К некоторым вопросам языкознания

К некоторым вопросам языкознания

Вопрос о возникновении языка является одновременно вопросом о возникновении человека. Давайте сразу поставим точки над i: не было и в принципе невозможно существование «протоязыка» троглодитидов, тем более «языка» собак, муравьёв, горилл, шимпанзе или других обезьян, попугаев или любых других представителей фауны. Язык существует только у человека, он возник с человеком и человек возник одновременно с языком. Дело в том, что речь родилась вовсе не из желания или потребности древних людей сообщить что-то другому или поделиться с ним своим опытом, изобретением (а по мнению мечтателей о языке животных, именно для этой цели он и существует). Первоначально речь выполняла совсем другую функцию — подавления естественных реакций другой особи, воздействие на неё. Только существенно позднее речь стала служить целям передачи информации и язык вторгся в мышление. Ничего подобного у животных не наблюдается. Как это и не печально, только мы можем разговаривать с ними, они же этого не могут.

Языковые знаки существуют только у человека, вся остальная фауна производит сигналы, ни в коем случае знаками не являющиеся. Все слова человеческой речи суть языковые знаки. Знак и обозначаемое им явление (денотат) не могут иметь никакого сходства. Между ними не существует никакой связи, кроме знаковой. Все знаки искусственны, поскольку их материальные свойства не порождаются денотатами. Для любого языкового знака существует хотя бы один другой знак, который может его заменить — синоним. Для любого знака существует один знак, полностью противоположный ему по значению — антоним. «Только человеческие языковые знаки благодаря отсутствию сходства и сопричастности с обозначаемым предметом обладают свойством вступать в отношения связи и оппозиции между собой, в том числе в отношения сходства (т. е. фонетического и морфологического подобия) и причастности (синтаксис). Ничего подобного синтаксису нет в том, что ошибочно называют „языком“ пчёл, дельфинов или каких угодно животных. В человеческом языке противоборство синонимии и антонимии (в расширенном смысле этих слов) приводит к универсальному явлению оппозиции: слова в предложениях, как и фонемы в словах, сочетаются посредством противопоставления. Каждое слово в языке по определённым нормам ставится в связь с другими (синтагматика) и по определённым нормам каждое меняет форму по роду, времени, падежу и т. п. (парадигматика). Как из трёх-четырёх десятков фонем (букв), ничего не означающих сами по себе, можно построить до миллиона слов, так благодаря этим правилам сочетания слов из них можно образовать число предложений, превосходящее число атомов в видимой части Вселенной, практически безгранично раздвигающийся ряд предложений, соответственно несущих и безгранично увеличивающуюся информацию и мысль.» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с.95).

Почему же язык существует только у человека? Чтобы разобраться в этом вопросе рассмотрим, как возникла речь. Революционная идея Поршнева состояла в том, что слово первоначально было не носителем смыла, значения, но принуждения, внешнего приказа, исходившего от индивида, которому другой индивид не мог не подчиниться. При этом смысл этого принуждения состоял в том, чтобы заставить другого делать что-то, что противоречило информации, полученной этим другим от первой сигнальной системы.

Первоначально, как мы уже знаем, у троглодитидов возникла интердикция, которую мы теперь будем обозначать как интердикцию 1: генерализованный тормоз, препятствующий реализацию другими особями любого поведения, кроме имитации интердикционного сигнала — звукового или двигательного. На следующем этапе, когда троглодититы занялись искусственным отбором наиболее поддающихся влиянию особей, возникает интердикция 2. Смысл её состоял в том, чтобы подавить интердикцию 1. Скорее всего это был, с лингвистической точки зрения, некий диффузный звук. Он испускался только тогда, когда кто-то пытался осуществить интердикцию 1 и сам по себе не имел никакого биологического значения, кроме как снятие запрещения. Далее возникла интердикция 3, тормозящая действие интердикции 2. Теперь уже существовало два диффузных звука, находившихся в оппозиции друг к другу по способу артикуляции. Эта интердикция 3 есть ни что иное как суггестия. Интердикцию 1 можно представить себе как «нельзя», интердикцию 2 как «можно», а интердикцию 3 как «должно». Если рассматривать их с точки зрения дивергенции троглодитидов и неоантропов, то интердикция 1 является высшим этапом развития взаимодействия между троглодитидами. Интердикция 2 возникает на этапе взаимодействия неоантропов и троглодитидов как самооборона первых от последних. Наконец, интердикция 3 возникает во взаимоотношениях между индивидами и группами неоантропов. «Ключ ко всей истории второй сигнальной системы, движущая сила ее прогрессирующих трансформаций, перемежающиеся реципрокные усилия воздействовать на поведение другого и противодействовать этому воздействию. Эта пружина, развёртываясь, заставляла двигаться с этапа на этап развитие» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с.442).

