О, нравы

О, нравы

Вернёмся к фратриям. В новой структуре племени люди были вынуждены жить бок о бок с не слишком любимыми соседями. Поступить с ними естественно, по-человечески, то есть уничтожить, они не могли, ибо если бы могли, то не было бы фратрий. Племени срочно требовался механизм, как-то связывающий в единое целое несовместимые части: ненавидящих друг друга соседей. И возник первый мим, регулирующий социальную жизнь и «нравственность» формирующегося человеческого общества. Этот мим первый покусился на самое уязвимое место человека — сексуальное поведение, первый вступил в прямую конфронтацию с уже существующими репликаторами — генами. Это был мим экзогамии, запрещающий инцест.

Следует сразу отметить, что под инцестом в те времена понималось не совсем то, что сейчас. Запрещались брачные отношения не только со своими непосредственными родителями и ближайшими родственниками, но и со всеми членами фратрии, и это было очень радикально и антигенно. Жениться или выходить замуж стало возможным только за представителей другой фратрии. Несомненно, вопрос инбридинга волновал людей при этом в наименьшей степени. В небольших племенах всё равно через несколько поколений происходило близкородственное скрещивание, но генетика в те времена была ещё, мягко говоря, недостаточно развитой, чтобы предупредить людей об этой опасности.

Ограничение сексуальной активности явилось действенным механизмом укрепления внутриплеменных связей. Человечество и в дальнейшем будет создавать мимы, базирующиеся на ограничении секса. Однако, как мы уже знаем, человеческий язык и мышление имеют бинарную природу. Человек в принципе не может вытерпеть никакой абсолютный запрет. Всегда должно существовать исключение. Например: это нельзя делать 364 дня в году, но на 365 день можно. Именно поэтому мим экзогамии содержал в себе не только запрет на половые отношения с членами собственной фратрии, но и разрешение делать это, правда, в строго отведённое для этого время — во время оргиастических празднований: вакханалий, карнавалов и т. п.

Заметьте, что до появления мима экзогамии у человека вовсе не существовало никакой потребности вступать в беспорядочные половые связи с членами своего общества. Обратимся опять к племени хадза. У него не существует абсолютно никаких запретов, регулирующих сексуальную активность членов племени. Несмотря на это никакой промискуитет не наблюдается. Члены племени образуют достаточно устойчивые супружеские пары, на 98 процентов моногамные. Продолжительность жизни в паре может длиться от нескольких лет до целой жизни. У хадза нет неверности, поскольку, когда один из партнёров утрачивает интерес к другому партнёру и находит ему замену, хадза просто «разводятся», фигурально говоря, поскольку института брака у них тоже нет. Без сцен и раздела имущества, поскольку и такового не существует. Детей тоже не делят. Во-первых, потому что дети во многом воспитываются коллективно племенем, во-вторых потому что родители сохраняют свободный контакт с детьми.

У хадза не существует никаких вакханалий, поскольку нет никаких запретов. Пример хадза убедительно показывает, что человек по природе своей вовсе не склонен к беспорядочным сексуальным связям. Он является сукцессивным, последовательным моногамистом.

Наши предки и не ведали о многочисленных сексуальных проблемах, одолевающих современного человека. Дон Хуан был бы у них совершенно не понят. Миф о том, что мужчинам необходимо для жизни несколько женщин и желательно одновременно, да ещё они должны непрерывно меняться, возник существенно позже и был никак не связан с сексуальными потребностями. Причина его возникновения лежала, как это не противно противникам марксизма, в развитии отношений собственности, приведшим к становлению государства, имевшего, естественно, непростые отношения (опять!) с соседями. Поддержание мира улаживалось уже привычным способом — женитьбой государей на отпрысках соседний владетелей. Чем больше соседей — тем больше жён. А поскольку любой руководитель является объектом подражания подчинённых, многоженство постепенно распространялось сперва среди придворных, а затем достигло и совсем простых людей (тех, естественно, кто мог себе это позволить). Обладание несколькими женщинами стало признаком социального статуса, благосостояния, стало престижным.

В наше время лишь некоторая часть (заметим, весьма небольшая) мужчин желает иметь несколько жён. Большинству достаточно одной, а иногда и этого много. Да и содержать гарем несколько накладно. Осталось лишь стремление к обладанию, к составлению «коллекции», о которой можно рассказать в кругу друзей и если это невозможно, то становится «мучительно больно», что ведёт в крайних случаях к сокращению половой активности вообще.

