Сотвори себе кумира

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Сотвори себе кумира

На определённом историческом этапе некоторые племена и племенные союзы достигли высокого по тем временам уровня развития. Уже появилась собственность, и не только в смысле «всё принадлежит всему племени». Уже можно было что-нибудь отчуждать. Существовал вождь и поддерживающая его бюрократия, существовали шаманы и шаманская бюрократия, которые вскоре превратятся в жрецов и жреческую бюрократию. Не было только религии.

Для появления религии были необходимы следующие условия:

— определённый, достаточно высокий уровень общественного развития с соответствующей инфраструктурой;

— проживание на территориях, на которых последствия небесных катастроф проявились в наибольшей степени.

Судя по всему, эти два условия сначала выполнялись для народов, проживавших в поясе северного полушария, соответствующего месту появления древнейших цивилизаций, затем для территории Европы и, в последнюю очередь, для севера Южной Америки.

Вероятно, последствия определённой небесной катастрофы были настолько ужасны, что уже не могли быть объяснены и преодолены с помощью существующих мимов и соответствующих ритуальных практик. Кроме того, они, эти катастрофы, периодически повторялись. Всё это потребовало выработки нового мировоззрения.

Появилась новая идея некоей суперсилы, имеющей абсолютную власть над людьми и окружающим миром. Эта суперсила находилась уже не в непосредственной близости от людей, как духи предков или тотем. Нет, она приходила с неба. Более того, она была непосредственно связана с некоей маленькой точкой на звёздном небе, планетой. Эта связь выглядит сама по себе абсурдной. Почему именно планеты? Почему та или иная планета? Почему та или иная планета последовательно выступала на передний план: сначала Сатурн, затем Юпитер, потом Венера и последним Марс?

Эта новая сила, новая идея была бог. В отличие от духа предка или тотема, бог не имеет никакой связи с человеком, он противоположен ему. Человек не произошёл от бога, как от первопредка или тотемного животного. Человек был создан богом. Человек и бог противоположны друг другу. Человек отдан во власть бога. Мотивы действия бога для человека непонятны и непознаваемы. Человек может лишь попытаться задобрить бога различными жертвами, никогда не будучи уверенным в результате.

Несомненно, мим бога был самым сложным и противоречивым из всех существовавших к тому времени мимов. Он не мог существовать сам по себе и вошёл составной частью в мимкомплекс религии. Религия адаптировала также значительную часть мимов из мимкомплексов почитания духов предков и тотемизма.

Человеку всегда было предельно трудно принять идею бога, существовавшего где-то «там», «наверху». Не потому, что кто-нибудь сомневался в существовании бога, просто идея была слишком необычна и противоречила всему, во что люди верили до той поры. Религия предпринимает многократные попытки примирить человека с непостижимостью бога. С одной стороны, бог наделяется качествами, резко отличающими его от людей — многорукость, многоголовость, огромные размеры и т. д. С другой стороны, бог предстаёт время от времени тем или иным животным, что делает его более приемлемым для человека, вышедшего из тотемизма, а иногда бог сходит на землю в образе человека и контактирует с людьми.

Однако все эти усилия не делают религию более понятной или приемлемой для человека. Религия всегда принудительно насаждается и не может существовать без соответствующей бюрократии, внедряющей этот мимкомплекс, поддерживающей и развивающей его.

Представляется, что первоначальные религии были монотеистичны, поскольку трудно представить себе необходимость сотворения пантеона богов в ответ на катастрофу, вызываемую одним источником, хотя бы и переодически повторяющуюся. Поскольку подобные катастрофы происходили многократно, при этом источники их возникновения были разными, появлялись всё новые и новые боги, возник пантеон.

В большинстве обществ старые боги при этом не исчезали, а просто уходили с первых позиций, что отражено в многочисленных мифологических источниках, повествующих о борьбе богов за лидерство. Исчезанию бога препятствовали также и его жрецы, остающиеся в этом варианте «при деле». Количество богов, таким образом, постепенно увеличивалось, что предоставляло возможность приблизить богов к человеку, создав виртуальное «божественное общество», в котором боги связаны родственными узами, образуют различные группировки, борются друг с другом и поддерживают друг друга, вступают в половые отношения друг с другом, рожают детей и т. д.

