И тут выхожу «Я»
И тут выхожу «Я»
Как вы уже можете предположить, для появления «Я» необходимо, чтобы существовали «другие», и чем больше этих «других», тем сложнее становится «Я», поскольку каждый раз происходит противопоставление «Я» иным «другим». На первом этапе, когда в наличии были только «мы и они», потребности в сложном «Я» не существовало, индивид едва выделял себя из «мы», которое тоже было одно, ибо все остальные были «они».
Положение усложнилось с появлением фратрий. Теперь существовало уже два «мы»: «мы» как фратрия и «мы» как племя. Эти два «мы» не совсем совпадали друг с другом и тут впервые возникла потребность выбора между требованиями различных «мы», что, в конечном счёте, способствовало развитию «Я».
С усложнением общества количество «мы», к которым мог принадлежать индивид, постоянно увеличивалось. Образовывались «мы», объединяющие людей по половому признаку, по возрастному признаку, по профессиональному признаку и т. д. Взаимодействия с этими различными «мы» требовало обособления индивида от них, ибо только так можно было сделать выбор между различными требованиями, которые эти новые сообщества предъявляли. «Но только в раннем детском мирке существует… „мы“, не замутнённое хоть в малой мере уходом индивида в себя — его обособлением. Последнее значит, что на нем скрестились хотя бы два разных „мы“, вызвав в нем трудные состояния нервной системы, эмоции, аффекты, которые позже интериоризуются. Индивид — это не микроскопическое „мы“, уплотнённое до точки, а пункт пересечения нескольких, многих, множества отношений „мы и они“. Индивид выбирает, сомневается — он примыкает или хоть прикасается то к одному „мы“, то к другому, то к третьему. Отсюда-то и рождается его внутренний мир, в том числе его высшие внутренние качества: сознание, мышление, воля. Пожалуй, можно сказать, что сознание личности тем выше, чем большее число многообразных „мы“ в ней соперничает, т. е. чем шире объем ее социально-психических отношений.» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.133).
«Я» начинает развиваться опять-таки как механизм ограничения суггестии, когда требования одного «мы» ингибируются требованиями другого «мы». Чем больше этих «мы», реальных или воображаемых, тем больше возможность выбора вариантов поведения для индивида, тем сложнее его «Я».
На первом этапе развития «Я» ещё очень недифференцированно, его границы нечётки и размыты. В «Я» включаются также части «мы»: отношения с членами фратрии, племени. Кроме того, от «Я» неотделима и экологическая среда, географическое место обитания человека. Многочисленные исследователи всегда удивлялись чувству связанности с природой у представителей «недостаточно» развитых племён. Подобное чувство действительно существует, но оно связано не с особой любовью к окружающей среде или врождённым чувством поддержания экологического порядка. Нет, человек ещё недостаточно выделяет себя из среды и любое её нарушение воспринимается им как ущерб, причинённый ему лично.
К «Я» принадлежат также и многочисленные предметы — одежда, оружие, украшения, утварь и пр., и опять-таки, повреждение или утрата любого из этих предметов означает ущерб, причинённый «Я».
«Я» распространяется также на домашних животных и охотничьи угодья. В общем «Я» очень велико, в нём много всего, только очень мало личного. Индивидуального почти нет. Все похожи на всех и неотличимы друг от друга. Духовное и материальное слиты воедино. Европейские завоеватели не понимали значения подарков, которые им делали «дикари» — человек отдавал часть себя другому и принимая от другого подарок как бы включал его в себя. Вот почему во всех древних магических обрядах непременно нужно было овладеть каким-либо предметом, принадлежащим человеку, на которого направлен обряд: таким образом воздействие производится прямо на его личность. Следы этого древнейшего этапа развития «Я» мы можем и сегодня найти во многочисленных суевериях, сохранившихся даже в самых что ни на есть индустриализированных обществах.
Всё дальнейшее развитие «Я» будет идти по пути сужения границ личности, отделения её от среды и от других людей. Этот процесс «не может быть понят вне развития и усложнения межлюдских отношений, в первую очередь материальных, вещных: размежевание соседних территорий и связанных с ними хозяйственных прав, умножение разнообразных форм отчуждения и присвоения отдельных материальных компонентов прежнего „я“: дарений, передач, замен.» Б. Ф. Поршнев, 1979, с.138). Именно развитие отчуждения и присвоения вещей привело к становлению и развитию «Я».
