Глава сорок вторая Шестерня от матери (Техника психокатарсиса)
Глава сорок вторая
Шестерня от матери
(Техника психокатарсиса)
П.: Успокойся… Так. Расслабься. Всё хорошо. В конце концов, из любой ситуации можно извлечь положительный урок.
В.: Что может быть положительного в скандале с матерью?
П.: В скандале как таковом, может быть, и ничего. Но её агрессия, пена у рта, может актуализировать те стрессы, до которых мы прежде не добрались. А если они теперь актуализировались — значит, можем избавиться. А если избавимся — то это и есть выигрыш в этой ситуации. Так что — успокойся. Расслабься… Что ты видишь?
В.: …Ничего.
П.: Посмотри повнимательней: что в тебе актуализировалось в связи с нападением твоей матери? Что и где?
В.: Ничего не вижу.
П.: Смотри внимательно: далеко-далеко, почти у самого горизонта, есть точка. Та самая. Ты её видишь?
В.: Вижу.
П.: Она приближается. Она всё ближе и ближе. Её всё легче становится различить. Что это?
В.: Шестерёнка.
П.: Какая шестерёнка?
В.: Обыкновенная шестерёнка. Как на нашем заводе в станках. Железная. С зубчиками.
П.: Много их? Зубчиков?
В.: Много. И все очень острые-острые.
П.: А в какой она у тебя части тела?
В.: В солнечном сплетении… А знаешь, что это — солнечное сплетение?
П.: Что?
В.: Это центр всего человека. Очень важное место.
П.: Так… Эта шестерня отнимает у тебя силы?
В.: Да.
П.: Сколько?
В.: Много. Почти все.
П.: А в процентах?
В.: Больше восьмидесяти.
П.: Не думая — от мужчины или от женщины?
В.: От женщины. Это от матери.
П.: Как давно в тебе эта шестерня?
В.: Давно. Очень давно.
П.: А как давно?
В.: Может быть, я ещё и не родилась.
П.: Так. Девятый месяц беременности тобой — это минус один. Восьмой — минус два. И так далее. Первая цифра, которая тебе приходит в голову, — когда появилась шестерня?
В.: Минус один.
П.: На последнем месяце беременности… А что тебя эта шестерня принуждает делать? Что она от тебя хочет? Именно шестерня?
В.: Она хочет, чтобы… чтобы меня не стало.
П.: Получается, приказ на самоуничтожение? Приказ на самоуничтожение… А ведь, действительно, последний месяц беременности — непривычно тяжело и хочется, чтобы этой тяжести не было. А следовательно, и самого ребёнка. Убить его буквально — страшно. Непривычно. Выход — чтобы ребёнок уничтожился сам… Самоуничтожился…
В.: Она могла меня и раньше не хотеть. Она же ведь лимитчица… Приехала, как многие, в Москву по лимиту набора рабочей силы, жизнь свою устраивать. Жильё получить в те годы, сам знаешь, было практически невозможно…
П.: Да, конечно, знаю. Спали и видели, чтобы любой ценой замуж за москвича выйти. Прописка в Москве, снабжение, да и атмосфера другая. Любой ценой. У меня была возможность таких понаблюдать. Когда студентом был, в нашей группе их, таких девиц, было больше половины. «Общажные» — мы их называли. Они и не скрывали, что готовы были замуж за кого угодно выйти, лишь бы получить московскую прописку.
В.: Правильно, иначе — общежитие или приживалкой на раскладушке у родственников. Сколько можно такую жизнь вытерпеть? Видел, говоришь? Так моя — это предыдущее поколение. Но, наверняка, то же самое… Она, когда замуж за отца вышла, две недели к нему ночевать не приходила. В комнате вместе с ним тогда пятнадцать человек жило — одни кровати. А тут женился — жена, получается, ещё одна жиличка. А потом ещё и я должна появиться. Семнадцатая в комнату. Я ещё на свет не появилась, когда во время ругани со свекровью, матерью отца, та сказала — проорала — что ещё и детскую кроватку в комнате поставить она не позволит, пусть ребёнка куда угодно, хоть на подстилку! А моя мать в ответ: это её сын на подстилке будет валяться, а она с ребёнком будет на кровати!.. Естественно, что я была, так скажем… не совсем желанна.