Пантеон разрастался также как следствие контактов с другими народами или их покорением. Обычной практикой была инкорпорация чужих богов в свой пантеон. Следствием подобной практики явилось чудовищное увеличение количества богов. Прострой верующий просто терялся в их обилии, не говоря уже о том, что каждому божеству полагались собственные специфические ритуалы.

Уже греческая мифология представляет серьёзную проблему для изучающих её. Но это ещё полбеды — попробуйте разобраться в индийской мифологии! Как следствие, в каждой местности отдаётся предпочтение только части пантеона, остальные боги уходят в забвение. Да и прокормить жречество всех божеств не представляется возможным ни для какого общества, так что приходится ограничиваться в богопочитании.

В отличие от политеизма, монотеистическая мифология существенно компактнее и беднее событиями. По окончании сотворения мира и человека основная задача бога уже выполнена. Поэтому после краткого описания креационного акта Библия представляет собой, по сути дела, учебник истории еврейского народа с комментариями жрецов, пытавшихся осмыслить и интерпретировать происходящие события в рамках своей религии.

Развитый политеистический мимкомплекс в достаточной степени удовлетворял мировоззренческие потребности населения и в полной степени удовлетворял все потребности жреческой бюрократии, обеспечивая её непрерывный рост и благосостояние. Однако этот мим не в полной степени соответствовал потребностям руководителей государств. Во многих античных цивилизациях, как, например, в Риме или Египте, предпринимаются попытки обожествления государей, приравниванию их к богам. Политеистический мим, ставший слишком громоздким, перестал быть связывающим государство мировоззрением.

Принятие богов покорённых народов в собственный пантеон, поначалу облегчавшее интеграцию этих народов в новом государстве, достигло своего предела. В конце-концов только культ текущего руководителя становился основой единства государства. Но руководители не вечны и, как показывает история поздней античности, даже очень не вечны. Требовался новый, более простой религиозный мимкомплекс, который мог бы цементировать разрозненные части античных государств и, главное, был бы достаточно стабильным на протяжении достаточно длительного времени.

Уже в первом тысячелетии до нашей эры необходимость внесения коррекции в религиозный мимкомплекс была скорее не осознана, но почувствована некоторыми людьми. Сперва Заратустра, затем Будда (Сиддхартха Гаутама) реализовали первую «авторскую правку» политеизма. В Китае Конфуций, примерно в то же время, что и Будда, разработал собственное учение, которое, будучи не «вполне» религией, оказало тем не менее решающее воздействие на религиозную жизнь страны, частично решая те проблемы, которые в других античных цивилизациях решались с помощью религии. Конфуцианство, таким образом, подавило развитие и распространение других религий, не дав ни одной из них стать доминирующей в Китае. (Что-то особое происходило в середине первого тысячелетия до нашей эры: в это же время Эзра провёл ревизию иудаизма).

Но эти первопроходцы создания мировоззренческих мимов указали путь, которому в дальнейшем следовали (и следуют) толпы новых пророков и самоназначенных богов. В начале нашей эры подобной идеей проникся один из жителей Иудеи.

Иудаизм был единственной сохранившейся к началу нашей эры монотеистической религией, хотя поддержание мима была чрезвычайно трудной задачей, стоявшей перед жрецами. Они всё время боролись с проникновением чуждых политеистических мимов, владевших соседними народами. Судя по всему, это было настолько сложно и требовало такого напряжения сил, что почти все несчастия, происходившие с иудеями, стали объясняться тем, что люди «отвратились от лица божиего».

Мы можем лишь предполагать, почему сохранилась только одна монотеистическая религия. Весьма вероятно, что следующие факторы могли играть при этом решающую роль:

— Уже известный нам мим «мы и они». Поскольку все окружающие народы поклонялись нескольким богам, поддержанию взаимосвязи израильских племён могло помочь именно поклонение одному богу.

— Данный монотеистический вариант религии был наиболее удачно сконструированным мимом, быстро достигшим достаточной устойчивости с одной стороны и успешно адаптирующимся к происходящим изменениям с другой стороны. Таким образом все следующие катастрофы могли быть объяснены не действиями новых поколений богов, но отнесены к деятельности только одного бога.

— Была создана эффективная и гибкая религиозная бюрократия, неустанно поддерживающая жизнеспособность мима и не боящаяся вносить некоторые коррективы. Так, бог иудаизма постепенно потерял какой-либо материальный образ и превратился в некую абстрактную силу. Каждая новая катастрофа приводила к появлению нового бога в политеистических религиях и этот бог имел некие визуальные атрибуты, совпадавшие у многих народов. Очевидно, что один бог не мог обладать всеми этими атрибутами одновременно. Единственным выходом из подобной ситуации был полный отказ от какого-либо «образа» бога (то, что это было не всегда так, мы можем вывести из того, что человек был создан «по образу и подобию божиему»).

