Долгая дорога к Вавилону

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Долгая дорога к Вавилону

Первоначальной функцией слова была депривация — блокирование первосигнальной информации или нормальной реакции на эту информацию. Собственно говоря, вся история развития языка и речи, как и история человечества вообще, есть история постоянно увеличивающегося насильственного воздействия на индивида и депривации, которые постепенно охватывают всё большие области его жизнедеятельности.

В нормальной ситуации реакция организма будет происходить в случае, если имеется внешний раздражитель и соответствующее внутреннее состояние. В некоторых ситуация нервная система может сыграть шутку и создать иллюзию раздражителя. Если у вас есть кошка, то вы наверняка наблюдали её охоту на воображаемую мышку. У человека иллюзии возникают как в случае сенсорной депривации, так и депривации общения. При развитии второй сигнальной системы эти иллюзии явились основой для развития представлений.

История депривации уходит в седую древность, ещё во времена интердикции и касалась эта депривация, скорее всего, хватательных движений, прикосновений к другим особям и к предметам. В виде атавизмов она дожила до наших дней в качестве запрета прикосновений к некоторым религиозным предметам или людям, в частности, правящим монархам. Запрет прикосновений был частью многочисленных первобытных табу. К нему примыкает также запрет глядеть на некоторые предметы, а ранее и на некоторых людей. Эти запреты уже можно отнести к зачаткам культуры, поскольку, как это всегда происходит у человечества, запрет для всех означал одновременно и разрешение для некоторых. Вот эта культурная особенность человечества не только сохранилась, но и развилась со временем. Здесь же формируется и первобытная собственность как запрет для всех нечленов группы прикасаться, потреблять, пользоваться тем, что принадлежит группе, а также смотреть, наблюдать ритуалы, жилища, святыни.

Но мы уже имеем дело с пусть и недоразвитым, но человеком, существенную часть своей энергии тратящего на то, чтобы найти способ обойти любые запреты. Одним из таких способов явилось первобытное искусство. С точки зрения Поршнева всё палеолитическое искусство является попыткой преодоления запрета или невозможности трогать что-либо. Кстати, в эту же категорию попадают и детские игрушки. Они замещают детям то, к чему им невозможно прикоснуться или что им запрещено трогать. Научение детей в игровой форме обращению с воплощаемыми в игрушках предметами — по большей части рационализация взрослых. Игрушки — надёжный вал, которым взрослые отгораживают от себя детей. И дети чувствуют это. Вы никогда не задумывались, почему с определённого возраста дети с гордостью говорят, что они больше не играют в игрушки?

Уже само создание изображений было актом трогания запретного или недоступного. Некоторые наиболее ранние изображения несут на себе следы такого трогания — поперечные или продольные полосы. Целью тогдашнего искусства, как и сегодняшнего, являлся катарсис, снятие непомерной ноши торможения. Весьма вероятно, что при прикосновении галлюцинаторные зрительные образы ещё и усиливались. Созданию изображений должен был предшествовать этап создания чучел, макетов, основой который служили останки животных, «дополняемые» глиной или другими материалами. Поразительно реалистичные изображения были в то время не обобщениями, а двойниками животных. С точки зрения П. А. Куценкова, при создании подобных изображений кроманьонцы опирались на эйдетическую память, которая у современного человека угасает ещё в детском возрасте. В этих изображениях отсутствует и композиция и обобщение, то есть то, что делает искусство именно искусством. По его мнению, именно отсутствие у кроманьонцев развитой речи явилось основой создаваемых ими изображений. «…то мышление, что породило живопись пещер Шове и Альтамиры, мало походило на наше. Кроманьонцы были предками современного человека, и до „эпоса о Гильгамеше“ им еще предстоял очень долгий путь.» (П. А. Куценков, Память и искусство палеолита, 2008, с.156)[61].

Эти двойники, «портреты» животных были и тождественны изображённым животным, и явно несовместимы с ними, что, как мы знаем, суть дипластия, изначальная операция ума. С логической точки зрения это абсурд. «Создание изобразительных двойников было созданием устойчивых нелепостей, или абсурдов, типа „то же, но не то же“ и тем самым выходом на уровень, немыслимый в нервной деятельности любого животного Последующая история ума была медленной эволюцией средств разъединения элементов, составляющих абсурд, или дипластию.» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с.466). Эмоции кроманьонца на само животное и на его изображение были одинаковы и эти эмоции нуждались в абсурде.

