Крокодиловы слезы

Крокодиловы слезы

В 2002 году японская корпорация «Такара» выпустила новое цифровое устройство — боулингвал, которое «переводит» лай собаки, ее рычание и визг на японский или английский язык.

Пресс-релиз описал устройство как «систему анализа эмоций животного», разработанное для «осуществления реального общения людей и животных». Устройство довольно простое, требуется только три шага, чтобы получить перевод. Шаг один: делаете запись голоса собаки. Шаг два: анализируете его акустику. Шаг три: преобразуете акустический сигнал в одну из шести категорий, соответствующих различным эмоциональным состояниям. Если в результате анализа в голосе собаки обнаруживаются признаки расстройства (возможно, пес хочет гулять, а его владелец Боб лежит на диване, наблюдая за финальным матчем по бейсболу), боулингвал выдает фразы типа «С меня хватит!» или «Вы про меня совсем забыли!». Если анализ обнаруживает печаль, боулингвал отвечает: «Мне все надоели» или «Мне грустно».

Устройство сразу же стало популярным. Журнал «Тайм» определил его как одно из лучших изобретений 2002 года, а пародийный аналог научного издания журнал «Анналы невероятных исследований» наградил создателей устройства пародийным эквивалентом Нобелевской премии мира [309] за достижение гармонии между видами.

Я думаю, что некоторых владельцев, любящих своих собак, расшифровка боулингвала лишила необыкновенного счастья общаться с представителем другого вида. Как сказал однажды американский политический комментатор Энди Руни, «если бы собака могла говорить, пропало бы все удовольствие от обладания ею».

Но те, кто купил боулингвал, фактически вложили определенные средства в программу компании, обещавшей дальнейшую расшифровку голосовых эмоциональных реакций собаки. И что же они получили в итоге? Существуют ли акустические признаки эмоционального напряжения, которые можно напрямую сопоставлять с особенностями поведения? Можно ли определить печаль на основе параметров звуковых волн?

Множество биологов, в том числе и я, потратили существенную часть своей профессиональной жизни, пытаясь расшифровать, о чем говорят животные. И ни один из нас не чувствовал себя столь уверенно, как корпорация «Такара» в присвоении каждому акустическому сигналу определенного ярлыка, такого же однозначного, как те фразы, которые произносит боулингвал. Может быть, ученые слишком осторожны или они пытаются найти последовательные объяснения тому, что животные чувствуют, вступая в общение? Перед сотрудниками японской компании стоят задачи, связанные с получением прибыли, а не научных результатов. В течение первых нескольких месяцев они продали тридцать тысяч изделий только в Японии, по цене 220 $ за штуку. К марту 2003 года продажи взлетели до трехсот тысяч штук и были сопоставимы с продажами на международном рынке.

Но что мы узнаем об эмоциях животного из работ, которые лежат в основе программ боулингвала? Действительно ли это симпатичный трюк или нечто большее? Начиная еще с Дарвина, было ясно, что животные имеют эмоции. Кто мог сомневаться, что рычащая собака сердится, мурлыкающий кот испытывает удовольствие, а обезьяна кричит от страха? Противоречие возникает, однако, в оценке особенностей эмоциональной сферы животных. Отражают ли слова, которые мы используем для описания этих эмоций, фактические переживания животного? Существуют ли эмоции, которые животные испытывают, а мы нет, и наоборот? Какую роль играют эмоции, когда животное принимает решение: эмоции животного только «подпитывают» решение или определяют его?[310]

Я остановился на этой дискуссии, чтобы поразмышлять о том, как современные представления об эмоциях животных помогают установить их вклад в кооперативные и конкурентные действия животных. Я хочу выяснить роль эмоций в поведении, которое руководствуется принципами, существенными для нормального функционирования любой социальной системы.

Рассмотрим страх — эмоциональное состояние, которое, очевидно, переживают многие животные, возможно, из-за его адаптивной роли в спасении от хищников и соперников[311]. Логика эмоций, подобно логике нашего концептуального знания и обучающих систем, может иметь свою специфику для разных видов переживаний. Боязнь змей отличается от страха высоты или ужаса перед надвигающимся приступом боли. Социальный психолог Сьюзан Минека показала, что люди и животные обладают своеобразной психологической готовностью на появление змеи реагировать возникновением страха и паники. Если группа обезьян резус, не имевшая опыта общения со змеями, наблюдала поведение экспериментальной группы обезьян при их столкновении со змеей, она с готовностью усваивала это опасение, с тревогой реагируя на появление змеи в следующий раз. Напротив, если неопытная группа резусов наблюдала демонстрацию страха своих соплеменников при виде цветочной клумбы, опасение не получало распространения. В следующий раз при виде цветочной клумбы они не проявляли никакой тревоги. Потребуется больше оснований, чтобы убедить примата, что с цветами тоже надо считаться. И если даже их можно было бы убедить в этом, состояние, связывающее цветы с опасностью, будет отличаться от неподдельного страха, который появляется при виде змеи. Этот вид страха также присущ и людям, как с обширным опытом взаимодействия со змеями, так и без него, причем страх перед змеями отличается от типичного состояния тревоги[312].

