Неандертальское благосостояние

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Неандертальское благосостояние

В 1993 году рок-группа Crash Test Dummies написала песню о наших эволюционных предшественниках, о пещерных людях, с припевом: «Посмотри, в моем теле части тела обезьян». Но они могли бы попутешествовать во времени несколько дольше, как это сделал экономист Кен Бинмор, когда предположил, что интуитивные представления, лежащие в основе модели социального договора Ролза, могут быть обнаружены в архитектуре нашего мышления, в схеме, оставшейся от пещерных людей[96].

Изучение образа жизни собирателей и охотников помогает проникнуть в исходный социальный договор, потому что у них нет философа, облеченного властью, который тщательно разрабатывает и затем навязывает всем правила. Собиратели и охотники образуют в значительной степени эгалитарную группу. Когда они объявляют решение, то это решение принято совместно. Фактически, как указал антрополог Кристофер Боем, когда люди достигли современной ступени развития, они полностью изменили иерархию подчинения своих родственников-приматов и лишили индивидуумов возможности повышаться в статусе. Однако, как отмечает Бинмор, эта эгалитарная система требует осторожного согласования всех факторов: «Охота и сбор как образ жизни сами по себе не гарантируют эгалитарной политической ориентации. Казалось бы, кочевой образ жизни и отсутствие хранения продовольствия служат необходимым условием и гарантом эгалитаризма. Однако это не так, поскольку после одомашнивания животных некоторые пастухи-кочевники были равноправными, а другие образовывали иерархические группы. Переход к оседлости и хранению продовольствия не приводит к исчезновению эгалитарного идеала и равноправия как принципов жизни общества. Например, соседи племени Куакиутл, такие как Толоуа и Прибрежный Юрок, также круглый год жили в деревнях и хранили продовольствие, но они не предоставляли своим вождям особых властных полномочий и были политически эгалитарными».

В жизни охотников/собирателей самое большое проявление моральных принципов было связано с разделением продовольствия. Из-за непредсказуемости результатов опасной охоты — в противоположность относительной предсказуемости труда собирателей — нормы справедливости развивались стихийно, главным образом, в зависимости от удачной или неудачной охоты и от разделения функций между членами группы. Их формирование происходило при социальном принуждении, необходимом для поддержания статус-кво каждого члена группы. Опираясь на эти представления, Бинмор выдвигает предположение, что человек с самого раннего детства (практически с рождения) руководствуется принципом справедливости. Цель этого принципа — равное распределение активов, но его реализация зависит от экологических условий и особенностей каждой культуры.

В пользу предположения Бинмора свидетельствуют результаты исследований в области экспериментальной экономики: игры с заключением сделок построены так, чтобы воспроизвести некоторые аспекты жизни собирателя/охотника, включая маленькие группы знакомых индивидуумов, где репутация и наказание могут управлять поведением. Таким образом, в играх, где участники знают друг друга, могут побеседовать до выдвижения предложения, имеют информацию о репутации других игроков, знают их как щедрых или скупых и могут наказать тех, кто обманывает, кооперация приводит к победе над нахлебниками и мошенниками. Более определенное свидетельство того, что эти лабораторные игры действительно моделируют реальную жизнь собирателя/охотника, приходит от антрополога Кима Хилла и его длительного изучения индейцев Ачи из Парагвая[97].

Как я уже упоминал, индейцы из Парагвая очень склонны к кооперации. Когда они играют в «Ультиматум», предложение проектировщиков близко к 50% начального капитала и реципиенты его редко отклоняют. До какой степени эта искусственно созданная игра соответствует их естественным образцам поведения, особенно в контексте, который имеет для них наибольшее значение — охоте за непредсказуемой и очень ценной дичью? Хотя индивидуумы охотятся поодиночке, и мужчины, и женщины жертвуют около 10% своего драгоценного времени, отведенного на охоту, на совместный поиск пищи. В течение нескольких дней индивидуумы могут посвятить более чем 50% своего времени на кооперативный поиск. О чем свидетельствует этот факт, если рассматривать его с позиции справедливости как честности? Сохраняем ли мы в себе какие-либо признаки нашего пещерного прошлого? Осознаем ли мы эти принципы? Поддержали бы мы принцип дифференциации Ролза, фиксируя внимание на худшем и используя его в качестве стандарта для распределения ресурса? Большинство экспериментаторов не просят игроков обосновывать свои предложения или ответы. Они думают, что любые их оправдания не имеют достаточных оснований и зависят от ситуации, включая условия тестирования, разнообразные эмоции и др. Однако некоторые экономисты и психологи, проявляющие интерес к экономическим принципам, не только исследовали обоснования в традиционных играх с заключением сделок, но и манипулировали экспериментами, чтобы определить, применимы ли абстрактные идеи Ролза в реальном мире[98].