С развитием общества удовлетворение половой потребности претерпело существенные изменения. Сперва была отодвинута с первого места прокреативная (служащая размножению) функция секса. Вместо неё выдвинулась рекреативная (служащая удовольствию) функция. Затем и она перестала быть ведущей, уступив место потребности контроля. Это отразилось, в частности, в языке. Люди говорят о любовных «победах», о «завоевании» женщины (впрочем, развитие эмансипации уравняло права женщин и в этой области, поскольку женщины теперь тоже «завоёвывают» и «побеждают» в любви мужчин). Именно потребность в контроле, власти, в подтверждении или повышении статуса является теперь движущей силой, понуждающей людей непрерывно искать новых любовных партнёров.

Мим экзогамии никогда не был жёстко связан с инцестом как таковым. По мере развития общества и, соответственно, отношений собственности, основным вопросом экзогамии стал вопрос о наследовании. Это особенно ярко проявляется в индийском обществе, где существует специальная, необычайно сложная система определения системы родства, разобраться в которой могут только брахманы, позволяющая выявить возможных брачных партнёров. Главное при этом, кто из имеющихся и вновь появляющихся родственников имеет право пользования имуществом и соответствующим семейным статусом.

Инцест же как таковой, в современном его понимании, во многих случаях не только не преследовался в некоторых обществах, но даже приветствовался. В древнем Иране дети, появившиеся в результате сексуальных контактов матери с сыном, считались наделёнными особой божественной силой. В Японии в прошлых столетиях был абсолютно нормальным в аристократических круга брак между братьями и сёстрами. Проведённое в середине двадцатого столетия исследования показало, что в некоторых сельских местностях ещё сохранился обычай женитьбы отца на дочери, когда её мать умирала. Примерно те же обычаи существовали в Китае и Индии и, вероятно, ещё существуют в некоторых областях.

Появление физически или психически нездоровых детей, что может иногда случаться при практике инцеста, не могло особенно впечатлить людей, поскольку они никогда не чурались инфантицида. У бушменов существовал обычай умерщвления младенцев, если они рождались до того, как мать заканчивала вскармливание грудью предыдущего ребёнка. О «чадолюбии» спартанцев всем известно из школьного курса истории.

Следующий мим, необходимый для выживания племени — «не убий». С его возникновением общество впервые покусилось на унаследованное от троглодитов право человека убивать своего соседа и натолкнулось на вполне понятное сопротивление. По сути дела мим «не убий» всегда означал «нельзя убивать только этих, остальных можно».

Первоначально в категорию не подлежащих убиению подпадали только члены своего племени, но опять-таки, с исключениями. Членов своего племени нельзя было убивать всем, кроме определённых лиц — сперва это были вожди, потом к ним присоединились жрецы. Список лиц с «лицензией на убийство» собственных граждан всё время расширялся по мере развития государства: дружинники, аристократия, полиция, секретные службы и т. п. Простой люд же всё более в этом праве ограничивали. Ещё в библейские времена «око за око» было совершенно законно. Вендетта, может быть и не так законна, но какое-то время терпима.

В конце-концов цивилизация достигла такого уровня развития, что плебсу стали позволять убивать только врагов во время войны и, если повезёт, восставших против государственного строя в своей стране. Но больше ни-ни! Никому не кажется странным, что государство с гораздо большей строгостью преследует людей, взявших юстицию в свои руки, нежели преступников, совершивших самые жестокие убийства. Право на убийство всегда принадлежало к высшим ценностям человечества, было признаком высшей власти и престижа.

Мимы экзогамии и «не убий» принадлежат к группе мимов-табу. Все табу являются первыми регуляторами социальной жизни. Большая часть из них возникла в совсем незапамятные времена. Табу никогда не создавались сознательно (на то они и мимы) и практически никто из людей никогда не пытался понять из смысл, да и сейчас не пытается (впрочем, что люди вообще пытаются осознать?). Современные попытки рационализации табу абсолютно бесплодны, поскольку смысл табу лежит совершенно в другой области: отличить нашу общность от другой, «мы» от «они». Однако при этом совершенно не обязательно, что мы должны во всём от них отличаться. Достаточно и нескольких характеристик, которые мы будем считать важными и выпячивать их.

Если наши соседи едят свинину, то мы отличаемся от них тем, что никогда эту свинину не едим, никакого другого рационального объяснения этому табу быть не может. Если наши соседи принимают алкоголь, то мы будем абстинентами (Мохаммед ввёл этот запрет после того, как ему не удалось привлечь на свою сторону еврейские общины Мекки и Медины). Если у наших соседей выходной в субботу, то у нас он будет в воскресенье (хотя несколько сот лет христиане праздновали шаббат одновременно с евреями, как, впрочем, и прочие еврейские праздники).

