Они были первыми

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Они были первыми

Вначале был мим. Вернее, вначале начали формироваться мимы, которые существуют до сих пор, продолжают развиваться и являются основой существования всех остальных мимов. Это базисные мимы. И имя им было: «язык», «мы и они». Это базисные мимы первого порядка. Без этих мимов не существовало бы человечества. Эти мимы тесно связаны друг с другом, влияют друг на друга и не могут жить друг без друга.

Наиболее «базисным», если можно так сказать, мимом является язык, именно он сделал возможным появление всех других мимов. Следующим возник мим «мы и они» и только затем, на его основе, базисные мимы второго порядка: «мы и вы» и «я и другие», обеспечившие возможность формирования общества и личности. Развитие языка мы уже с вами в некоторой степени затронули, хотя это тема бесконечна. Однако дальнейшее углубление в проблемы языкознания лежит уже вне рамок нашей книги.

На первых порах своего развития человек не получил больших преимуществ от обладания языком, точно также, как и начинающий говорить ребёнок поначалу ничего от него не получает. Более того, к моменту начала освоения языка ребёнок отлично приспособлен к среде на своём «троглодитском» уровне. Мы знаем о людях, выросших вне человеческого общества и не освоивших язык, но, тем не менее, выживших. Начало освоения языка связано с первым кризисом в жизни ребёнка и сопутствующими ему отрицательным настроением, расстройствами пищеварения и т. п. Это взрослые принуждают дитя говорить, само оно этого вовсе не желает. Мы заставляем ребёнка «отдаться» во власть первого в его жизни мима. По большей части мы не замечаем производимого нами насилия или стараемся «подсластить» его игровой формой, различными поощрениями, но суть от этого не меняется. Язык, как и все последующие мимы, вталкивается, насильственно втискивается в голову человека, поскольку только благодаря языку могут быть освоены все остальные мимы. Человек, лишённый мимов, не есть человек. Для прочих людей он не просто дикарь, он — животное.

Практически одновременно с возникновением языка появляется другой мим, являющийся основой всей социальной организации человечества. Это мим «мы и они». Он существует до сих пор и самостоятельно, и как основа многочисленных им-мимкомплексов.

Для возникновения мима «мы и они» необходимо, прежде всего, чтобы эти «они» существовали. Вероятно, первыми «они» были троглодиты. На первых порах эти «они» были ещё нечётки, неопределённы, смазаны, что и понятно, если учитывать тогдашний уровень развития языка. Однако со временим «они» становятся чётче, определённее, что ведёт к развитию «мы», которое первоначально формулирует просто как «мы» — это все, которые не «они». Этого уже достаточно для существования мима. В дальнейшем обе части мима будут всё более и более дифференцироваться, но для него это в сущности не очень важно, он может жить и в своей изначальной простой форме. Главное, чтобы существовали «они», которым можно себя противопоставить.

«„Они“ на первых порах куда конкретнее, реальнее, несут с собой те или иные определённые свойства — бедствия от вторжений „их“ орд, непонимание „ими“ „человеческой“ речи („немые“, „немцы“). Для того чтобы представить себе, что есть „они“, не требуется персонифицировать „их“ в образе какого-либо вождя, какой-либо возглавляющей группы лиц или организации. „Они“ могут представляться как весьма многообразные, не как общность в точном смысле слова.» (Б. Ф. Поршнев, Социальная психология и история, 1979, с.60)[62].

Развитие «мы» привело к появлению идентификации индивида с каким-либо лидером, тотемом, к появлению различных обрядов, в которых могли принимать участие только принадлежащие к этому «мы», ритуалов, которые помогали этих «мы» узнавать, особенным формам одежды, указывающим на принадлежность к «мы».

Скорее всего, «мы» было, наряду с «они», одним из первых слов (существительных), появившимся в языке. Это «мы» практически всегда означало «люди», служило первым самоназванием, эндоэтнонимом всех человеческих племён (у некоторых народов этот эндоэтноним сохранился и поныне). «Мы» — это «очень непростая психологическая категория. Это не просто осознание реальной взаимосвязи, повседневного сцепления известного числа индивидов. Так кажется лишь на первый взгляд. На деле это осознание достигается лишь через антитезу, через контраст: „мы“ — это те, которые не „они“; те, которые не „они“, это — истинные люди.» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.60).