П.: Исчерпывающее описание судьбы твоего отца: какая мать, такая и жена… Всю жизнь на подстилке… И ещё неизвестно, насколько он прошпигован металлом. Так и живёт… Соответственно, в случае твоего необращения к Богу или недообращения и муж твой должен тоже на подсти… Хм… Так… Скажи, а брат твой был желанным?
В.: Тоже нет. Это уж потом она его очень полюбила.
П.: Как, собственно, и абсолютное большинство людей. Впоследствии матери, конечно, себя переубеждают, что ребёнка хотели, но исследования показывают, что это всё враньё. По результатам того же Хаббарда, чем только беременные американки себе в матку ни тычут — спицами, палочками самыми разными, ножницами — только чтобы ребёнка не было.
В.: Ужас какой! У нас так не делают.
П.: Это американки, и если бы плод не обладал столь невероятными способностями заживляться, американцы бы давно повывелись. Но у нас, думаешь, по-другому? Я имею в виду, на уровне желаний?
В.: Но ведь не тычут!
П.: Ты про внешние проявления, а меня интересует сущность… Да… На чём мы остановились?.. Общажные… Ты знаешь, студенческая группа, в которой я учился, была женской, парней было только четверо, остальные — девицы. Общажных, приезжих издалека, как я уже сказал, больше половины. Общежитие, в котором они жили, по тем временам считалось очень богатым, прямо-таки роскошным, в комнате было по двое-трое, не больше. На удивление, первые четыре курса ни одна из этих десяти-двенадцати общажных замуж не вышла. А потом курс пятый, вот-вот распределение. Незамужних могли заслать работать хоть за Полярный круг. А семейных, прописанных в Москве, в Москве и оставляли. И тут все наши девки разом, как по команде, стали замуж выходить. В неделю по две, если не по три свадьбы играли. Догадываешься, насколько искренние у них к мужьям были чувства?
В.: Что тут догадываться — всё понятно.
П.: Распределение отгремело — они стали так же разом разводиться. Может, не все сразу, а так, постепенно. Причём в половине случаев им удавалось не просто оттяпать часть мужниного жилья, но мужа попросту выгнать…
В.: А потом что?
П.: А потом был принят закон, по которому в случае, если развод происходил раньше, чем через пять лет, а одна из сторон была иногородней, то хозяин имел право её выписать. Явление-то массовое, определявшее облик и характер города.
В.: Нет, я спрашиваю, какая была у этих женщин судьба? Что с ними было дальше?
П.: Та судьба, которую сами себе собой же и определили. Внутренним своим состоянием. Я, разумеется, о каждой из них только в общих чертах знаю… Но ни одна из них счастлива не стала. Нет довольства жизнью.
В.: Моя мать тоже вечно всем недовольна.
П.: Это уж точно — изгиб губ у неё весьма красноречивый. Всё время обиженно поджаты. Я, когда её впервые увидел, — сразу обратил внимание. Да и на фотографиях то же самое: всегда набычившись. А это жест ненавистничества. А отец твой рядом с ней всё время поникший, задавленный… Как будто и не жил никогда… Может, у него тоже какая-нибудь шестерня? Ведь если кто чего ставит, то ставит всем… Как Костик на предплечья. Да… Так наши общажные, когда замуж выходили, детей большей частью не рожали, и за это им спасибо. Меньше нежеланных детей. А поскольку эти общажные были из явно подавляющих, то, появись эти дети, приказ на самоуничтожение мог в их тела внедриться калёным железом. Ещё до рождения.
В.: А что ты имеешь в виду: явно подавляющие?
П.: А то, что эти девицы были в состоянии заставить окружающих исполнять свои желания. Взять, хотя бы, конкурс в институт. Ведь чтобы сдавать вступительные экзамены, надо было добиться места в общежитии, что было большой проблемой и требовало определённой нахрапистости… Потом, после зачисления в институт, система экзаменов учила…
В.: Подавлению! Умению убедить, что достоин высшего балла!
П.: Правильно. Поэтому к пятому курсу столь простая операция как замужество удивительным образом произошла у них чуть ли не одновременно. Когда все вместе решили: пора! У их детей наверняка тоже есть коды на самоуничтожение.
В.: И во мне…
П.: Эти женщины, если не в первом браке, то уж во втором всё равно рожали, потому что не рожать мало кто в состоянии.