Вспомните, что использованный Ролзом метод исследования предполагает извлечение принципов справедливости, допуская широкий личный интерес участников, равные способности и потребности сотрудничать для достижения конкретных целей. На этой основе мы достигаем беспристрастности, требуя от индивидуумов формулировать принципы под завесой неведения и без участия эмоций. Ролз полагал, что этот двухаспектный подход будет гарантировать моральную победу, справедливое общество. Он суммировал свои убеждения в последнем предложении «Теории справедливости»: «Чистосердечие, если бы его можно было достичь, заключается в том, чтобы видеть ясно и действовать с этой точки зрения — благородно и сдержанно».

Политические психологи Норман Фролич и Джо Оппенгеймер пригласили американских студентов колледжа в лабораторию, предложив им правила, сформулированные на основе контрактарианского подхода Ролза. Студентам также было предложено обсудить и установить принципы справедливого распределения благ. Как и предсказал Ролз, испытуемые с готовностью установили принципы справедливости. Но принцип, регулирующий выигрыш, не был сформулирован, что тоже предсказал Ролз. Ни одна из групп не выбрала принцип дифференциации, согласно которому распределение осуществляется с учетом блага худшего. Вместо этого группы установили принцип, который максимально увеличивал общие ресурсы группы и в то же время препятствовал снижению блага худшего ниже некоторого установленного минимального уровня дохода. Этот принцип обеспечивал безопасную систему для тех, кто по любой причине оказывался в проигрышной ситуации, в то же время предоставлял дополнительные выгоды тем, кто внес наибольший вклад в общественное дело. Возвращаясь к таксономии, описанной Лакоффом, подведем итог: принцип выигрыша объединяет параметры равного и скалярного распределения.

Одна из проблем этих экспериментов состоит в том, что они не учитывают долгосрочного рефлексивного результата, или размышления, что предвидел Ролз. Что бы случилось, если бы те испытуемые, которые были вовлечены в исходные скрытые переговоры, вернулись в повседневную жизнь, на свои рабочие места и затем спустя месяцы сообщили бы, как были установлены параметры и принципы? Стали бы испытуемые придерживаться принципа, который, как они могли видеть, обеспечивал справедливость как честность? Возвращаясь к лингвистической аналогии, зададимся вопросом, до какой степени наша компетентность судить о том, что было бы справедливым для общества, выстраивается в одну линию с нашим поведением, приводящим в действие принципы, которые мы считаем справедливыми? Даже при том, что наши эмоции могут и не играть никакой роли в оценке релевантных принципов, включаются ли они, когда мы работаем, собирая и распределяя недостаточные ресурсы?

Фролич и Оппенгеймер разработали эксперимент, чтобы привести наши суждения о справедливости в ситуацию выполнения. Было создано три группы. Две группы прочитывали набор потенциальных принципов для перераспределения дохода, и затем все вместе выбирали один принцип распределения, чтобы управлять схемой налогообложения; одна группа требовала единодушного голосования, другая — большинства голосов. Поскольку испытуемые выбрали принцип, не зная о задаче, они фактически работали под завесой неведения, не будучи способны предсказать как собственную производительность, так и статус в местной экономике. В третьей группе экспериментатор установил принцип распределения, который максимизировал средний доход всех членов группы, не позволяя кому-либо опуститься ниже некоторого минимума. Затем каждый индивидуум в каждой группе должен был «работать», исправляя орфографические ошибки, которые были «сфабрикованы» на материале замысловатых трудов американского социолога Талкотта Парсонса.

Размер оплаты был одинаковым для каждой группы и базировался на ее продуктивности. После раунда работы экспериментатор подсчитывал доход каждого индивидуума и за вычетом налога указывал его ежегодный заработок. Затем он перераспределял доход, основанный на принципе, принятом в игре. Каждая группа играла три раунда этого процесса перераспределения «оплата — работа», и после каждого раунда оценивалось отношение игроков к этому принципу и к их производительности.