— Существование института пророков в иудаизме. Постоянное развитие и поддержание мима выполнялось не только жрецами, но и непринадлежащими к религиозной бюрократии пророками, представлявшими «обычных» верующих. Непрерывное противостояние между пророками и жрецами не позволяло миму стагнировать.

— Иудаизм был единственной религией, предлагавшей «личные» отношения с богом. Бог заключал «договор» не только со всем народом, но и с каждым человеком отдельно. Каждый, выполнявший договор, был в какой-то степени ответственным за собственную судьбу. Во всех других религиях судьба определялась богами и человек ничего не мог с этим поделать. С историко-психологической точки зрения это способствовало развитию и становлению нового типа личности. Однако это же всегда выделяло и отделяло последователей иудаизма от их соседей и служило одним из оснований антисемитизма.

Исчезновение пророков тяжело сказалось на иудаизме. Вкупе с запретом на миссионерство, введённым Эзрой, это привело к постепенному усилению тенденции к изоляционизму, изначально присутствующей в этой религии. Иудаизму так до сих пор и не удалось решить вопрос о том, как определять принадлежность к этой религии. С одной стороны мы видим следы архаических представлений об этнической принадлежности к племени, передаваемой по материнской линии. Таким образом иудеем является любой человек, рождённый иудейкой, при этом он может и не исповедовать иудаизм. Здесь изначально речь явно шла о принадлежности к племени и, соответственно, к исповедуемой в нём религии, поскольку понятия «национальность» ещё не существовало. С другой стороны, иудеем может стать любой, принявший иудаизм, и если это — женщина, то её дети будут иудеями по рождению.

Внутри иудаизма можно обнаружить следы борьбы с пережитками матриархата. В частности, новый мессия должен происходить обязательно из «дома Давидова», то есть здесь идёт наследование по отцовской линии. Однако окончательно победить эта тенденция так и не смогла.

Запрет миссионерства привёл к тому, что иудаизм не стал мировой религией. Вместе с тем, до появления христианства этого запрета явно не слишком усердно придерживались. Так, к началу нашей эры каждый десятый житель Римской империи определял себя как иудей. Совершенно очевидно, что речь в данном случае не могла идти об этнических евреях, но о прозелитах. Появление Септуагинты было тоже миссионерским актом. Но полностью стать мировой религией иудаизм мог лишь решив две главные проблемы: связь религии с этнической принадлежностью и привязанность религии к Иерусалимскому храму, что и было успешно сделано Иисусом.

На самом деле Иисус был не создателем новой религии, но реформатором в духе Мартина Лютера. Он нисколько не отрицал иудаизм, а пытался сделать его более доступным для всего населения империи. При этом его учение изначально имело резкий антиримский характер. Само собой разумеется, что ни Иисусу, ни его ученикам, как правоверным иудеям, не могла прийти в голову идея о каких-либо матримониальных связях с богом. Наоборот, даже в евангелиях, написанных значительно позже смерти Иисуса, постоянно подчёркивается его принадлежность к потомкам царя Давида, что должно было обосновать его претензии на роль именно мессии.

Становление мима христианства в том виде, в каком мы его знаем сейчас, заняло несколько столетий и является по сию пору уникальным примером работы жреческой бюрократии по совершенствованию мимкомплекса. Собственно, от изначального учения не осталось почти ничего, но сколько было добавлено!

Создатели христианства с самого начала делали ставку на развитие бюрократии — ни одна другая мировая религия не имеет столь отлично организованной церкви. Эти бюрократия изначально не допускала никакого религиозного творчества, никаких пророков. Все изменения в религии должны были исходить только от самой церкви. Шаг в сторону всегда карался предельно строго, инакомыслие истреблялось на корню. При этом церкви приходилось постоянно бороться на два фронта: против ересей внутри церкви и против иудаизма. В обоих случаях использовался мим «мы и они».

