, ребенок видит малиновок, кардиналов, синих соек и пересмешников и, основываясь на этом списке, заключает, что все птицы имеют маленькие клювы, относительно короткие хвосты, перья, тонкие веретенообразные ноги и на них несколько, подобных пальцу на ноге, образований. Затем этот набор совпадающих признаков позволяет сформировать прототип, или представление о птице как таковой. Возникает, однако, проблема с выбором признаков для оценки подобия и уверенностью в правильности этого выбора. В зависимости от того, как рассматривается релевантный набор признаков, любые два объекта можно классифицировать как похожие. Синяя сойка имеет сходство с молотком, потому что оба подвергаются действию сил гравитации, весят меньше тонны, не способны к выполнению дифференциальных вычислений и не имеют никакого чувства юмора.

Как указывает возрастной психолог Франк Кейл, эти ранние представления о путях продвижения ребенка от визуальной к концептуальной классификации были заблуждением. Поскольку младенцы используют признаки, чтобы обеспечить некоторые аспекты классификации, предполагалось, что этим все и ограничивается. Иными словами, это все, что они используют. Но в процесс категоризации включено нечто большее, чем набор поверхностных признаков объекта и понятие прототипа.

В раннем возрасте дети уже знают, что микробы и платяные вши могут легко распространяться, несмотря на то что их нельзя увидеть. Оценка этих невидимых объектов формирует основание для того, чтобы понять: в окружающем мире существуют разные объекты, и некоторые из них неприятны. Эти интуитивно воспринимаемые невидимые признаки можно использовать как критерий категоризации и разделения индивидуумов на приятных и неприятных. В конечном счете, можно распространить этот критерий и на более сложные понятия, такие как добродетельный и порочный.

Психологи часто именуют некоторые из этих невидимых объектов как «сущности». Чтобы оценить их роль в размышлениях ребенка о категориях, познакомьтесь с замечательным экспериментом Кейла. Его цель — выявить, как различные виды преобразований могут изменить таксономию, используемую ребенком.

Кейл рассказал маленьким детям о скунсе, которого сбил автомобиль. Зверька доставили в больницу. В результате осмотра доктора обнаружили, что меховая шкурка пострадавшего скунса сильно повреждена. Так как в запасе у них не было шкуры скунса, они решили удалить весь поврежденный мех и заменить его мехом енота. Операция прошла успешно, и пациент был отпущен назад, в лес. Когда Кейл спросил детей, какое животное было выпущено в лес, большинство детей сказали: «Скунс». Таким образом, признаки, использованные при классификации, определяются внутренними особенностями, а не поверхностными, наружными характеристиками, которые напоминают другой биологический вид.

Из этих исследований вытекает, что дети, в том числе и самые маленькие, обладают врожденным неосознаваемым знанием биологического мира, которое позволяет им делать выводы, опираясь на недоступные прямому наблюдению свойства объектов.

Родная среда ребенка формирует ранние интуитивные представления о биологии, и они будут различаться в зависимости от особенностей этой среды. Они могут быть связаны с относительно небольшим набором организмов, если дети рождены в городе, или со сложной сетью флоры и фауны, если дети рождены в джунглях Амазонки. Эта начальная система представлений имеет только скелетную структуру с относительно общими, не уточненными понятиями жизни и смерти, болезни, роста и родства. Она базируется больше на фактах, чем на теориях, которые могут дать более широкие обобщения и прогнозы: кто и как умирает, заболевает и воспроизводится. Например, в фильме Дианы Китон «Небеса» героиня обсуждает с ребенком вопрос о том, возможно ли соитие мужчины и женщины в загробной жизни. Ребенок задумывается, направляет свой взгляд ввысь и затем спрашивает: «Если есть любовь на небесах, рождаются ли там мертвые младенцы?» Точно так же, когда я и моя беременная жена (по происхождению она с Кавказа) были в Уганде, местный мальчик спросил меня, будет ли наш ребенок, учитывая мое длительное пребывание в его стране, рожден черным? Я уверен, что он не ставил под сомнение верность моей жены. Эти вопросы являются признаками теоретически слабой системы представлений.