Только у человека тормозная доминанта, подавляемая у всех прочих животных, постоянно прорывается наружу и подавляет при этом адекватные первосигнальные рефлексы. Только когда контрсуггустия преодолеет суггестию произойдёт некоторое примирение первой и второй сигнальной систем, ещё раз подчеркнём, некоторое. Но пока кроманьонец находится во власти дипластий, фундаментально несовместимых с нейрофизиологическими операциями в рамках первой сигнальной системы. Формальная логика человека, как и первая сигнальная система (АКС), руководствуются принципом «да-нет». В основе дипластии лежит не принцип бинарной оппозиции, а бинарного сочетания.

«Как условия абсурда можно было бы сформулировать противоположности трём основным законам логики: 1) обязательность многозначности (минимум двусмысленности) терминов, т. е. А?А, 2) обязательность противоречия, 3) вместо „или-или“ — „и-и“. В таком случае всякую логичность следует рассматривать как нарушение этих правил. Далее, есть возможность эти формулировки законов абсурда свести к одной позитивной. А именно, формулой абсурда может служить А=В. Употребив две разные буквы — А и В, мы показали, что оба элемента различны, но, соединив их знаком тождества, тремя чёрточками, мы показали, что они тождественны. Любопытно, что логик Коген в „Критике чистой логики“ тоже представил подлинной элементарной основой мышления не пустое тождество А = А, а тождество А = В, хотя у него нет и следа генетического подхода к мышлению. К данной внутренней структуре дипластии нужно добавить указание на её внешнее положение: она тем чище, чем она изолированнее, т. е. не входит в цепь других подобных. Оба элемента пары, по определению, должны быть столь же несовместимы друг с другом, как нейрофизиологические явления возбуждения и торможения. Но это значит лишь, что и в самом тесном слиянии они не смешиваются. Собственно, к физиологическому антагонизму возбуждения и торможения восходит всякое явление функциональной оппозиции в человеческой психике, включая речь (фонологическая и синтаксическая оппозиция). Но это не значит, как уже говорилось, что человек в дипластии может сливать возбуждение и торможение, — он может сливать в дипластии два раздражителя противоположного знака. Эта спайка — явление особого рода: в глубоком прошлом бессмыслица внушала священный трепет или экстаз, с развитием же самой речи, как и мышления, бессмысленное провоцирует усилия осмысления. По афоризму Н. И. Жинкина, „речь есть не что иное, как осмысление бессмысленного“. Дипластия под углом зрения физиологических процессов — это эмоция, под углом зрения логики — это абсурд.» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с.468).

Собственно говоря, применение понятия абсурд к дипластии неправомерно, поскольку она вообще не имеет смысла, находится вне семантики. Только когда появляются значение и понятие дипластия становится абсурдом, но до этого ей необходимо образовать комплекс с другой дипластией, в результате чего получается трипластия. Для того, чтобы она образовалась, один элемент у дипластий должен быть общим.

В дипластии знак и обозначаемое неотличимы, они могут попеременно играть ту или другую роль. Иное дело в трипластии: по отношению к общему элементу дипластий два других элемента являются взаимозаменяемыми и эквивалентными. Эти элементы полностью отличаются друг от друга и никак друг с другом не связаны, что, как вы помните, существенно для знака.

Трипластия существует в двух вариантах. Красный треугольник демонстрирует ситуацию, когда одной вещи — а — соответствуют два «знака» — b и c, полностью взаимозаменимые по отношению к а. Синий треугольник демонстрирует обратную ситуацию, когда роль «знаков» играют две вещи — b и c, взаимозаменяемые по отношению к одному слову — а. «„слову“ а». «Взаимозаменимость двух „слов“ образует основу „значения“: последнее, как уже говорилось, есть их инвариант, т. е. то, что остаётся неизменным при их обмене, переводе, иными словами, при аннигиляции их различий; этот неразменный остаток как раз и есть нечто, стоящее между „знаком“ и „денотатом“ (обозначаемым объектом)… разгадка „значения“ таится в явлении синонимии, но, очевидно, надо преодолеть традиционное связывание этого важного понятия только с лексикологическим уровнем: в широком смысле синонимами можно назвать не только два слова, но и любые две группы или системы слов. Каждому слову и каждому предложению в нашей современной речи может быть подобран лингвистический эквивалент — будь то слово, фраза, обширный текст или паралингвистический знак, и мы получим два (или более) синонима, которые объясняют друг друга, т. е. которые имеют общее значение. Что же касается взаимозаменимости двух „вещей“, то она образует основу „понятия“. Если две разные вещи обмениваемы друг на друга по отношению к некоему слову, значит, это есть отвлечение и обобщение в данном слове их инварианта или их контакта.» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с.470).