На первых этапах главным противником был иудаизм, поскольку различия в обеих религиях были чрезвычайно минимальны. Однако паству легче всего было найти именно среди последователей иудаизма, для которых новая религия не несла почти ничего нового, всё это было им уже знакомо. Борьба с иудаизмом продолжалась многие сотни лет и стала религиозной традицией, мимом, настолько сильным, что христианство оставило без внимания возникновение и распространение мусульманства. Даже когда от миллионов последователей иудаизма остались жалкие крохи, церковь продолжала их преследовать, и чем меньше их оставалось, тем жёстче было преследование. Как мы с вами знаем, без образа врага крайне сложно поддерживать чувство общности. Но когда враг слаб и его очень легко распознать (особая одежда, жёлтые наручные повязки или шестиконечные звёзды), бороться против него даже приятно и совершенно безопасно, только полезно для всех (кроме врага, естественно)[71].

К моменту принятия императором Константином решения о превращении христианства в государственную религию оно уже имело организованную церковь, что, несомненно, явилось привлекательным для властителя. Константин умело «привил» церкви черты римской бюрократии, существенно усилив этим данную организацию. Церковь очень быстро разобралась со жреческой бюрократией других религий. После чего были предприняты дальнейшие усилия по адаптации христианства к религиозному сознанию политеистов, составлявших большинство населения империи.

Совершенно очевидно, что в ту эпоху значительная часть церковной иерархии владела арамейским и ивритом. Поэтому трудно предположить, будто отцы церкви не подозревали, что в Пророчестве Исайи ничего не написано о девственнице и непорочном зачатии и что святой дух на языке оригинала был женского рода. Но то, что было непонятно иудеям, было известно язычникам, знакомых с оплодотворением земных женщин богами и привыкших почитать богиню-матерь. Первые христианские общины (иудео-христиане) ничего не знали о зачатии от святого духа. Согласно Евсевию Кесарийскому (Eusebius. Historia ecclesiastica. 111.27:2), эбиониты считали Иисуса «бедным и обыкновенным человеком, который только за совершенство нрава признан праведным и который родился от соединения мужа с Марией».

Точно также обстояло дело с божественной троицей, непредставимой для монотеистов, но близкой представителям политеизма.

Отцы церкви непрерывно перекраивали христианство, последовательно отделяя его от иудаизма, запрещая сомнительные евангелия, «охристианивая» иудаистские праздники и т. д. Они не рискнули только убрать родословную Иисуса, не игравшую для религии теперь никакой роли и даже противоречащую ей, поскольку родословная Иосифа, который теперь не был отцом Иисуса, не имела к Христу никакого отношения.

Проблемой любого мировоззрения является попытка тотального объяснения мира. Однако, как мы знаем, мировоззрение является мимом, который противится любым изменениям. Обслуживающая мим бюрократия должна непрерывно изменять его, чтобы он соответствовал текущему моменту, что противоречит природе мима.

Огромное влияние на эволюцию мимов оказало изобретение письменности. Записанный мим можно сравнить с вирусом, способным сохраняться сколь угодно в неактивной форме и просыпающимся к жизни в подходящих условиях. Письменность обеспечила мимам существенно лучшую возможность сохраняться и распространяться. Одноко она также снизила возможность мутации мимов, поскольку всегда можно было обратиться в исходному варианту. Но если в бесписьменном варианте мимы мутировали чересчур быстро, то записанные не желали меняться вообще. Возвращение к оригиналу, невозможное для других репликаторов, не улучшала, а снижала шансы многих мимов на выживание и распространение. Мимы перестали идти в ногу с меняющейся социальной жизнью.

Ни одной религии мира не удалось добиться полного соответствия текущему моменту, они всегда несколько от него отставали. Это было не очень страшно, пока главный соперник религии — наука — находился в руках религиозной бюрократии и кое-какие новые знания можно было несколько ретушировать и препятствовать их распространению. Но в некоторый момент наука начала практиковаться не только жрецами, но другими членами общества. И это было началом конца религии, понимаемой как мировоззрение.

Как всеохватывающее мировоззрение — а каким ещё мировоззрение может быть? — религия исчерпала себя к началу девятнадцатого столетия. Во времена эпохи Просвещения её позиции были подорваны или ослаблены во многих областях, а прогресс науки в девятнадцатом столетии практически поставил точку на религии как на мировоззрении. Это относится, правда, только к христианству и иудаизму. Прочим мировым религиям повезло в этом отношении больше, они продержались в ранге мировоззрения ещё сто-сто пятьдесят лет.

Лишение ранга мировоззрения отнюдь не означало исчезновение религии как таковой. Девятнадцатый век вызвал к жизни новый тип мимкомлекса — идеологию.