Позиции исследователей по поводу того, когда именно окончательно складывается теоретически более сложная система представлений и что конкретно способствует ее развитию, довольно противоречивы. Нормально развивающиеся дети приобретают такую систему приблизительно с десяти лет. Дети с синдромом Вильямса, психическое развитие которых нарушено, овладевают только примитивной системой биологических представлений[216]. Они способны произвольно комбинировать факты, что позволяет им классифицировать животных и делать некоторые элементарные предсказания или обобщения о поведении этих животных. Однако в основе и их суждений есть своя небольшая теория. Когда их спрашивают об умирающих животных и о смерти, они, наиболее вероятно, скажут, что мертвое животное не двигается и выглядит так, как будто оно спит. Они не обращаются к более содержательным теоретическим понятиям, которые будут называть нормальные дети, включая прекращение дыхания, отсутствие биологических потребностей и социальных отношений. Развитие этой, более богатой, системы представлений — существенная часть «группы поддержки» для нашей моральной способности. Это утверждение справедливо при условии, что наши суждения о многих моральных дилеммах: эвтаназии, аборте, детоубийстве (ограничимся этими, чтобы не увеличивать перечень) — опираются на такие факторы, как значение смерти и важность некоторых потребностей выживания.

Параллельно с накоплением примитивных биологических знаний ребенок также приобретает систему, которая обеспечивает ему возможность для бесчисленных дискриминаций большого числа социальных параметров. Эта система играет решающую роль в формировании восприятия признаков внутригрупповой принадлежности. В течение первых нескольких дней жизни новорожденные узнают лицо, голос и запах своей матери, отличая ее от других женщин. Затем ребенок встречает других людей, включая близких и дальних родственников, мужчин и женщин, друзей и недругов, молодых и старых, имеющих высокий и низкий статус, принадлежащих к одной или к разным расам.

Для некоторых из этих категорий психологи и антропологи провели такие же исследования, какие описаны для животных, и получили сходные выводы. Например, раса — понятие специфически человеческое, в отличие от классификации, которая «действует» в биологии. Многие вопросы, касающиеся расовых различий, составляют часть нашей эволюционной психологии. Раса — это система, объединяющая ключевые признаки, которые позволяют идентифицировать людей как принадлежащих к одной совокупности. Изучая особенности восприятия детьми расовых различий, антрополог Лоренс Хиршфелд получил интересные результаты[217].

Если вы покажете маленькому ребенку фотографии двух вероятных отцов, негра и белого, и затем дадите фотографию темнокожего ребенка, одетого в такую же одежду, как белый мужчина на фотографии, спросив при этом, кто отец этого мальчика, дети укажут на негра. Дети понимают, что цвет кожи — надежный прогностический признак. Точно так же они осознают, что белый ребенок, воспитываемый темнокожими родителями, останется белым. Эти эксперименты, однако, не дают оснований считать, что детское представление о расе столь же насыщено, а во многих случаях и нравственно отягощено, как это имеет место у взрослых. Эксперименты показывают, что дети достаточно рано проявляют чувствительность к характеристикам расы и понимают, что некоторые из этих, не всегда доступных прямому наблюдению, признаков нельзя изменить.

Одна из особенностей мышления, связанного с распознаванием сущности явлений и некоторых более широких аспектов классификации, заключается в том, что мы с готовностью развиваем стереотипы и предубеждения[218].

Стереотипы представляют одну форму категоризации. Применение стереотипов приводит к распределению людей на социальные группы и служит основой для нравственно неприемлемого поведения. Предубеждения представляют собой установки, которые мы формируем по отношению к этим группам, независимо от того, будут ли эти установки действовать на сознательном или на подсознательном уровне. Используемые нами способы формирования стереотипов и предубеждений непосредственно влияют на то, как наша моральная способность взаимодействует с другими аспектами психики, придавая соответствующую специфику и нашим суждениям, и нашему поведению. Когда какие-то народы или социальные группы пытались доминировать над другими народами или социальными группами, они использовали стандартный подход. Суть его заключалась в том, что народ или социальная группа объявляется изгоем и его лишают возможности даже приблизиться к прототипу человеческого существа. Для нацистов евреи были паразитами, иными, чуждыми человеку. Подобные атрибуты со времен античности богатые приписывали бедным. В «Эмиле», одном из наиболее длинных эссе о природе человека и его развитии, Жан Жак Руссо риторически вопрошает: «Почему короли безжалостны к своим подданным? Потому что они никогда не считали их людьми». Хотя ни класс, ни раса не являются биологическими категориями, наша психика, условно говоря, снабжена, как ЭВМ, «аппаратными средствами и программным обеспечением», чтобы выбирать ключевые признаки, позволяющие идентифицировать «иных», или Vautre, как писал европейский философ Эммануель Левинас.