Очень быстро в «они» попали представители рядом живущих племён, что и понятно, поскольку они наверняка делали что-то не так, как это было принято в «нашем» племени и, следовательно, подпадали под категорию «чужие», «они». Собственно говоря, только с этого времени и можно говорить о начале формирования племён, поскольку до того это была просто тасующаяся группа людей.

Подобная форма организации сохранилась вплоть до нашего времени, в частности, у племени хадза, живущего в центральной Африке. Похоже, что принадлежность к племени была навязана хадза живущими вокруг них более социально «развитыми» племенами, поскольку у хадза подобной потребности не было. Численность племени составляет всего тысячу человек. Члены племени живут небольшими группами (не больше двадцати членов), состав которых постоянно меняется. Хадза занимаются охотой и собирательством. У племени нет вождя, все его члены равны. Конечно, мы должны с известной осторожностью проецировать наблюдаемые нами факты из жизни современных «первобытных» племён на жизнь наших предков, поскольку за плечами у этих племён столь же длительная история развития, что и у «развитых» народов. То, что они сохранили некоторые особенности социальной или производственной жизни давно минувших дней ещё не означает, что в древности всё было абсолютно так же. Мы просто имеем дело с некоторыми лучше сохранившимися особенностями прошлой жизни человечества у некоторых народов, но они, эти народы, также развивались, как и другие. Это не наши предки, это наши современники, всё ещё умеющие правильно оббивать камни и добывать огонь трением.

Именно с того момента, когда члены рядом живущего племени подпали под категорию «они», началось стремительное расселение людей по всему свету. Главным было уйти как можно дальше от этих других, которые угрожали разрушить только что возникшее чувство принадлежности к «мы». Одновременно с исходом предпринимались и другие попытки обособить своё «мы» от других «мы» в одежде, ритуальной раскраске, в языке. Эта тенденция сохраняется в той или иной степени до сих пор, хотя уже и не так ярко. Но если мы вернёмся всего на 150 лет назад в самую экономически и политически развитую на то время часть планеты — Европу и посмотрим на населяющие её народы, то увидим, что жители соседних долин, деревень говорят но собственных диалектах, которые с трудом понимают соседи, одеваются в легко отличимые от соседей одежды и стараются ни коим образом не смешиваться с другими. До сих пор жители одной деревни могут рассказать, чем их деревня отличается от другой и почему их деревня лучше.

Подобные различия тщательно поддерживаются. У тунгусов в прежние времена каждый род имел своё особое оружие, одежду и татуировку. Если представитель другого рода заходил на чужую охотничью территорию, то его убивали и труп бросали на съедение зверям. Тунгусы давно отказались от подобной практики, но нечто весьма схожее можно наблюдать в городах, где различные банды охраняют «свою» территорию. Иногда проникновение на территорию «врага» может действительно окончиться смертью представителя другой группировки.

Очевидно, что изначальные чувства, вызываемые мимом «мы и они», были враждебность, недоверие, подозрительность, страх (во многом это сохранилось до настоящего времени). Например, среди племён австралийских аборигенов принято относить любые неприятные происшествия, болезнь или смерть одного из представителей племени враждебному колдовству другого племени. При этом обвиняется не какой-то представитель другого племени, а все его представители скопом (не правда ли, это напоминает что-то до боли знакомое: они — кавказцы, они — евреи, они — мусульмане, они — христиане, они — татары, они — чукчи, они — украинцы, они — русские и т. д.).

«Путешественник Кёрр, описывая австралийцев, заметил, что всякая смерть соплеменника от болезни или от несчастного случая „непременно приписывается колдовству со стороны какого-нибудь враждебного или малоизвестного племени. В таких случаях после погребения выступает отряд людей, жаждущих крови; идут ночью, украдкой, за 50–100 миль, в сторону, населённую племенами, самые имена которых им неизвестны. Найдя группу, принадлежащую к такому (враждебному или малоизвестному) племени, они прячутся и подползают ночью к стойбищу… убивают спящих мужчин и детей“. Реальная вражда и воображаемый вред сплетаются в одном отрицательном чувстве к чужакам.» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.73). Если заменить «дикарей-аборигенов» любым современным цивилизованным народом, то получится очень современно и актуально…

Младенцы в большинстве случаев начинают плакать при виде незнакомого человека, животные стараются избегать незнакомцев или прогоняют их, если они вторгаются на их территории, но только человек наполняет инстинктивное недоверие к другим каким-либо содержанием. Мы их не любим не просто потому что они чужие. Они — чужие, делают то или это, чего мы не делаем. Они — чужие, обладают тем или другим, чего у нас нет. Они — чужие, выглядят не так, как мы, ведут себя не так, как мы, говорят не так, как мы и т. д.