Итак, первые «слова», которые собственно ещё словами не являлись, были командами, сперва запрещающими что-то делать, а потом требующими сделать нечто. Их потомками будут глаголы, которые являлись сперва императивами и только позднее появились другие формы глаголов. Но до этого ещё далеко. Каким образом можно защититься от интердикции? Самый простой — можно просто уйти, отселиться. Нейрофизиологический вариант: персеверация (настаивание, многократное повторение) в виде эхолалии. Если вы в ответ на требование «Дай рубль!» отвечаете «Дай рубль!», то это освобождает вас от необходимости выполнять действие (хотя в некоторых ситуациях могут возникнуть неприятные последствия). При эхолалии содержание команды, в общем, безразлично. Вместе с тем это всё-таки общение, хотя и без обмена смыслами. Эхолалия — это обмен тождествами и защитой от неё будет фонологическое изменение повторяемого, что делает его непонятным для первого партнёра. Это важный этап развития речи, поскольку возникают «понимание» и «непонимание». Ещё один способ защиты от интердикции — молчание. Не молчание животного, не умеющего говорить, но перерыв в общении. Молчание является, как это ни странно, существенным этапом в развитии речи: оно позволяет дифференцировать слова и является первым шагом к становлению внутреннего мира неоантропа, к мышлению.

Развитие суггестии представляет собой серию инверсий тормозной доминанты в развитии людей и их дивергенции от троглодитидов. Это интериндивидуальный феномен, но вторая сигнальная система на этом уровне ещё не имеет никакого отношения ни к познанию, ни к сознанию. Сначала она только запрещала что-то делать, а потом стала требовать сделать нечто, и если человек подчинялся этому требованию, то перед ним вставала задача как это сделать, что требует дифференцировки и усложнения совершаемых операций. В развитом виде суггестия применялась уже не к троглодитидам, а к людям. Однако на этом этапе взаимоотношения человека с внешним миром ещё полностью лежат в ведении первой сигнальной системы, АКС.

И на следующем этапе развития речи она остаётся только общением, но никак не сообщением, однако количество слов увеличивается, но несколько необычным для нас образом: если мы произносим одни и те же звуки, но показываем или берём в руки разные предметы, то это по сути уже разные слова. Таким образом, не увеличивая количество звуковых сигналов мы можем увеличить количество суггестивных команд. Лингвистика подтверждает это — древнейшие корни являются полисемантическими, т. е. одно слово связано с совершенно различными предметами. Предметы были в это время только значками, но не денотатами слов. Нечто подобное мы наблюдаем в освоении речи ребёнком, когда он говорит «дай» и указывает на какой-нибудь предмет. Другой памятник этого этапа — имена собственные, которые практически невозможно заменить другими словами.

Что же происходит с предметами по мере развития второй сигнальной системы? «В качестве суггестивных сигналов вещи должны были обрести сверх простой различимости ещё и противопоставляемость. К числу самых ранних оппозиций, наверное, надо отнести… противоположность предметов прикосновенных и недоступных прикосновению… Пока вещь просто замешана вместе со звуком в один сигнальный комплекс, нельзя говорить о каком-либо „отношении“ между ними. Они составляют „монолит“. Отношение возникает лишь в том случае и с того момента, когда они окажутся в оппозиции „или-или“, а тем более, когда снова составят единство „и-и“, несмотря на оппозицию, вернее, посредством нее. Как же можно представить себе переход от слитности к противопоставлению? Допустим, что как один и тот же звук-комплекс сочетали с манипулированием разными предметами и с помощью этих вещных формантов получали разные слова, так и тот или иной предмет стали сочетать с разными звуками-комплексами. Это могло быть, очевидно, средством „смешивать“ слова и тем лишать их определённого действия на нервную систему и поведение. Из возникающей при этом „путаницы“ и „непонятности“, может быть, выходом и явилось противопоставление сигналов по их модальности: либо звуковой, либо предметный. Однако вот порог чуда! разойдясь, став несовместимыми, они функционально могли по-прежнему подменять друг друга в одной и той же суггестивной ситуации. А отсюда их созревшее отношение: заменяя друг друга в межиндивидуальных воздействиях людей, звуковой сигнал и предметный сигнал, абсолютно не смешиваемые друг с другом (когда один возбуждён, другой заторможен и обратно), в то же время тождественны по своему действию. Это значит, что если кто-то использует их порознь, то другой может воспринимать, а затем и использовать их снова как одно целое, как сдвоенный сигнал суггестии. Мало того, именно так свойство „и-и“ становится высочайшей спецификой суггестии в ее окончательном, готовом виде. То, что невозможно для отдельного организма — одновременная реакция на два противоположных, исключающих друг друга стимула, возможно в отношениях между двумя организмами, ибо второй организм реагирует не прямо на эти стимулы, а посредством реакций первого, выражающих и несовместимость стимулов и одинаковость их действия. Для него-то, второго индивида, это реагирование первого внешняя картина, а не собственное внутреннее состояние. Он-то может совместить отдифференцированные в мозгу первого индивида звук и предметное действие, слово и вещь и адресовать такой сдвоенный сигнал обратно первому (или кому-либо). И тот испытает потрясение.» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с. 452–453).