В отличие от людей и обезьян, крысы не имеют мимического выражения страха. В их поведении, однако, фиксируются специфические реакции замирания и бегства при виде всего того, что они находят угрожающим. При переживании страха у крыс, обезьян и людей отмечается целый каскад гормональных и нервных реакций. Например, когда человек испуган чем-то (это может быть громкий звук или вспышка света, неоднократно уже вызывавшая болезненное ощущение), у него наблюдается активация миндалины. Подобное явление характерно для всех млекопитающих.

Из-за взаимного наложения физиологических реакций и поведенческих ответов многие исследователи утверждают, что крысы, обезьяны и люди испытывают одну и ту же эмоцию — страх. Другие не соглашаются, заявляя, что фактическое переживание У каждого вида протекает по-своему, даже если есть параллели в поведении и некоторых аспектах физиологии. Например, возрастной психолог Джером Каган пишет: «Есть только одно весомое основание различать состояния, возникающие после болезненного удара током, у крыс и людей. Оно состоит в том, что лобные доли у человека намного больше. Когда люди слышат тон, который ранее был связан с ударом током, лобные доли активируются. Благодаря этому человек быстро приобретает контроль над биологическими проявлениями страха уже после двукратного предъявления тона. У крыс такого скорого проявления контроля быть не может»[313].

Хотя Каган, может быть, прав, его комментарий относительно видовых различий базируется на двух непроверенных предположениях. Размеры лобных долей имеют решающее значение для переживания страха и скорости, с которой устанавливается ассоциация между переживанием страха и тоном. Факт, что страх активирует лобные доли у людей, а у крыс этого не наблюдается, является интересным с точки зрения участия мозговой деятельности в проявлениях эмоций. Но от факта различия в активности разных областей мозга нельзя прямо переходить к утверждению, что обработка информации и переживание также имеют межвидовые различия. Информационная обработка ситуации у крыс, возможно, осуществляется в других центрах мозга, но переживание эмоции при этом может обеспечиваться тем же способом, как у человека.

Второе предположение, касающееся скорости образования ассоциации, также сталкивается с рядом трудностей. Хотя у человека ассоциацию между звуковым тоном и ощущением страха можно сформировать быстрее, чем у крысы или обезьяны, будучи приобретенной, эта ассоциация может вызывать ощущение страха, не обнаруживая никаких межвидовых различий. Крысы, обезьяны и люди будут переживать страх одинаково, независимо от того, насколько быстро возникла ассоциация. Различия в данном случае, по-видимому, связаны с механизмами научения, которые обеспечивают формирование ассоциации. Решающее значение здесь приобретает неодинаковый размер лобных долей, имеющих прямое отношение к научению, у разных видов. Лобные доли человека по своим размерам намного превосходят лобные доли других млекопитающих. Но эта интерпретация переводит дискуссию в другую плоскость: от различий в проявлении эмоций к различиям в способности к научению у разных видов.

Каган абсолютно прав, указывая, что наблюдения над поведением крысы не дают оснований для выводов относительно субъективных переживаний и чувств животного. Когда я говорю, что боюсь высоты, вы, конечно, не можете понять моих переживаний, если сами не испытываете страха высоты. Но даже если у вас есть боязнь высоты, вы все равно не сможете точно представить, что это означает для меня — испытывать такой страх. Однако, поскольку все люди, как представители одного биологического вида, имеют общую нервную и физиологическую основу, некоторые аспекты наших переживаний будут совпадать. Следовательно, когда вы говорите, что боитесь высоты, у меня есть общее понимание того, что вы подразумеваете. Я знаю это еще и потому, что мы — носители одного языка. Когда вы говорите «страх», я знаю — это слово обозначает особый вид эмоций.