В.: Страшно слышать.
П.: Скорее отвратительно, гадостно. Понимаю, слушать гадостно, но правду лучше знать, потому что, её зная, проще, хотя бы на логическом уровне, решить, что нужен Тот, Кто единственно и может из всего этого вытащить… И моя мать — та же лимита. И того же поколения, что и твоя. Моя только на пять лет старше. И я был нежеланным, и моя сестра. И не важно, что мать была научным работником. Вернее, это закономерно, потому что в её время это было самое престижное занятие. Отец Сергий, живи он во времена её молодости, тоже бы стал научным работником. По их временам то же самое положение уважаемых и якобы знающих. А сейчас, скорее, стал бы художником или целителем… Да… Помнишь, сколько я металла после неё из себя вытащил? А от отца ведь ничего… Мы с тобой похожи даже матерями… Только моя мать замуж не за такую прописку, где в комнате пятнадцать человек, выходила, а за квартиру профессорскую, трёхкомнатную, высшей категории — по тем временам вариант наироскошнейший. Так что есть зависимость количества металла в детях от умения матери в жизни устраиваться. Странно, только, что мы только сейчас, спустя год, первую травму нашли… И брат твой… Да! Теперь понятно, почему у него первая жена такая… Всё закономерно. Но ведь и в нём я от вашей матери ничего не нашёл. Странно. Ведь если человек может поставить одну шестерню, то он не может не поставить ещё… Так… Есть какая-то мысль — никак не могу ухватить… Отца мать моя ненавидела, он болел. Когда развелись, сразу у него многие болезни прошли. Твой отец тоже поздоровей бы выглядел, сложись у него в доме по-другому.
В.: А как же мой брат? Его-то она любит. Слушается. Ведь никого в семье так не слушается, как его. Он меня младше, а она на него — снизу вверх.
П.: А вот как раз-то и подозрительно, что у молодого парня такая странная роль. Но, тем не менее, объяснение возможно. Закономерное. Всякая женщина, родив сына, стремится воспитать из него наилучшего из мужчин. Женщина, рождённая свыше, будет воспитывать Христа, Человека неограниченного, мудрого и самостоятельного. Остальные же 999 из 1000 будут воспитывать своего кумира — отца. Плотского отца. Старея, женщина с отмиранием логического мышления всё больше и больше «проваливается» в слой первых неврозов, — а это детство. Действительность всё менее для неё реальна, хотя этого она, естественно, и не замечает. Твоя мать, как обиженная на весь свет и на саму себя, а следовательно, с жизнью не справившаяся, в Сергее видит уже не сына, а только своего отца. Отсюда и этот взгляд снизу вверх. Но с собственным подавлением она всё равно не в силах справиться, — и ещё не известно, сколько шестерней на самоуничтожение мы найдём в его подсознании, согласись он на катарсис… Кстати, как поживает твоя шестерня? Изменилась ли она от нашего с тобой обсуждения?
В.: Она стала тоньше.
П.: Во сколько раз?
В.: В несколько… Раз в пять.
П.: Стоит продолжить обсуждение? Или её так выкинуть? То, что от неё осталось, может быть, лучше выкинуть без дальнейшего обсуждения?
В.: Лучше анализировать дальше.
П.: Хорошо. Итак, лимита как психоэнергетический феномен… Своеобразные эмигранты… Но беженцы не за убеждения, а экономические… Мне одна провинциалка объясняла, почему ей хочется в столицу, в Москву. Потому что в крупном городе никто никого не замечает. Можно делать всё, что захочется. А в её городке все на виду, все про всех знают, никуда не спрячешься. Иными словами, ей, замужней женщине, хотелось бы заниматься чем-то таким, о чём бы желательно, чтобы никто не смог бы засвидетельствовать. Кстати, мне и мать в точности тем же объясняла ценность столицы. Так что, вся Москва — одни и те же люди. Только одни здесь в первом поколении, другие — во втором, а третьи — в третьем…
В.: Отсюда следует…
П.: Отсюда следует, что совершенно справедливо твоё наблюдение, что женщины вообще более подавляющи, чем мужчины. Только твой вывод следует сформулировать несколько корректней. Ты ведь его сделала, наблюдая женщин лишь в одном месте — в Москве. А сюда, как мы выяснили, съезжаются устраивать свою судьбу женщины определённого психоэнергетического склада. Скажем, так: похожие на Софью Андреевну. Тем самым их здесь концентрация, по сравнению со средним по стране, значительно выше. Но в то же время своим отъездом с родины они там явно психоэнергетическую обстановку улучшают. Таким образом, вывод твой о женщинах корректней будет выглядеть так: в городах, особенно столичных, вообще Центрах, женщины более подавляющие, чем мужчины. Как следствие, здесь браки выродились до того уровня, который мы и можем наблюдать. Отсюда следует, что, во-первых, здоровый мужчина должен из Центра рваться, как из братской могилы, а во-вторых, как женщины, с генитальной точки зрения, они ноль…
В.: Что ты замолчал?