В прошлые времена человечество пыталось выработать особые механизмы, позволяющие в некоторых случаях преодолеть действие мима «мы и они». Существовали особые обряды, позволяющие принять чужого в семью или сделать его членом племени. Некоторое время это работало, но мим «мы и они» в конце концов сумел прекратить это «безобразие». В современных «развитых» обществах у вас нет никакой возможности стать «своим» в чужом «мы»: вы можете прожить всю жизнь в деревне и, тем не менее, остаться чужаком («наброд», как говорят на Дону). Вы можете переехать в другую страну, принять гражданство, но вы навсегда останетесь иностранцем (как и несколько поколений ваших потомков). Ни в одной стране мира не удалось решить проблему интеграции «наброда», даже в США, где проживают только иммигранты — они до сих пор идентифицируют друг друга по национальному признаку страны происхождения и вспоминают о том, что они «американцы», только когда противостоят гражданам других стран. Попытка создать «новую общность — советский народ» также провалилась, о чём вы, вероятно, уже знаете. История показывает, что происходит, когда проблеме интеграции иностранцев не придаётся должного значения — в своё время Римская империя упустила из виду интеграцию германских племён…

Благодаря работе мима «мы и они» человек почти полностью защищён от суггестии всех, кто не принадлежит к «мы» и наоборот, практически открыт суггестивным воздействиям представителей своего «мы». С энергетической точки зрения это облегчает жизнь, поскольку не требует постоянной энергетически затратной работы контрсуггестии, однако полностью отдаёт человека во власть группы. Особенно опасно это в развитых сложных обществах, в которых предполагается не только существование реальных «мы», но и неких абстрактных, воображаемых, необходимых для эффективного функционирования. К ним относятся различные институты власти, в частности, полиция.

В апреле 2004 в отделении Макдональдса маленького городка Маунт Вашингтон в штате Кентукки раздался телефонный звонок. Полицейский Скотт сообщил помощнице управляющего Донне Джин Саммерс, что одна из её сотрудниц, Луис Огборн, подозревается в краже. Восемнадцатилетняя Огборн действительно работала в Макдональдсе. Полицейский предложил Донне Саммерс привести Огборн в офис и закрыть дверь на замок, что та и сделала. Затем он потребовал раздеть Огборн догола и подробно описать её по телефону. Так они развлекались более часа, после чего Донна Саммерс сообщила полицейскому, что она должна вернуться к исполнению своих прямых обязанностей. Полицейский предложил ей вызывать на подмену её жениха, работавшего в этом же филиале, что она и сделала. Жених стал выполнять новые инструкции полицейского Скотта. Он заставлял «подозреваемую» танцевать голой, делать физические упражнения и залезать на различные предметы мебели в офисе. Жених подчинялся. Огборн подчинялась. Приказы полицейского Скотта приобретали всё более сексуальный оттенок. Он приказал, чтобы Огборн села на колени жениха и поцеловала его. Когда она отказалась, он потребовал, чтобы жених отшлёпал её по голому заду. «Допрос» продолжался более трёх часов, в течении которых жених, действую по инструкции полицейского, принудил Огборн к оральному сексу. Наконец, полицейский Скотт приказал жениху передать ведение «допроса» кому-нибудь другому. Этот другой оказался очень недоверчивым типом и потребовал объяснений. Полицейский Скотт положил трубку[63].

Примечательно, что это был не единичный случай. Подобное случилось более семидесяти(!) раз в тридцати двух штатах США. Включение любого представителя власти, в форме или без оной, в «мы» и безоговорочное ему доверие, как мы видим, не всегда эффективно.

Обратим ещё раз внимание на роль языка, в частности «непонимания» в развитии мима «мы и они». Вот что пишет Поршнев по этому поводу: «Явление непонимания можно разбить на четыре разных уровня.