При изучении животных мы просто не имеем доступа ко всей этой информации. По этой причине, может быть, не совсем разумно делать те же варианты предположений, как при обсуждении эмоциональной сферы человека. Те же самые проблемы возникают, когда речь идет об эмоциях маленьких детей. Когда животное или младенец замирает в испуге, наблюдается увеличение частоты сердечных сокращений, возрастает продукция гормона стресса кортизола, и они отворачиваются от очевидного источника опасности. Мы вполне осмысленно называем эти изменения признаками страха. В конце концов, это те же самые варианты реакций, которые взрослые люди часто обнаруживают, испытывая страх. Эти признаки указывают, что некоторые центры мозга сформировали оценочное суждение о ситуации, которое инициирует бегство или борьбу. Но мы не знаем, что означает переживание этого мучительного чувства для каждого индивидуума. Давайте отложим этот трудный вопрос в сторону. Вместо этого рассмотрим, как восприятие события — воображаемого, ожидаемого или реального — «запускает» эмоцию, а при случае и последующее действие.

У животных, живущих группами, либо в дикой природе, либо в неволе, эмоции вовлекаются в большую часть их повседневного существования. Животные участвуют в «политической» жизни своей группы, вырабатывают стратегии, пытаются подняться вверх в ее социальной иерархии или избежать любого возможного понижения в ее пределах. Восхождение требует мотивации, риска и агрессии, в то время как поддержание текущего статус-кво обязывает посылать сигналы подчинения и страха другим членам группы, занимающим более высокое место в иерархии. Матери, а иногда и отцы должны бороться, чтобы отлучить от материнской груди свое потомство, и часто приходится повторять попытку, поскольку способность детенышей приставать к матери, мучить ее и манипулировать ею ни с чем не сравнима. Чтобы сотрудничать, индивидуумы в группе должны согласовывать свою мотивацию и обеспечивать взаимное доверие. Время от времени возможны конфликты и поединки, вызываемые чувством мести или жаждой возмездия. Но долго сердиться на того, с кем вы вынуждены существовать бок о бок, не конструктивно. Лучше позаботиться о мире.

Наиболее содержательные исследования в этой области связаны с именем известного биолога Франса де Ваала и его классической книгой «Политика шимпанзе». Де Ваал помог понять сложности социальной жизни приматов, выдвигая на первый план их эмоции. Он показал, какую роль эмоции могут играть в стимуляции соревнования и стабилизации сотрудничества для сохранения мира. После агрессивного конфликта многие приматы и некоторые другие виды, включая дельфинов, козлов и гиен, пытаются урегулировать свои противоречия, участвуя в разнообразных миролюбивых действиях, начиная от объятий, поцелуев и поглаживания яичек до груминга и обмена пищей[314].

Конфликт вызывает стресс, примирение ведет к снижению напряжения. Уровень стресса у животных исследователи измеряют, наблюдая их поведение и делая запись физиологических маркеров, включая частоту сердечных сокращений и уровень кортизола в крови. Хотя стресс обслуживает адаптивную функцию, переводя индивидуумов в состояние готовности к действию, длительное напряжение ставит под угрозу иммунную систему, может вызывать гибель отдельных нервных клеток и, в крайнем случае, раннюю смерть. У обезьян резусов и бабуинов частота сердечных сокращений и уровень кортизола после агрессивного конфликта резко возрастают и остаются существенно превышающими норму в течение нескольких минут. Но, когда после конфликта следуют предложения мира, частота сердечных сокращений и уровень кортизола снижаются, так же как и сопутствующие поведенческие корреляты напряжения. Хотя мы не знаем, насколько похожи особенности переживания стресса у обезьян и человека, есть много поведенческих и физиологических параллелей, включая совпадающие изменения, которые сопровождают примирение.

Широкое распространение миролюбия среди млекопитающих сопровождается важными видовыми различиями, которые проявляются в том, как, когда и насколько часто они прибегают к его использованию. В совокупности эти данные содержат много интересного о биологии миролюбия, особенно его развитии и пластичности. Некоторые виды животных, например агрессивные обезьяны резус, редко используют миролюбие в двусмысленных ситуациях и при стрессе, возникающем в результате конфликта. Резус, намного более вероятно, переадресует агрессию: если обезьяна резус А ударила другую обезьяну В, то обезьяна резус В, более вероятно, пойдет и ударит обезьяну С, вместо того чтобы помириться и обнять обезьяну А. Напротив, сторонник равноправия и близких отношений, медвежий макак в подобной ситуации, с большей вероятностью, обнимет своего противника.