Индивидуумы, игравшие в группах открытого выбора, установили принцип, который максимально увеличивал средний доход и в то же время позволял поддерживать контроль над минимальным уровнем дохода. Таким образом, все три группы начали работу, применяя один и тот же принцип, несмотря на то, что только две группы выбрали этот принцип самостоятельно. В обсуждении большинство групп указывало на свою неполную осведомленность как на ограничение, выдвигая своей целью достижение максимального личного дохода (эгоизм). Этический аспект работы воспринимали как важный компонент, нечто достойное дополнительной компенсации. Оценка этих принципов была высокой и, как оказалось, почти не изменялась в ходе эксперимента. Однако в тех группах, где испытуемые имели свободу выбирать, их удовлетворенность принципом и вера в него были значительно выше, чем в том случае, когда тот же самый принцип был установлен извне.

Принцип, ставивший во главу угла «средний доход и минимальный уровень», оказался очевидным победителем. После многократных повторений цикла перераспределения «оплата — работа» он устойчиво доминировал, при этом позволял привить доверие к участникам — и к тем, кто оказался наверху, и к тем, кто оказался внизу. Вопреки многим текущим политическим исследованиям, принцип распределения дохода, который учитывает неравенство при заботе о тех, кто больше всего нуждается, не уменьшает стимулов упорно трудиться, он также не создает лазеек для мошенников, тех, кто использует общее благо, не внося собственного вклада. Те, кто принимал других игроков и активно участвовал в выработке лучшего принципа, почти удвоили свои усилия, чтобы внести вклад в общий доход. Напротив, те, кто работал в том же самом режиме, но с принципом, навязанным извне, обманывали и преуменьшали свои усилия, потому что воспринимали перераспределение через налоги как свое право.

Мы можем получить простое уравнение из этих экспериментов, эмпирическое определение, которое добавляет немного «цемента» к фундаменту кооперативного общества:

Свобода выбора + обсуждение принципов =

= справедливость как честность.

В формулировке Ролза свобода, обоснованные, независимые суждения и размышления, направленные на достижение рефлексивного равновесия, — существенные компоненты для того, чтобы не только обнаружить, но и осуществлять принципы справедливого общества. Так, многие современные крупные фирмы установили, что формирование у каждого сотрудника, независимо от его вклада в производство, чувства, что он является ценным работником и имеет голос, увеличивает производительность, удовлетворенность и сотрудничество. Поклонники сериала «Я люблю Люси» помнят замечательный эпизод, где Этель и Люси работают на кондитерской фабрике. Они не успевают за процессом и не имеют возможности остановить конвейер. Ничего другого им не остается, кроме как есть конфеты, по мере того как те проносятся по сборочной линии. Неудовлетворенность и расстроенность работающего человека в их наиболее приятной форме.

Фролич и Оппенгеймер завершили свое исследование выводом: «Беспокойство о бедных и слабых, готовность признавать их права на материальную поддержку, необходимость учитывать мотивы, стимулирующие производительность, — все эти факторы фигурируют в обсуждении испытуемыми справедливых правил». Испытуемые в этом случае были студентами колледжа. Последующие исследования в Польше, Японии, Австралии и на Филиппинах привели почти к идентичным результатам, заставляя Ролза отметить: «Если результаты содержат этот вывод, может оказаться, что принцип дифференциации противоречит сущности человеческой натуры»[99].

Конечно, это не совсем принцип дифференциации Ролза, и он не может противоречить натуре человека. Как мы узнали из исследований с заключением сделок, проведенных в небольших сообществах, результаты, полученные в индустриально развитых странах, представляют небольшую часть вариативности суждений о справедливости. Фролич и Оппенгеймер не учитывают еще одного аспекта интуитивных представлений Ролза. Принципы, лежащие в основе справедливости как честности, могут походить на принципы грамматики, являясь сценарием, встроенным в нашу психику и действующим без участия сознания. Во всех исследованиях, проведенных к настоящему времени, экспериментатор предлагает испытуемым список потенциальных принципов или навязывает один из них. Модель социального договора Ролза представляет индивидуумов, работающих в обстановке неведения, обсуждая потенциальные способы создания справедливого общества. В итоге спонтанно объединяются два принципа: один, обеспечивающий основные свободы, и другой, допускающий неравенство при условии, что оно позволяет тому, кто занимает в обществе нижние ступеньки, подняться по социальной лестнице. Немногие спорили с первым принципом. Политики правого крыла, однако, критиковали принцип дифференциации на том основании, что он предполагает право отбирать и перераспределять то, что кто-то справедливо заработал. Политики левого крыла нападали на тот же самый принцип по причине его терпимости к несправедливости. Основным же результатом работы Фролича и Оппенгеймера является вывод о том, что людей не беспокоит несправедливость до тех пор, пока наименее богатый может жить удовлетворительной жизнью. И никто не считает наступлением на свои права, если его доход перераспределяется до тех пор, пока средний доход в его группе держится на высоком уровне. Эти результаты оставляют открытым вопрос о роли интуитивных процессов, включая неосознаваемые принципы и эмоции, в руководстве как суждениями, так и поведением людей в контексте распределения или оценки ресурсов.