Появление категории значения очень важно для эволюции человека, он уже почти выходит из мира суггестии и вот-вот вступит в мир познания, в наш современный мир. Именно значение позволяет изолировать денотат, обособить его от бесконечного множества других явлений окружающей среды. Кстати сказать, это приводит порой к неменьшим искажениям, нежели дипластии. Здесь начинает работать логика, которая должна находить каузальные или структурные связи между этими изолятами, но уже не случайные, как в дипластии, а, по возможности, реально существующие.

Только с момента появления трипластии мы можем говорить о начале развития мышления и, одновременно, о начале развития контрсуггестии. Именно контрсуггестия позволит превратить вторую сигнальную систему, которая уже на протяжении нескольких десятков тысяч лет успешно служила кроманьонцу как надёжный механизм интериндивидуального влияния, в механизм отражения и познания и, тем самым, в превращение его в человека, в Homo sapiens sapiens.

Тем не менее, трипластиями дело не заканчивается. Они — трипластии — тоже начинают попарно соединяться и образуют уже тетрапластии. Тетрапластия — это уже реальный шаг в логику. Здесь мы уже имеем знаки — а и b, а также их денотаты — с и d, и все они связаны через значения и элементарные понятия.

Тетрапластия делает возможными следующие дипластии: а. соединяющие два знака; в. соединяющие каждый из знаков с денотатом; с. соединяющие значение с понятием. При этом сохраняются основные характеристика дипластии — различие или независимое бытие между двумя предметами или представлениями и их сходство или слияние. Среди всех возможных сочетаний этих признаков дипластии нас особенно интересуют два. В первом случае тождество, сцепление практически отсутствует, во втором почти нет различия, обособления.

Когда связь между двумя элементами дипластии практически исчезает, они становятся не просто различными, но контрастными — антитезой или антонимией. Их можно теперь определить только противопоставлением друг другу и дипластия превращается в абсурд и здесь уже требуется логика.

В варианте, когда различие становится ничтожным, когда появляется какая-либо связь между элементами дипластии, мы также приходим к абсурду. В поэзии или пословицах всегда имеется ещё одна строка, которая объясняет, осмысляет абсурд, но во времена кроманьонцев делать это было некому. Дальнейшее развитие второй сигнальной системы находит выход из этой ситуации. Появляется связывание посредством противопоставления, взаимного исключения. Без этого исчезла бы возможность различать элементы и не было бы понятий, а все слова стали бы синонимами и в результате значение было бы невозможно. Только антонимия, абсолютное запрещение, может предотвратить это. Возможны следующие формы этой антонимичности:

1. Замена дипластии, бинарной структуры, на бинарную оппозицию. Подобная бинарная оппозиция, двоичность, пронизывает всю человеческую психику, всю культуру. Везде сталкиваемся мы с принципом «или — или»: хорошо — плохо, правильно — неправильно, мужчина — женщина и т. п. И, одновременно, как всегда в человеческой психике и истории, смутно маячит середина, третье звено, переход между полюсами. Эта середина, имеющая дипластическое происхождение, имеет сакральный характер, магически притягивает людей невозможностью её познания.

2. Противопоставление «это» и «всё остальное». Это противопоставление особенно чётко в именах собственных. Одним из первых таких имён было, скорее всего, название племени. Оно отделяло людей этого племени от всех прочих и, более того, людей от животных. Важно при этом отметить, что всё, что не подпадает под имя собственное, является обобщением как явлений одного порядка и это уже развитие обобщённого понятия.

3. Появление отрицаний «не», «без», «а», «но» и т. п., благодаря которым возможен контраст и несовместимость.

При расщеплении дипластий становится возможным в результате работы мышления выделение из двух или более представлений или предметов некоего общего для них, будь это признак, свойство или функция. Это является новым шагом в формировании общих понятий — связывание по категориям, что вместе с предыдущей группой составит основу классификации.

«Наконец… интеллект соединяет не связанные наглядно, не сходные, не имеющие контрастной или категориальной связи элементы расщеплённой дипластии ещё одним мостом: причинно-следственной связью. Причина и следствие, как категории, сами контрастны. Они делают ненужным какой бы то ни было общий множитель между двумя вещами. Если одна из них — причина другой, они не могут стать взаимозаменяемыми, они контрастны в этом качестве, находимом в них мышлением. Ибо каузальное (причинно-следственное) сочетание вещей есть уже подлинное мышление — тут начало науки.» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с.474).

Теперь рассмотрим, что происходит при оперировании элементами, неотличимыми и неотделимыми друг от друга. И здесь логика находит выход из абсурда. Начинается это с приравнивания к нулю отличий между двумя и более элементами, это уже начало счёта и перечисления и без этого также невозможно развитие общих понятий, которые являются счётными множествами.