Идеологические мимы были уже не столь всеохватывающими, как мировоззренческие. Они практически оставили на произвол мима науки научные вопросы и в этой области только контролировали деятельность учёных и цензурировали полученные ими результаты. Кроме понижения статуса религии до уровня идеологии девятнадцатый век произвёл на свет ещё и два идеологических мима, оказавших роковое влияние на население всей планеты. Это были мимы национализма и коммунизма.

Оба мимкомплекса основывались на миме «мы и они». Мим национализма существенно проще, понятнее и не не требует никакого, даже школьного образования, чтобы инфицировать человека. Он создаёт иллюзию псевдообщности людей просто на основе национального признака, который с девятнадцатого века становится главной характеристикой человека. До этого такой характеристикой была принадлежность к той или иной религии, этническая же принадлежность играла подчинённую роль.

В начале девятнадцатого столетия в Европе была проведена уникальная процедура по определению национальности населения. К основной, или «титульной» (как принято говорить в Прибалтике) национальности было приписано всё население страны, придерживающееся ведущего вероисповедания и говорящее на основном языке страны. В результате немцы, проживавшие в Эльзасе и Лотарингии стали французами, а французы и голландцы, проживавшие в Германии, немцами. При определении национальности на тот момент в Германии никого не смущало, что половина населения страны носит фамилии явно славянского происхождения. Однако после определения национальности сменить её стало практически невозможно.

Поскольку мимкомплекс национализма основывался на миме «мы и они», для его существования необходимы были враги, борьба против которых могла бы сплотить нацию. Должно было существовать две группы врагов — внутренние и внешние. Внешние враги традиционно назначались государством. Внутреннего врага национализм унаследовал от мима религии, им стали в Европе и Америке евреи. Особенно повезло с внутренними врагами России, в которой, благодаря многонациональному составу, всегда можно было добавить к евреям тот или другой народ. Напротив, Япония, в которой евреев не было, была вынуждена в качестве суррогата поставить в положение евреев корейское меньшинство в стране.

Мимкомплекс национализма успешно развивался в девятнадцатом столетии и достиг своего апогея в начале двадцатого века, равно как и входящие в него мимы антисемитизма, патриотизма, великодержавного шовинизма и т. д. После поражения фашистских режимов во второй мировой войне национализм вовсе не исчез и даже не был осуждён. Он успешно существует и процветает и поныне в самых что ни есть демократических странах.

Мим национализма был настолько силён в начале прошлого столетия, что в отдельных странах к нему попыталась пристроиться католическая церковь. Так, например, в Венгрии эта церковь явилась инициатором расистских антисемитских законов, которые были приняты в этой стране ещё в начале двадцатых годов, задолго до принятия подобных законов в фашисткой Германии. Во время войны венгерские католические священники благословляли (буквально!) расстрел евреев, проживавших в гетто. В настоящее время подобное же происходит во многих мусульманских странах.

Мим коммунизма также основывается на существовании двух групп врагов. К внутренним врагам относились представители буржуазии, к внешним — все прочие капиталистические страны. Если внешние враги всегда были в наличии, то с внутренними дело обстояло хуже — эффективная государственная бюрократия быстро их уничтожала. Партийные враги, заменившие «буржуев», тоже были в ограниченном количестве. Даже предпринятая Мао беспрецедентная попытка воссоздания внутренних врагов не обеспечила достаточного их количества на протяжённый период.

Всё это принуждало коммунистический правителей идти проверенным путём и выдвигать евреев на «почётную» роль внутреннего врага, слегка прикрасив антисемитизм антисионизмом. Это было нелегко в странах Варшавского договора, поскольку в некоторых из них после войны евреев почти не осталось. Так, к концу существование ГДР в стране проживали по разным данным от 500 до 1500 евреев. С подобной же проблемой конфронтируют многие мусульманские страны, в своё время «необдуманно» избавившиеся от евреев и вынужденные поэтому добавлять к врагам христианские меньшинства либо даже мусульман другого религиозного направления.

Идеологические мимы также имеют собственные бюрократии — политические партии. В случае победы партии, придерживающейся одной из вышеназванных идеологий, государственный режим быстро превращается в диктатуру, а партийный аппарат сливается с органами государственного управления. Особенности диктатуры в каждой отдельной стране при этом диктуются глобальным локальным мимом, о котором мы уже упоминали.