Если наши соседи предаются гомосексуальным утехам, то мы будем считать это грехом (очевидно, семито-хамитские племена ещё в глубокой древности вступили в конфликт с индоевропейцами, считавшими гомосексуализм вполне нормальным явлением, что не делает то или иное племя более «моральным», а другое — «аморальным»: главное — быть другими). Интересно, что даже несмотря на принятие христианства, европейцы долгое время относились к гомосексуализму очень терпимо: «Хотя первые законодательные акты против гомосексуализма восходят к кодексу Юстиниана и визиготскому закону (VII в), в раннем Средневековье они не имели большого практического значения. Так же обстояло дело и в каноническом праве. В пенитенциарии папы Григория III (VIII век) покаяние за лесбиянство устанавливалось в 160 дней, за мужеложство — в один год, а за участие священника в охоте — в 3 года. Тревоги и репрессии по этому поводу резко усиливаются во второй половине XII века и особенно в XIII–XIV веках, параллельно росту общей религиозной и прочей нетерпимости, связанной с развитием городской культуры и ослаблением идеологической монополии церкви. „Содомия“ все чаще отождествляется с ересью, приписывается иноверцам и другим народам, а обвинение в ней используется для дискредитации политических противников (вспомним процесс тамплиеров).»[64] (И. С. Кон, 1989, с.130).

Табу долгое время были единственными регуляторами социальной жизни общества, пока оно не развилось до уровня государства. Здесь уже одними табу обойтись стало невозможным, пришлось создавать законы (многие из которых тоже основывались на табу), которые можно менять по мере необходимости, с табу же это было нереально.

Одновременно была предпринята попытка «революции сверху» — навязать населению формы поведения посредством этических норм. Эти нормы вошли практически во все религии, но действенность их была ещё меньшая, нежели законов. Этические нормы были «мертворожденными» мимами. Вы можете попытаться «создать» любой мим, но станет ли он действительно мимом или останется вашей сумасшедшей идеей, зависит от того, существует ли почва для его распространения. Очевидно, что достаточной почвы для «не убий», «не укради», «не возжелай жены ближнего» ещё не возникло…

Существует деление культур на так называемые «культуры страха», «культуры стыда» и «культуры вины». Различие между ними состоит в том, какой механизм включается для регуляции социальных отношений. Считается, что все архаичные культуры были «культурами страха», поскольку только страх перед нарушением табу и соответствующим наказанием удерживал людей от непозволительных поступков. Затем возникли «культуры стыда», где действующим фактором был стыд перед окружающими в случае нарушения общественных норм.

Типичными «культурами стыда» считаются Китай, Корея и Япония, хотя в двух последних развитие капитализма и соответствующее давление западных индивидуалистических норм уже существенно разрушило прежние социальные отношения: японцы и корейцы всё меньше «стесняются» неодобрения соседей, всё больше возводят на первое место личное благо.

Западные культуры относят к «культурам вины», в которых нарушение норм должно вызывать внутреннее чувство вины в человеке. Практика, однако, показывает, что этим чувством «поражены» до сих пор лишь незначительная часть населения. Криминальная статистика всех западных стран подтверждает это, и не только она. В самой «чистоплотной» стране Европы — Германии, существует специальная служба, следящая за чистоплотностью граждан и наказывающая их значительными штрафами за «преступления против чистоты». Очевидно, после отплаты штрафа возникает чувство «вины». Соответствующее подразделение городских властей контролирует правильное разделение мусора по категориям (обязанность каждого жителя Германии), и опять-таки, штрафует неправильных сортировщиков мусора. Всё это не слишком похоже на «культуру вины», скорее на «культуру страха». Действительно, страны западной цивилизации уже преодолели этап «культуры стыда», но до «культуры вины» нам всем ещё очень далеко.

Итак, общество продолжало развиваться, население увеличивалось и всё чаще случались контакты с соседними племенами. К тому же росла производительность труда, люди постепенно переходили к оседлой жизни, начали развиваться отношения собственности. Регулирование жизни при помощи одних табу, истинных табу, возникших в результате противопоставления «мы» и «они» уже было явно недостаточно. Предпринимавшие попытки «создать» новые табу тоже не имели успеха. И тогда возникли мимы нового уровня. Характерной их чертой была комплексность, это был уже не один, а несколько согласованно действующих мимов — мимплексов.