Появление перечисления и счисления являются огромным достижением в развитии языка, мышления, интеллекта. Перечисление появляется тогда, когда два предмета, явления, действия можно сделать настолько похожими, что единственным различием между ними будет только их положение по отношению друг к другу, пространственное или временное, но возможность их перестановки уничтожают и это различие. Сперва появляется пара предметов, которые могут быть одинаковыми по какому-нибудь признаку. Потом к этой паре присоединяется другой предмет, но теперь уже по совершенно отличному признаку, и т. д. Затем формируется следующая пара по тому же признаку, что и первая, возникает серия. Эта серия есть ритм. Это может быть сукцессивный во времени ряд, когда сериализуются звуки или телодвижения, или симультанный в пространстве ряд — орнаменты, которые приходят на смену предыдущего реалистичного «искусства» кроманьонцев. Наши предки были буквально одержимы орнаментами, их наносили на всё что угодно. Сюда же попадают многочисленные украшения, различного рода бусы из одинаковых зубов животных, костяных или деревянных бусин. Ценилась, несомненно, именно эта завораживающая «одинаковость».

Счисление должно было появиться позже. Оно, как и перечисление, начинается с двойки. Но это уже не та двойка, из которой возникает перечисление и для которой достаточно, чтобы два предмета одной и той же породы не отличались.

Эта новая двойка не знает вообще никакого отличия между предметами. Отличие А от В и В от С совершенно одинаково, но самое главное здесь — интервалы между А и В, В и С. Эта двойка, вернее, число два, счисляет не предметы, но интервалы между ними. И отсюда неизбежным образом произрастает ряд чисел, поскольку двойка интервалов подразумевает тройку предметов. «В этом противоречии таится гигантская логическая потенция. Казалось бы, что им друг до друга, раз их сущность столь противоположна: тройка выражает различия, двойка безразлична к различиям. Это пережиточно отразилось в сказках и верованиях: два и другие чётные числа до двенадцати преимущественно ассоциируются с одинаковыми или похожими явлениями (близнецы и пр.), а три и нечётные числа — с явно различными (три пути перед богатырём, три испытания и пр.).» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с.475).

Задача для кроманьонца: получатся ли две различные двойки, если мы возьмём две тройки предметов? Ответ: нет, двойка всегда одинакова, а тройка является необходимым минимумом счётных предметов. Тройка и двойка обретают общую природу: первая как абстрактное число, вторая как порядковый номер счисления, вследствие чего становится возможным их сложение. Третьим числом, которое обретает человек, становится пятёрка. И только тогда, когда возникает сложение, становится возможным удвоение двойки и появляется четвёрка.

Следующим огромным умственным достижением человечества становится единица. Снова интеллект оперирует интервалами: между 2 и 3, между 3 и 4, между 4 и 5. Наконец, возникает возможность поместить этот интервал по другую сторону двойки и возникает единица. Это вершина развития человеческого интеллекта. Между прочим, по сей день существуют народы, умеющие считать только от одного до пяти, например, племя хадза в Африке. Другие народы пошли дальше и решились прибавить двойку, получив таким образом семёрку. Начиная с позднего палеолита в орнаментах встречаются группировки элементов по семь и по пять. Должно было пройти ещё несколько тысячелетий, чтобы человеческий гений решился на последний шаг — поместить тот же самый интервал по другую сторону единицы и получить ноль, одну из величайших своих абстракций. И тогда возникнет математика, но это будет ещё нескоро.

При оперировании элементами, неотличимыми и неотделимыми друг от друга, эта неотличимость может быть осмыслена интеллектом как категория целого, из чего вытекает соотношение целого и части и возникает композиция, конструкция, структура.

Таким образом развивалась речь, развивалась вторая сигнальная система, развивался язык. «Как мы видели, это был переход к логике, понятиям, счёту, категориям от сублогики дипластий, а вместе с тем от чисто суггестивной функции, которую вторая сигнальная система играла в начале человеческой истории, к функции отражения предметной среды. Пружиной было развитие контрсуггестии в ходе истории, что выражало становление новых отношений между людьми.» (Б. Ф. Поршнев, 2007, с.476).

Что же случилось с дипластией — исчезла ли она навсегда с появлением Homo sapiens sapiens? Отнюдь. Она существует в человеческой фантазии. Правда, иногда фантазия пытается подменить мышление, у некоторых людей слишком часто. Похоже, что человечеству предстоят ещё тысячелетия развития мышления, прежде чем оно будет способно противостоять этой подмене. Пока оно к этому неготово, равно как и человеческий язык.

Как бы то ни было, 12–15 тысяч лет назад на сцену выходит современный человек, появляется праязык и потребуется всего две — четыре тысячи лет, как из этого праязыка разовьются многочисленные языки, появятся столь же многочисленные народы. Долгая дорога к Вавилону завершится и начнётся новый этап человеческой истории.