Возникает вопрос, являются ли эти особенности частью врожденного поведения каждого вида или они могут измениться под влиянием окружающей среды? Де Ваал и его коллеги провели важный в этом аспекте эксперимент. Суть эксперимента состояла в изменении среды обитания детенышей. Обезьяны резус мужского пола были изъяты из родной среды в раннем возрасте и переведены в колонию медвежьих макак. Сохранят ли молодые резусы свое деспотичное агрессивное наследие или прогнутся под традициями эгалитарного общества? Они прогнулись. Обезьяны резус регулировали свои противоречия, используя жесты медвежьих макак. Вернувшись в родную среду, обезьяны резус сохранили миролюбивый стиль, используя примиряющие жесты, чтобы управлять конфликтом. Суть этих данных сводится к следующему: поведение, направленное на урегулирование противоречий, имеет генетическую основу, но особенности окружающей среды определяют стратегии, контексты и приемы урегулирования.

Работы, посвященные миролюбию в среде животных, показывают, что эмоции играют центральную роль в обслуживании некоторых социальных норм и руководстве ими, даже если ближайшая цель состоит в том, чтобы уменьшить стресс и насилие. Если бы у нас был простой метод оценить суждения примата, мы могли бы сказать, что создание Юма «питает» его суждения относительно того, что является допустимым или возможным для примирения, а какие ситуации требуют его обязательно.

В одном из экспериментов шимпанзе показывали фильм о борьбе двух индивидуумов и затем предъявляли продолжение в двух вариантах. В одном случае борьба заканчивалась примирением, в другом — нет. Какая ситуация вызовет у шимпанзе больше удивления? Чего они ожидали сами? Что будет считаться социальным нарушением? Хотя эмоции здесь играют некоторую роль, но остается все та же дилемма, которая осложняла наше объяснение суждений человека. Наблюдая взаимодействие, шимпанзе, так же как и человек, должен признать его как случай агрессии, оценить, был ли нанесенный ущерб преднамеренным, являясь прямым или косвенным следствием стычки. Шимпанзе также должен знать, сколько времени потребуется для устранения последствий конфликта, и учесть ожидания «местного общества» относительно формы примирения. При таком раскладе, выполненном без участия эмоций, шимпанзе мог бы судить, допустимо ли примирение или оно обязательно, Если это так, то можно было бы сказать: вернулось существо Ролза. К сожалению, единицы исследователей в этой области рассматривают примирение с точки зрения описанных выше механизмов оценки, оставляя возможность, по крайней мере, для двух различных объяснений[315].

Суть этих объяснений касается соотношения эмоциональных оценок и анализа действия: либо оба компонента направляют ожидания животного, либо эмоциональная оценка следует из анализа действия. Независимо от решения этого вопроса, есть одно очевидное заключение: виды, использующие тактику миролюбия в диадических социальных отношениях (и даже в триадах), опираются на принципы действия, которые порождают ожидания о том, как они (животные) должны себя вести.

В настоящее время есть два объяснения того, почему у животных миролюбие развилось как форма решения конфликта. Первое: отбор благоприятствовал миролюбивой политике благодаря ее роли в сохранении долгосрочных ценных социальных отношений. Второе: отбор сохранил миролюбивые формы поведения, потому что они позволяют индивидуумам посылать «мягкие» сигналы о намерении восстановить совместные союзы для краткосрочных действий, связанных с получением ресурса. Оба объяснения придают первостепенное значение ценности взаимодействия, либо ради него самого, либо ради конкретных ресурсов, которые предоставляет такая линия поведения. В связи с этим появляется возможность объединить существо Юма с системой ценностей и некоторой мерой практичности. Мы можем спросить, какой ценой даются животному такие отношения? Чувствуют ли животные, что социальные отношения — часть их естественных прав? Сколько усилий они готовы приложить ради их налаживания и сохранения? Действительно ли лишение животного социальных отношений — это нарушение неявного морального кодекса?

Один из способов получить ответы на эти вопросы и узнать, что действительно имеет значение для животных, связан с неожиданным источником. Речь идет о ряде экспериментов, в центре которых — вопросы благосостояния животного и его права. В 1980-е годы этолог Марианн Доукинз и ее студенты провели блестящую серию экспериментов, основанных на простой экономической модели[316].

Их работа начиналась с предположения, что в ближайшем будущем наш вид будет держать другие виды в своеобразном «плену», с тем чтобы употреблять представителей разных видов в пищу или использовать их для некоторых биомедицинских целей.