Одно из самых глубоких истолкований нашего интуитивного чувства справедливости было дано в работе психолога и нобелевского лауреата по экономике Дэниела Канемана и его постоянного сотрудника психолога Амоса Тверски[100]. Основываясь на схеме, названной «теория перспективы», они утверждают, что люди подходят к решению проблем, создающих моральный конфликт, с эмпирическими правилами, или эвристиками, которые ориентированы на оценку потерь и прибылей. Нашу восприимчивость по отношенйю к удовольствию или страданию можно рассматривать как свидетельство тесных взаимосвязей между психикой, мозгом и поведением. Определяя ценность или полезность ресурса, мы исходим из особенностей своего текущего состояния и прогнозируем изменение этого состояния в результате получения ресурса. Подобно большинству других организмов, люди не склонны к потерям, включая утраченные возможности и уменьшение имеющихся ресурсов. Проблемы, включающие отсроченное вознаграждение, решаются тяжело, из-за конфликта между ожиданием большой выгоды и упущенной возможностью получить немедленную, но меньшую выгоду. Обретение небольшой выгоды, но сразу — это потеря возможностей увеличить прибыль. Однако ожидание зависит от текущих потребностей каждого индивидуума. Если вы голодаете, ожидание не адекватный выбор. Поэтому еще один аспект оценки справедливости может быть связан с особенностями текущего момента, субъективными ощущениями индивидуума, наличием или отсутствием значимых для него в данное время факторов. В связи с этим возникает важная проблема, которая вступает в противоречие со многими работами по экономике и политическим наукам. Суть ее в том, что понимание текущего субъективного состояния приобретает решающее значение, когда нужно предсказать последствия изменения этого состояния.

Чтобы проиллюстрировать этот подход и вернуть разговор к теме справедливости, рассмотрим пример другого недавнего нобелевского лауреата по экономике, политолога Томаса Шеллинга. Стали бы вы голосовать за такую налоговую политику, которая предоставляет больше льгот многодетным семьям с высоким доходом по сравнению с многодетными семьями с низким доходом? Большинство людей отклоняет эту политику из-за простого эвристического правила: определение прибылей и потерь не должно зависеть от имеющегося благосостояния.

Хотя эти интуитивные представления работают в некоторых конкретных случаях, но терпят неудачу, когда дело касается более общих вопросов. Эти представления также иллюстрируют наше восприятие тонкостей словесных формулировок. Стандартная налоговая таблица адресована бездетным семьям. В теории она могла быть адресована семье с двумя детьми. При этой системе семьи без детей заплатили бы дополнительные средства. Вы высказались бы в пользу налоговой политики, которая налагает равные дополнительные налоги на бедные и богатые семейства без детей? Большинство людей воспримет такую политику как несправедливую. Постановка этих вопросов высвечивает наши интуитивные представления относительно этой проблемы. Они вызывают у нас ощущение, что налогообложение произвольно и не имеет смысла. Решение проблемы состоит в том, чтобы установить доход, остающийся после уплаты налога, для каждого уровня исходного дохода (т. е. до уплаты налога) для семейств, имеющих детей и без детей. Обращение к конечному доходу не дает возможности оценивать прибыли и потери относительно точки отсчета.

Простой способ проиллюстрировать эффект точки отсчета в нашем восприятии справедливости основан на анализе случаев, где учреждение или компания изменяет отпускную цену конкретного товара в зависимости от некоторого изменения условий. Для каждого случая, приведенного ниже, укажите, считаете ли вы, как потребитель, это справедливым или несправедливым:

Магазин скобяных изделий поднимает цену лопаток для уборки снега во время весенней метели.

СПРАВЕДЛИВО ? НЕСПРАВЕДЛИВО ?

Владелец поднимает арендную плату за жилье, узнав, что съемщик нашел поблизости хорошую работу и не захочет переезжать.

СПРАВЕДЛИВО ? НЕСПРАВЕДЛИВО ?

Торговец легковыми автомобилями устанавливает цену популярной модели выше цены по прейскуранту, когда возникает дефицит.