1. Фонетический уровень. Это значит, что слушающий речь располагает не тем набором обычно дифференцируемых фонем, как говорящий. Слышимые звуки сливаются в трудно различимый или вовсе неразличимый поток. Фонетическое непонимание имеет диапазон от незначительного (например, в произнесении некоторых слов) до полного. Это значит, что группа А в той или иной мере защищена от речевого воздействия группы В. Невнятные слова могут вызывать реакцию смеха или раздражения вместо адекватного реагирования по смыслу.

(Известный исторический анекдот рассказывает о том, что Шиллер, приглашённый ваймарским герцогом для чтения своей знаменитой уже к тому времени пьесы „Разбойники“, это чтение провалил. Поскольку Шиллер говорил на швабском диалекте, никто из придворных просто не понял почти ни одного слова. Сначала Шиллера внимательно слушали, потом стали смеяться, затем возмущаться и, в конце концов, все ушли. Особенности произношения мешали Шиллеру и в его преподавании в Йенском университете, где повторилась та же история: на первые лекции собрались все студенты университета, к концу осталось всего несколько человек. А зарплата преподавателя в то время зависела от количества посещающих лекции студентов…)

2. Семантический уровень. Группа людей, говорящая на арго или условном жаргоне, пользуется теми же словами, что и все окружающие, но использует их для обозначения других понятий и предметов. С другой стороны, в двух родственных языках, например, в русском и польском, многие тождественные слова имеют различный смысл. Если обобщить эти два примера, можно сказать, что смысловое, или семантическое, непонимание является или искусственным или исторически развившимся средством затруднения языкового общения.

3. Синтаксический уровень. Я обязан понять и, следовательно, отразить в каком-то ответе или действии только то словесное обращение, которое подчинено установленной грамматической структуре. В противном случае я вправе третировать обращающегося как невежду или иностранца, а в случае глубокого нарушения грамматики не находить смысла в этих словах и, следовательно, игнорировать их.

4. Логический уровень. Я точно так же не принуждён считаться с силой чужих слов, если не вижу в них логики. На речь противоречивую следует реакция смеха или раздражения. Это — как бы разоблачение „не нашего“, „чужого“, хотя и замаскировавшегося под нашу речь.

Фонетические, семантические, грамматические расхождения иногда формируют лишь частичное непонимание между соседними языково-культурными общностями, но чем более они углубляются, тем выше стена, пресекающая языковое общение.

Как видим, множественность существующих на земле языков и диалектов… — это сплошная сеть „мы“ и „они“. Ребёнок вместе с языком получает от родителей не только средства общения, но и защиту от речевого воздействия огромного числа других людей — защиту в форме „непонимания“ их речи.» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.110).

Наши предки успешно разбегались по всему свету, пока не оказались в ситуации, когда бежать уже было некуда. Плотность населения увеличилась настолько, что люди неизбежно сталкивались с соседями. Весьма вероятно, что первоначально предпринимались попытки их уничтожить, что не всегда оказывалось возможном, и люди были просто вынуждены как-то с этими соседями взаимодействовать, в результате чего возник новый мим «мы и вы», производный от «мы и они», а на организационном уровне в племени появились фратрии.

Мы можем изобразить «мы» и «они» в виде двух кругов. Синий — «они» и жёлтый — «мы». Если мы наложим их друг на друга, то получившаяся зелёная зона пересечения кругов и будет представлять «вы». В этом «вы» возможно взаимодействие, общение между «мы» и «они».

Фратрий всегда две, что с одной стороны, коренится в бинарной структуре языка и, соответственно, человеческого сознания, а с другой составляет, вероятно, предел толерантности человека к соседям. Возникновение фратрий, в свою очередь, привело к появлению новых поколений мимов.

Однако вернёмся к миму «мы и вы». Он позволил человечеству впервые общаться с прежде враждебными «они» и хотя бы частично, хотя бы на время перетерпеть их ненавистное присутствие.

«„Вы“ — это не „мы“, ибо это нечто внешнее, но в то же время и не „они“, поскольку здесь царит не противопоставление, а известное взаимное притяжение. „Вы“ это как бы признание, что „они“ — не абсолютно „они“, но могут частично составлять с „нами“ новую общность. Следовательно, какое-то другое, более обширное и сложное „мы“. Но это новое „мы“ разделено на „мы и вы“. Каждая сторона видит в другой — „вы“. Иначе говоря, каждая сторона видит в другой одновременно и „чужих“ („они“) и „своих“ („мы“).» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.91).