Некоторые читатели решительно не согласятся с этой политикой, но факт остается фактом. Многие люди наслаждаются пищевыми продуктами, получаемыми из мяса животных, а при разнообразии болезней человека исследования на животных обеспечивают единственную в настоящее время надежду на получение средств их лечения. Учитывая, что мы собираемся использовать животных таким образом, единственная гуманная акция со стороны человека состоит в том, чтобы относиться к ним с уважением и дать им то, в чем они нуждаются. Мы можем выяснить, в чем они нуждаются, изучая, что они делают и что они имеют в своей природной среде. Наконец, мы можем использовать знания, получаемые из этих наблюдений для создания особой экономики, в которой животные смогут работать за плату, за то, что они хотят, или, возможно, ради того, в чем они нуждаются. Доукинз называет такой подход закрытой экономикой, потому что имеется только заранее ограниченный набор «изделий», которые индивидуум может приобрести в качестве оплаты за свой труд.

В одной из первых работ, выполненных в логике этого подхода, Доукинз исследовала, в чем нуждаются домашние куры. Основанием для эксперимента было решение британского правительства, заявившего, что из-за повышающихся затрат кур больше не будут снабжать древесной стружкой, которую кладут на пол их клеток. Доукинз утверждала, что цыплята и куры нуждаются в такой стружке, потому что она позволяет им выполнять типичное для вида поведение (царапание и раскапывание). Доукинз помещала кур в одну из секций двухсекционного ящика, разделенного дверью. Единственное различие между этими двумя секциями: одна имела деревянную стружку на полу, а в другой пол ничем не был покрыт. Куры, помещенные в секцию с деревянной стружкой на полу, оставались там все время. А куры, которых поместили в секцию с голым полом, немедленно перемещались в ту, где была стружка. Затем Доукинз усложнила для кур перемещение из одной секции в другую, усилив пружину на межсекционной двери. Хотя затраты на перемещение резко увеличились, куры, помещенные в секцию с голым полом, буквально таранили дверь и все-таки пробивались к деревянной стружке. Вывод был один: куры не просто хотят иметь деревянную стружку, они нуждаются в ней.

Разработанное по той же схеме другое исследование ставило своей целью выяснить, где предпочитает жить норка. Требовалось оценить условия размещения этих зверьков на меховых фермах.

Каждая норка начинала эксперимент в стандартной клетке, но с возможностью ее модернизации. Она могла выбрать различные предметы, которые размещались за разными дверями. За дверью 1 — норка нашла большую клетку, за дверью 2 — второй участок для гнезда, за дверью 3 — поднятую платформу, за дверью 4 — туннель, за дверью 5 — некоторые игрушки и, наконец, за дверью 6 — наполненный водой бассейн.

Норка постоянно открывала дверь 6, довольная возможностью насладиться водой. И, подобно курам, была готова платить высокую цену за допуск к воде, тараня тяжелую, пружинную дверь. Наиболее существенным, с точки зрения благополучия норки и нашего понимания эмоций и ценностей животного, является следующий вывод: норка, лишенная доступа к водоему, испытывала физиологический стресс, по уровню почти такой же, как и в случае отсутствия доступа к продовольствию. Если норки лишены данного им эволюцией права жить рядом с водой и в воде, эти животные непрерывно подвергаются стрессу. У животных, находящихся в постоянном стрессе, нарушается работа иммунной системы. Животные с нарушениями функций иммунной системы более восприимчивы к болезням и поэтому, с большей вероятностью, преждевременно гибнут. Это кажется несправедливым и неправильным.

Чего хочет норка? Водоемов. Почему? Потому что в природе норка проводит значительное время в воде. Вода — необходимый продукт потребления.

Опираясь на исходные позиции и результаты исследований этолога Марианн Доукинз, предназначенные внести объективность в нередко субъективные дебаты о благополучии животного, мы извлекаем новое понимание того, как эмоции животного соединяются с его ценностями. Мы изучаем потребности животных: за что они готовы бороться и как отбор формирует отношения между ценностью востребованного «товара» и их стремлением получить его?

Крокодилы не роняют слез, и слоны не плачут. Ни одно животное не выражает своего горя слезами. Это уникально человеческое выражение чувств. Но в основе этих особенностей человека лежат эмоциональные переживания, благодаря которым человек имеет много общего с животными. И в этом смысле существо Юма обладает древним эволюционным наследием. Понятие «наследия» в данном случае не подразумевает статическую психологическую систему, которая совершенно не изменилась с того момента в эволюции, когда мы вступили на собственный путь развития, «отклонившись» от нашего похожего на шимпанзе предка, приблизительно 6—7 миллионов лет назад. Наши способы переживания эмоций должны отличаться от переживаний эмоций животными. Но также эмоции шимпанзе должны отличаться от эмоций слона, которые, в свою очередь, должны отличаться от эмоций крокодила, а те, разумеется, должны отличаться от эмоций муравья. Главное здесь в том, что, независимо от того, какого рода эмоции имеют животные, эти эмоции вовлечены в их собственные действия и оценку действий других.