П.: А всё-таки странно: почему мы до сих пор ничего от твоей матери не могли выявить? Мать — если не самое основание, то, во всяком случае, слой, следующий после основания. Ведь, в конечном счёте, в основе многих неприятностей — мать. Если она, конечно, подавляющая. Может быть, мешала какая-нибудь внутренняя цензура, запрещающая видеть?
В.: Ничего не могу тебе сказать.
П.: А если так, то в тебе должно быть ещё достаточное число программ… Глубоко законспирированных… Скажи, а эта программа на самоуничтожение повлияла на то, что ты так вышла первый раз замуж?
В.: Да. Повлияла довольно серьёзно.
П.: Посмотри на шестерню — что с ней происходит?
В.: Не стало нескольких зубчиков.
П.: Отлично. Скажи, а эта программа повлияла на то, что ты Библию в руки до нашей с тобой встречи не брала?
В.: Да.
П.: А на наши с тобой взаимоотношения?
В.: Тоже.
П.: В каком смысле? К чему эта шестерня тебя принуждала? В том виде, в котором она в тебя была вложена? Именно шестерня?
В.: А чтобы ничего у нас с тобой не было. Чтобы наши отношения уничтожились. Самоуничтожились.
П.: А сейчас? Какое сейчас её желание? И, соответственно, влияние? Матери, я имею в виду?
В.: Да, в общем-то, такое же.
П.: Ничего не изменилось?
В.: Не то чтобы ничего… Но в общем…
П.: Значит, без шестерни наши взаимоотношения были бы лучше?..
В.: Да.
П.: Кстати, как она там поживает?
В.: Половина. Только половина зубчиков осталось… Она очень не хотела, чтобы у меня родилась дочка. А я так хотела ребёнка, мечтала… Всё время мне говорила: намучаешься с ней, намучаешься…
П.: Внушала?
В.: Не осознавая. Да! В сущности, она хотела, чтобы я с дочкой намучилась. Хотя на словах говорила, что желает мне счастья.
П.: Смотришь на шестерню?
В.: Смотрю. Моего ребёнка только сластями подкупают; а легла я в больницу, ребёнок записан был к зубному — не отвели.
П.: Зубчик какой-то заговорил?
В.: Да. Вернее, не столько зубчик, сколько нечто, с ним связанное… Да их вообще всего три осталось. Правильно говорят, что детьми дерутся…
П.: Узнаю Толстого! «Крейцерова соната»! Там этот человек, который, застав жену с любовником, убил её, рассказывал, что они детьми дрались. Он, кажется, больше старшей девочкой, а она сыном, не помню каким.
В.: Да. Летом. Какое же было счастливое лето! Самое счастливое в жизни! И «Крейцерова соната». Какая всё-таки хорошая вещь… А мать… мать пытается ребёнка перетянуть. Да если бы он им был по-настоящему нужен! А то так — глупость одна.
П.: Глупость? Не скажи. Ты обрати внимание, насколько она гениально объединила некоторые вещи! Ведь что она сейчас с пеной на губах требовала? Чтобы ребёнок не смел читать Библию, чтобы ей не давали читать Толстого, но чтобы она смотрела эти дебильные телесериалы и ходила ставить свечки. Кстати, она матери моей звонила, что не допустит, чтобы я «всякие там книжки писал». Так что на подсознательном-то уровне — всё чётко объединено и противопоставлено. Ты не заблуждайся — это не глупость. Здесь всё достаточно отчётливо! А мать, обычно, — основа семьи… К несчастью, ещё и основа надорванности судеб её детей…