Все женщины — «вы» для всех мужчин, как и наоборот. Все взрослые — «вы» для всех детей (последние, впрочем, позднем отрочестве и ранней юности пытаются перевести взрослых в «они», особенно родителей и близких родственников, подражая или вырабатывая возрастно-специфический сленг, манеру одеваться и т. п.

— в общем, создавая типичное «мы», позволяющее наконец разорвать пуповину и почувствовать себя самостоятельными).

Как только человек попадает в «вы», он уже принадлежит не одному, но двум «мы». С этого момента начинается долгий путь становления личности и, соответственно, возникновения «личностных» мимов. На первом этапе возникают «он» и «ты». Именно так, ни о каком «я», отличном от «мы», нет и речи и ещё долго не будет. Графически это будет выглядеть следующим образом:

Становление мима «я и другие» начинается с появления «он», когда происходит первое выделение индивида из неразличимой общности. При этом «мы» ещё очень сильно и выделить этого индивида можно только в «они». «Он» принадлежит в большей степени к «они», хотя и вступает уже во взаимоотношения с «мы». Первыми «он» были ритуальные «царьки», именно ритуальные, поскольку они не имели ещё реальной власти и их единственной функцией была забота о сохранении «гармонии» между фратриями, затем между племенем и окружающим миром. О том, что «царёк» принадлежал в большей степени к «они» свидетельствует долгое время сохранявшийся обычай приглашать в качестве правителей иноземцев, а также стремление к предельному редуцированию контактов «царька» с прочими членами племени. «Он» ещё не совсем принадлежал к «мы», что делало возможным принесение его в жертву в случае «недостаточного» выполнения им своих обязанностей: отсутствие дождя или слишком много дождей, неурожай, нападение соседей и т. п. К числу обязанностей «царька» принадлежала также необходимость выглядеть молодым и здоровым — так, зулусы убивали своего правителя при появлении первых морщин или седых волос. Многочисленные примеры ритуального цареубийства можно найти у Д. Д. Фрэзера.

Затем возникает «ты», которое уже в большей степени принадлежит к «мы». «Ты» — это уже один из нас, хотя и не совсем такой, как мы. Он несколько «они». Первые «ты» — это уже реальные лидеры, руководители, правители. На каком-то этапе они сосуществуют с ритуальным «царьком», пока полностью его не заменяют. Следы подобного «двоевластия» можно найти в ранней истории тюркских народов.

Первоначально «ты» ещё не очень отделён от «мы». Он почти такой же, как и все прочие члены «мы», за исключением одной детали — он обладает наивысшим суггестивным воздействием, атрибутированным ему общностью. Эта характеристика «ты» сохраняется и впоследствии и ведёт к стремлению лидера стать единственным, несменяемым, поскольку суггестия лидера, которого невозможно сменить, максимальна, абсолютна, как, например, воздействие родителей, которых тоже нельзя заменить на других.

В ранних обществах «ты» был всегда меньше «мы». Вождь избирался на время, его всегда можно было сместить. Отношение к царям и первосвященникам было такое же. В мифологии описывается даже смещение богов. Лишь постепенно «ты» начинает освобождаться от пут «мы». Важным шагов в этом отношении стала монотеистическая религия, где бога уже невозможно сместить — просто потому, что ему не существует альтернативы. Возможно, не все цари, короли и князья, принимавшие ту или иную монотеистическую религию, понимали получаемую ими от этой религии выгоду, но они чувствовали это. Можно предположить, что император Константин как раз всё понимал, во всяком случае командировка его матери Елены в Палестину, счастливым образом «нашедшей» с абсолютной точностью все места, когда-либо посещённые умершим за несколько сотен лет до того Христом, свидетельствует об этом. Несмещаемый бог придаёт легитимность несмещаемому царю, его наместнику на земле. «Ты» окончательно побеждает «мы», но…

Но эта победа «ты» становится возможной только при условии развития «я», позволяющего отделить, противопоставить себя «мы». Однако, к великому сожалению всех королей, это «я» развивается не только у них, но и у их подданных, что предопределяет новые препятствия на пути у неограниченной суггестии.

Однако развитие мима «я и другие» мы будем рассматривать в следующей главе. Пока для нас важно, что возникший вторичный базисный мим «мы и вы», вызвал к жизни новые мимы, находящиеся иерархически выше базисных и регулирующих возникающую социальную жизнь человеческого общества.