СПРАВЕДЛИВО ? НЕСПРАВЕДЛИВО ?

Предприниматель, у которого дела идут плохо, снижает заработную плату рабочих на 5%, чтобы избежать или уменьшить потери.

СПРАВЕДЛИВО ? НЕСПРАВЕДЛИВО ?

Владелец, который сдает квартиры в двух идентичных зданиях, устанавливает арендную плату за одну из них выше, потому что для этого здания требовался более дорогостоящий фундамент.

СПРАВЕДЛИВО ? НЕСПРАВЕДЛИВО ?

Большинство людей — без особых рассуждений — считают первые три случая столь же НЕСПРАВЕДЛИВЫМИ, как последние два СПРАВЕДЛИВЫМИ. Как показывают работы Канемана, ключевая идея, которая объясняет все эти случаи, — это референтная сделка, что я охарактеризовал бы как другой параметр принципа справедливости. Этот параметр, редко выражаемый в обоснованиях людей, определяет прибыль и набор установленных условий для индивидуума или группы, наделенных властью, относительно того, что предлагается. Индивидуум(ы) во власти может изменить условия, но действия этой власти, которые нарушают режим эксплуатации, оцениваются как несправедливые. То, что определяет содержание правила, зависит от особенностей культуры и специфики товара, но принцип является общим, абстрактным и, очевидно, применяется с минимальным сознательным отражением или без него. Как и в ситуации с неосознаваемой природой лингвистических суждений, кажется, что вычисления потерь, прибылей и суждений о справедливости появляются на основе нашей неосознаваемой установки параметра референтной сделки.

Референтная сделка — только один путь, на котором наши суждения о прибылях и потерях или удовольствии и неудовольствии руководствуются неосознаваемыми принципами и параметрами, являющимися частью дизайна созданий Ролза. В прекрасных экспериментах Канеман продемонстрировал, что суждения испытуемых в ходе решения задачи не соответствуют их ретроспективной оценке переживаний в то время. В этих исследованиях мы являемся свидетелем того, как наши субъективные переживания удовольствия и неудовольствия связываются с нашими суждениями о специфических действиях.

В одном эксперименте люди держали руку в болезненно холодной воде (14 °С) в течение шестидесяти секунд. После этого они держали другую руку в той же самой емкости с водой 14 °С в течение шестидесяти секунд, а затем воду слегка нагревали — до 15 °С; вода такой температуры все еще крайне холодна. Когда впоследствии их спрашивали, которое из испытаний они повторили бы, большинство выбирали второе. Это удивительно, если рассматривать данное переживание с гедонистических позиций: больше боли хуже, чем меньше боли. Следуя точке зрения Канемана, можно ожидать, что вы рассматриваете переживания, связанные с двумя моментами опыта: его окончанием и пиком. Потепление воды ощущается как относительно приятное и составляет заключительное переживание. Ощущения в момент кульминации опыта — одни и те же в обоих условиях. Таким образом, мы формулируем наши суждения, основываясь на ощущениях в момент кульминации и окончания, не замечая всей его продолжительности.

Наше неосознаваемое вычисление, основанное на оценке «пик — завершение», должно привести к другим суждениям, включая нашу оценку распределения ресурса. Например, если полное распределение дохода в случае А достигает пикового значения в 100 $ и заканчивается суммой в 80 $, в то время как в случае В имеет место устойчивое состояние в 50 $, случай А будет восприниматься как предпочтительный, даже если общая сумма полученных денег та же самая в обоих случаях. Этот эксперимент имел предварительный характер, но есть свидетельство, что люди воспринимают постепенно увеличивающийся доход как лучший по сравнению с устойчивым или уменьшающимся доходом, даже если при этом доход в обоих случаях одинаков. Если предсказанный паттерн ощущений подтвердится, это могло бы привести к некоторой необычной динамике с точки зрения оценки справедливости. Кое-кто при условии распределения годового дохода по типу В после двух лет работы мог бы воспринять это распределение как несправедливое, если в предыдущем году он получил распределение дохода по типу А. Это причудливое суждение возможно, если справедливость оценивается по полному доходу в противоположность оценки распределения дохода во времени.

Как объясняет Канеман, «пренебрежение продолжительностью составляет ошибку познания... глубоко встроенную в структуру наших представлений, которую, вероятно, невозможно предотвратить». Хотя мы можем сознательно желать увеличения продолжительности удовольствия и уменьшения продолжительности неудовольствия, глубоко в нашей психике есть система, которая работает на автопилоте, вне досягаемости для наших наиболее настоятельно охраняемых убеждений, что все должно быть иначе.