Хотя мы можем обсудить альтернативные способы классификации людей и мира в целом, но мы не в состоянии стереть ограничения, которые наша психика налагает на восприятие, а они включают разделение человечества на доминирующих и подчиняющихся, черных и белых.

В I части я обсуждал проблему классификации в контексте преступлений страсти и, в частности, вопрос о том, как поступает средний или типичный человек, оказавшись в подобных ситуациях. Ключевая юридическая проблема в этом случае состоит в том, чтобы определить, какой вариант защиты может быть использован, когда правонарушитель (любовник) пойман на месте преступления, т. е. во время интимного свидания.

Жюри присяжных вместе с судьей должны охарактеризовать такой вариант поведения юридически. С этой целью необходимо выяснить, насколько оно типично и как будут поступать другие люди, оказавшись в подобной ситуации. Таким образом, возникает необходимость определить понятие прототипа личности человека с некоторым набором типичных эмоциональных ответов. Подобные проблемы появились в юридических делах, рассматривавших вопросы непристойного поведения. При рассмотрении этих дел судебные органы исходили из представлений о среднем человеке и эмоциональных переживаниях, которые он или она могли бы испытывать при возникновении непристойных ситуаций. В Соединенных Штатах эта проблема берет начало от постановления судьи Уоррена Бергера, который утверждал, что непристойность должна быть определена на основании того, вызывают ли рассматриваемые предметы отвращение в «среднем человеке, с учетом современных общественных стандартов»[219].

Использование понятия «прототипичность» (prototypicality) сопряжено с определенной проблемой, смысл которой состоит в том, что, подобно любому другому обобщению, это понятие может уменьшить нашу способность воспринимать огромное разнообразие людей, подсознательно заставляя формулировать предвзятые суждения. Фактически, как указывал в ряде работ социальный психолог Мазарин Банаджи, нередко мы судим о моральных качествах человека без понимания глубины собственных предубеждений[220].

Миллионы людей утверждают, что они не расисты, не сексисты и не эйджисты[221]. Однако, если добровольным испытуемым в быстром темпе предъявлять одну за другой фотографии разных лиц и при этом просить их определить, хороший это человек или плохой, испытуемые обнаруживают сильные предубеждения против всех маргинальных личностей и групп. Те, кто подбирает кандидатов на высокие должности, также часто обнаруживают предубеждения против этих групп, даже если их представители имеют прекрасные характеристики, которые далеко превосходят таковые их конкурентов. Многие из этих неосознаваемых или скрытых установок возникают по ассоциации в результате многократного повторения и накопления опыта; другие имеют чисто вербальный характер, и им не хватает эмпирической поддержки. Трудно представить себе более элементарное действие: однозначно связать частоту встречаемости набора личностных черт с определенной группой людей и построить карикатурное изображение или стереотип этой группы. Наши умы развращены возможностью формировать категории, превратив противоречивое разнообразие мира в организованное множество классов и утратив чувствительность к ветру перемен. Будучи сформированы, эти категории оказываются тесно связанными с нашими эмоциями. Положительные чувства адресуются лицам своей группы, а негативные — всем посторонним. И поскольку эти предубеждения спрятаны в глубинах неосознаваемого психического, их весьма трудно преодолеть. Каким образом можно вмешаться в предубеждения, которые вообще не осознаются?

Хотя мы формируем неосознаваемые установки по отношению ко всем «чужим» и такое предубеждение ведет к карикатурному искажению их образа, этот процесс не является специфическим для моральной способности или ключевым в сфере морали. Более спорный вопрос состоит в том, имеют ли эти предубеждения последствия для наших моральных суждений или компетенции? Хотя скрытые установки действуют на бессознательном уровне, основополагающие принципы вполне доступны для наблюдения. Их может уловить любой человек, внимательно изучив образцы собственных суждений. И как только мы узнаем о таких предубеждениях, становится возможным их преодоление. Вспомним идею Ролза и ролзианское создание. Если его характеристика верна, то, в отличие от вышесказанного, мы не имеем доступа к принципам, которые лежат в основе наших моральных суждений.