Теперь развитие речи доходит до уровня дипластии. Дипластия это феномен отождествления абсолютно исключающих друг друга объектов и присущ он только человеку. Здесь происходит «сшибка» торможения и возбуждения, которая носит перманентный характер. У животных подобная сшибка вызывает невроз, у человека этот невроз является нормальным состоянием!

Совершенно бессмысленно внушать человеку то, что соответствует его собственным представлениям и побуждениям. Суггестия должна вырвать его из объятий первой сигнальной системы, предложить этой системе настолько «бессмысленную» информацию, что она полностью затормозиться и тогда станет возможным выполнение приказа. Патология высшей нервной системы у животных является нормой для второй сигнальной системы человека. Следы дипластии в современном языка мы можем обнаружить в метафорах и древних магических заклинаниях.

К счастью для нас дипластией дело не закончилось. Появились синтагмы — два сдвоенных элемента одной и той же модальности. Это пары звуковых или предметных сигналов. Теперь свойства дипластии присущи уже им, то есть они отчётливо различимы с одной стороны и взаимозаменяемы с другой стороны, поскольку тождественны. Теперь начинают образовываться новые слова: малоразличимые слова сливаются в дубли, несхожие скрещиваются, слова уничтожаются путём приставления к ним «не». Появляется предложение и в нём противопоставляются несхожие слова. В предметной сфере развитие синтагм приводит в производству подобий предметов, к составлению одного предмета из частей, к уподоблению одной из частей предмета целому предмету и, наконец, к уничтожению предмета. Над синтагмами надстраивается цепочки слов, появляется фраза и текст, у которого есть содержание и смысл.

Но и на этом этапе вторая сигнальная система, язык, речь играет ещё второстепенную роль во взаимоотношениях человека с окружающей средой. «…на ранних ступенях истории большая часть материальной жизни людей оставалась в детерминации первой сигнальной системы (или легко редуцировалась к ней) и лишь некоторый ее сегмент детерминировался суггестией. Правда, последний неумолимо должен был расширяться по мере созревания психофизиологического механизма суггестии. Однако и эта экспансия вовсе не означала сама по себе победу побеждённого над победителем: не только на первобытной ступени эволюции психики, но даже и на последующей, мифологической, ещё не слова выполняли заказы вещей, а вещи выполняли заказы слов, если только не оставались свободными от слов, т. е. в ведении первой сигнальной системы.» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с.456).

Первую сигнальную систему, которую упоминает Поршнев, мы можем сейчас заменить автономным комплексом систем. Тогда становится понятным, как возможно сочетание алогичности, совместимости несовмещаемого с начинающимся техническим прогрессом: удавшиеся практики преобразования предметов автоматизировались, перемещались в АКС. «… природа вещей „сопротивлялась“ произвольному обращению с нею: чем более фантастические композиции пытались изобразить в материале, тем больше было неудач, но больше становилось и редких удавшихся „чудес“. Последние закреплялись повторением и автоматизировались. Однако тут уже мало-помалу внедрялась и отражательная функция: для реализации „чуда“, идеального замысла, необходимо было учитывать свойства материала.» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с.457).

Таким образом, вначале языковые сигналы были только инверсией тормозной доминатны, прекращающими нормальную первосигнальную реакцию. Далее, по мере возникновения их связи с предметами, они (языковые сигналы) начинают приобретать номинативную или семантическую функцию и становятся антагонистичны первой сигнальной системе, ибо теперь в них содержится информация, которой она, эта система, не располагает. Но функция слов сохраняется прежней — подавление первой сигнальной системы, что и есть суггестия. Хотя это и ещё не тот язык, который мы с вами используем в настоящее время.