Канеман прекрасно суммирует эту позицию: «...даже в ненадежной области субъективного переживания и суждения нередко возникает истина, которая не всегда доступна искушенной интуиции. Одна интуиция не смогла бы привести нас к тому, чтобы отбросить изящное представление последствий как заключительных состояний и предпочесть более громоздкое и достаточно произвольное их описание с точки зрения прибылей и потерь. Одна интуиция не убедила бы нас в существовании ловушек оценочной памяти, которой каждый из нас доверял всю жизнь. И интуитивные представления, сложившиеся на основе хитроумных мысленных экспериментов, не будут надежно приводить к правильным предсказаниям ответов на ситуации, наблюдаемые при межличностных взаимодействиях. Короче говоря, я пробовал убедить вас, что иногда бывает полезно добавить к философской интуиции неинтуитивные результаты эмпирического психологического исследования». Когда дело касается создания суждений, будь это суждения о температуре, справедливом обмене или конфликте между нанесением вреда и предоставлением возможности другому человеку уйти из жизни, мы можем не иметь доступа к основополагающим принципам. Ролз был, по крайней мере, частично прав. А более общие представления Хомского о неосознаваемых, недоступных для интроспекции принципах оказываются попавшими в точку! Взгляды Канемана и его работы хорошо согласуются с этими идеями.

Всегда ли справедливость должна быть руководящим принципом, когда происходит обмен и распределение? Всегда ли справедливость — лучший или самый подходящий принцип в решении вопросов индивидуального благосостояния? Является ли стремление получить максимальный средний доход с ограничением нижнего уровня тем, что выбрали бы наши предки или сегодня выберут охотники и собиратели, если бы им пришлось играть в любую из игр Оппенгеймера и Фролича? Может ли благосостояние индивидуума когда-либо опускаться ниже нормы справедливости? В настоящее время нет никаких ответов относительно универсальности предложенных Ролзом принципов справедливости[101]. И никто так и не привлек собирателя/охотника Африки, Южной Америки и штата Аляска к игре с социальным договором. Однако частично ответы все-таки дала область, связанная с пониманием значения принципов справедливости для индивидуального благосостояния или, более широко, для экономики благосостояния. И это именно та область, в которой наши социальные нормы и чувство справедливости часто входят в противоречие с индивидуальным благосостоянием и особенно с юридической практикой, которая была развита нашими институтами власти.

В мастерском изложении политики велфаризма[102], данном экономистами и юристами Луисом Кэплоу и Стивеном Шейвеллом, предлагается считать, что приверженность справедливости часто ведет к несправедливости относительно распределения и, следовательно, может увеличить, а не уменьшить число случаев ее нарушения под влиянием соблазна[103]. Основная проблема состоит в том, что большинство понятий справедливости сосредоточивается на нормативных принципах — неточных правилах, которые диктуют то, что нужно сделать, независимо от их последствий для благосостояния индивидуума. Принципы, основанные на справедливости, по определению несправедливы, поскольку они принимают во внимание иные факторы, нежели индивидуальное благосостояние. Так, например, Ролз концентрировался на статусе худшего. Как указывали Кэплоу и Шейвелл, «принцип справедливости может одобрить юридическое правило, которое некоторым способом создает препятствие для продавцов наносить вред покупателям. При этом правило приведет к тому, что покупатели будут ущемлены в своих интересах даже больше, потому что больше заплатят за защиту. Можно было бы тогда спросить, действительно ли такой результат справедлив по отношению к покупателям?» Эта перспектива ведет к неожиданному заявлению: все законы должны игнорировать проблемы справедливости и вместо этого фокусироваться на экономике благосостояния. Чтобы не быть неправильно истолкованными, Кэплоу и Шейвелл не отрицают, что наш разум порождает сильные интуитивные представления о равноправном распределении ресурсов и возможностей. Что они действительно отрицают, так это то, что наши учреждения должны быть рабами этих интуитивных представлений. Поэтому мы должны исследовать, когда наши интуитивные ощущения вводят нас в заблуждение относительно индивидуального благосостояния. И здесь возникает классическая напряженность между описательными и нормативными принципами: между тем, что имеется и что должно быть. Хотя мы должны быть осторожны, чтобы не уравнять эти различные уровни анализа, ошибкой также будет прямо отклонить то, что наша интуитивная моральная психология дает для понимания проблем справедливости.