На первоначальном этапе развития «Я» огромную роль играло имя человека. Изменение имени означало одновременно смену «Я». Не случайно при инициации человек получал новое имя. У многих племён существовал обычай давать ребёнку «настоящее» имя, которое знали только родители и жрец, и «маскировочное», повседневное имя, которое знали все остальные. Считалось, что таким образом ребёнок защищён от происков злых духов, которые не могут причинить ему вреда, поскольку они могут его найти только зная его настоящее имя. Эти архаические традиции сохранились по сей день: при принятии какой-либо религии человек получает новое имя; при вступлении в тайную организацию человек получает «тайное» имя; наконец, при вступлении в брак один из брачующихся получает новое имя. Новое имя — новое «Я».
Постепенно, по мере развития общества имя и сопровождающие человека предметы постепенно отщеплялись от «Я», играли для него всё меньшую роль. Уже во времена античности развитие личности достигло такого уровня, что «Я» ограничивалось лишь телом человека, воспоминаниями, которые он нёс с собой и его сознанием. На этом этапе изменение «Я» было связано с деформированием тела: его покрывали различного вида татуировками, зубы подлежали выбиванию, мочки ушей разрывали, изменяли форму головы или стопы, удлиняли шею — фантазия людей в деле самокалечения и сегодня не знает предела.
Деформация тела должна была изменять также «Я» преступников: им отрубали конечности, выжигали клейма, вырывали ноздри. Возможно, «Я» преступников таким образом и удавалось изменить, но не их поведение.
Постепенно и тело перестаёт быть границей «Я». «Совершается перенесение сути личности на „внутреннее я“ или „внутренний мир“, и лишь на этой ступени окончательно складывается тождественность личности самой себе, т. е. подлинное „я“, а вместе с тем ее единичность и своеобразная единственность, как микроуниверсума.» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.139).
Человек принадлежит уже к нескольким «мы» и перед ним встаёт проблема соответствовать в каждый данный момент тому «мы», с которым он непосредственно контактирует. Для этого ему необходимо демонстрировать поведение, адекватное для данного «мы». Однако одновременно это означает, что все другие варианты поведения, которые адекватны для других «мы», должны быть скрыты, подавлены. И чем больше существует этих «мы», к которым принадлежит человек, тем больше он должен скрывать, подавлять. Постепенно это скрытое, подавленное в человеке приобретает все большее значение, а многочисленные «мы», к которым он теперь принадлежит, получают некоторые качества «они».
На этом этапе утрачивается первобытное «родство душ». Человек уже не может больше полностью раствориться в «мы», полностью с ним слиться. Он изгоняется из психологического рая стопроцентной принадлежности и уверенности в «коллективе» (многие из нас до сих пор тоскуют по этой потере). Речь становится внутренней речью, мысли скрываются от окружающих, появляется возможность выбира из требований различных «мы» и не подчинения некоторым из них, что означает появление воли, то есть торможение одних действий и разрешение других.
«Психологический рай» означает полную добровольную подчиняемость «мы», рабскую покорность. Эта покорность не осознаётся, это предполагает, что никогда не возникает даже мысли о неподчинении. «Внутренняя порабощенность человека задолго до возникновения рабства описана многими внимательными и вдумчивыми наблюдателями первобытных племён. Так, Томас Штрелов, многие годы проживший среди австралийского племени аранда, в конце концов, изучая их обряды и мифы, пришёл к убеждению, что религиозная традиция и „тирания“ хранителей ее, стариков, накрепко сковали всякое творчество и воображение туземцев. Отсюда проистекают общая апатия и умственный застой. Видимо, уже много столетий священные мифы передаются слово в слово из поколения в поколение. Новые мифы не создаются, обряды не меняются. Ничего нового не допускается в духовном багаже племени.» (Б. Ф. Поршнев, 1979, с.159). Человек был рабом до возникновения рабства в большей степени, чем после его возникновения, ибо страх раба означает существование в его мыслях возможности иных моделей поведения, кроме беспрекословного подчинения.
Развитие «Я» непосредственным образом связано с развитием отчуждения материальных благ. На этапе безраздельного господства «мы» это отчуждение проявляется в форме «дарения». Ещё нет эксплуатации, но уже существует подневольное отчуждение продукта. В рабовладельческом обществе отчуждение может происходить только насильственно, «Я» уже настолько отделяется от «мы», что о добровольном «дарении» не может быть и речи. Рабовладельческий строй может возникнуть только тогда, когда «Я» развивается до непокорства, до мятежа.
Слияние, нерасчленённость «Я» и «мы» в первобытном обществе связаны с неограниченным «дарением». Ещё в средние века мы постоянно встречаем документы, ограничивающие право дарения. Только по мере противопоставления «Я» всем «мы», по мере становления отношения к другим в смысле «они», развивается накопление для себя.
Эта тенденция отношения ко всем «мы» как к частичным «они» приводит к тому, что единственное «чистое мы», которому оно может полностью доверять, перемещается в самого человека, в его «Я».