Двадцатый век не принёс новых идеологий (что, может быть, и к лучшему). В современных западных странах идеология в настоящее время представляет собой смесь религии и национализма, приправленную в различной степени наукой. Вместе с тем, мы наблюдаем повсеместно «тоску по мировоззрению», борьбу мимов, стремящихся занять свободную нишу. Наука, к сожалению, всё ещё не может стать всеобщим мировоззрением — как говаривал классик: «низы ещё не готовы» («верхи», впрочем, тоже). Поэтому борьба идёт между имеющимися идеологиями. На данном этапе доминируют радикальные направления религии вкупе с национализмом.

Особого развития эти радикальные мимы достигли в Америке и на мусульманском Востоке. В странах «победившего ислама» подобные мимы продуцируются религиозной бюрократией и поддерживаются бюрократией государственной. В Америке превалируют секты харизматических лидеров. От официального христианства в них мало что остаётся, но присутствуют абсолютная дисциплина, тотальный контроль и добровольный отказ членов секты от какой-либо ответственности за свою жизнь.

Все эти мимкомплексы характеризуются гипертрофированным мимом «мы и они», при этом за «они» не признаётся даже право на существование. Уровень ненависти ко всему, что не «мы», настолько высок, что не предполагает какого-нибудь компромисса с противниками вообще, переговоры с ними поэтому бессмысленны и безнадёжны. Носители этих мимов — братья по ненависти. Неважно, что или кого ненавидеть — христиан, дарвинизм, иудеев, врачей, делающих аборты, гомосексуалистов, писателей или карикатуристов, империалистов или коммунистов, учёных или атеистов, суннитов или шиитов. За такую ненависть и жизнь отдать не жалко.

И отдают…

Более шестидесяти пяти процентов американцев принадлежат к так называемым неортодоксальным конфессиям (сектам). Родни Старк и Роджер Финке предприняли попытку объяснить подобную склонность жителей североамериканского континента с позиций экономикса и рассматривали секты как успешные предприятия. При этом они пришли к выводу, что для успешного функционирования религиозного предприятия оно должно обязательно основываться на сильнейшей ксенофобии (опять поршневские «мы и они»). Кроме того, процедуры принятия в секту и выход из неё должны быть необычайно затруднены (иначе сектанты не будут ценить принадлежность к религиозной группировке). Необходимо также требовать от членов секты как можно больших денежных взносов, чтобы продаваемый сектами товар — успешная загробная жизнь — имел наибольшую привлекательность, поскольку чем больше человек вкладывает во что-то, тем больше он это ценит (Rodney Stark, Roger Finke, Acts of Faith: Explaining the Human Side of Religion, 2000)[72].

Существуют и более «мягкие» вариации нового мировоззрения. Обычно эта мешанина из мистических и псевдонаучных идей, обильно сдобренная суевериями. Характерная особенность жертв всех мимов, претендующих на звание «нового мировоззрения» — полная закрытость к опыту. Все эти мимы обладают одним и тем же дефектом — они неспособны к мутации. Мимы, которые не могут приспособиться к изменениям окружающей среды, опасны для человечества, поскольку готовы пожертвовать своими носителями, лишь бы не изменить своего содержания.

Как бы ни стремились репликаторы продлить своё существование, они тоже невечны. Через определённое время они теряют способность приспосабливаться к изменениям окружающей среды — мутировать — и погибают. Особенно легко распознать стареющим мим в организациях: как только там начинают уделять чрезмерное внимание дисциплине и при этом моббинг набирает всё большую силу, так можно говорить о верных признаках приближающейся смерти организационного мима. Если вас вызывают к начальнику из-за двухминутного опоздания — пора подумать о новом месте работы. Ваша фирма либо разориться, поглотится конкурентами, либо будет закрыта вышестоящими органами. Работать в агонизирующей организации очень неприятно и неполезно для здоровья.

На уровне государства организационные мимы дряхлеют одновременно с идеологическими. Проявлением этого одряхления является ограничения свободы граждан в любых областях. Однако традиционно данные мимы производят запреты, касающиеся сексуальной жизни граждан. Например, запрещаются аборты или наоборот, власти требуют ограничиться только одним ребёнком. Супружеская неверность может наказываться смертью и т. п. В истории человечества можно найти бесчисленное количества подобных примеров. Жить в агонизирующем государстве очень неприятно и неполезно для здоровья.