Глава двадцать первая Неизвестное преступление Толстого

Глава двадцать первая

Неизвестное преступление Толстого

Все бытующие мнения о Софье Андреевне можно свести, в сущности, к трём основным.

1. Софья Андреевна — ангел-хранитель Льва Николаевича, что следует из того, что она была верная жена (в чужой постели её никогда не заставали), близкая мужу душа (Лев Николаевич ей объяснялся в любви: не мог же он — он! — ошибаться в её необыкновенности; что же касается его высказываний о том, что Софочка — нравственный урод, так это не более чем слова, сказанные в запальчивости), добродетельная мать (у неё не умерло до совершеннолетия восемь человек детей, а всего было шестнадцать беременностей), идеальная хранительница очага (если бы не она, Лев Николаевич раздал бы всё голодающим, и сыновьям было бы невозможно подбирать лошадей в масть; что же касается того, что её накопительские усилия оказались напрасными — всё равно семья была ограблена большевиками, — так это историческая случайность, и детям, которым пришлось в результате революции самим зарабатывать, от неследования принципам отца (неприученности к труду) пришлось сложнее — случайно). К этому растиражированному мнению — «верная жена, близкая мужу душа, добродетельная мать и хранительница очага» — довлеют преимущественно женщины, свободно чувствующие себя в иерархиях, и плохо ухоженные женатые мужчины, — словом, большинство населения.

2. Софья Андреевна — исчадье ада, и правильно к концу жизни сказал про неё Лев Николаевич, что её, мягко выражаясь, проделки вовсе не следствие болезни, а проявление нравственной нечистоты. Этого мнения придерживаются лишь немногие, знавшие семейство Толстых. Среди них Гольденвейзер (его воспоминания, в отличие от воспоминаний тех, у кого Софья Андреевна предстаёт как образец нравственной женщины, не переиздавались с 1923 года), Феокритова (её воспоминания о том, что она видела, живя в доме Льва Николаевича, до сих пор не выпускают из стен архивов), Чертков (а его книги о Толстом вы разве можете где-нибудь купить?) и вообще все толстовцы.

3. Софья Андреевна не была ангелом (а кто из живущих ангел?), но она была выдающейся женщиной по сравнению с окружающими (переписывала работы мужа, писала сама (пусть и против мужа), была художницей — разве не сам Лев Николаевич насчитал у неё 19 талантов?), а если в чём и отставала от мужа, так это естественно — ведь муж у неё был гением, разве за таким женщине угнаться? Это мнение высказывают люди начитанные, которые даже на вопрос, идёт дождь или нет, постараются ответить уклончиво. А уж если речь зайдёт о вопросах нравственных, то готовьте на время рассуждений подушку… В сущности, по особенностям своего мышления они ближе или даже совпадают с первой группой.

Защитники Софьи Андреевны свидетельство Гольденвейзера устраняют «легко»: дескать, у него взгляд предвзятый, односторонний и вообще не согласующийся с мнениями детей Льва Николаевича, его внуков да и самой жены. И вообще всё это — мнения… Мнение вообще есть нечто эфемерное… Хорошая была Софья Андреевна, а вот Лев Николаевич на словах проповедовал одно, а договориться с женой не мог. Сам такою её воспитал, нехор-р-роший человек. Подумаешь, невидаль: какашками она восторгалась, а не идеями мужа! Сколько женщин так живут!

Грустно огорчать корпус толстоведов, но не сообщить, что мы обнаружили и цифровые свидетельства нравственной нечистоты Софочки, мы не можем. Из них следует не только то, что Софья Андреевна — дрянь, но и то, что на Льва Николаевича на удивление упорно многие клевещут. Мы постараемся этим клеветам положить конец!

Дети выдают секреты своих родителей. Нет, не словесно, а образом своей жизни. Рассматривая особенности их судеб, можно выявить подсознательные или даже скрываемые вожделения родителей. Чаще матерей, ведь именно они, как известно, оказывают на ребёнка влияние большее, чем отец. На практике отец лишь даёт фамилию, определяет словарный запас своих детей и то ремесло, с которого они начинают зарабатывать на жизнь. Да, ещё, разумеется, генетические особенности: внешность, рост, тип телосложения.

Если детей в семье много, то это удача для исследователя: ведь среди них есть особенные, заведомо отличающиеся от остальных — любимый ребёнок, нелюбимый ребёнок, забытый ребёнок, а также старший и младший.

У Софьи Андреевны было шестнадцать беременностей, родилось тринадцать детей, четверо умерли во младенчестве, один (последний) в семилетнем возрасте, а восьмерым удалось пережить своё совершеннолетие. Вот они:

Сергей Львович (1863—1947), умер в возрасте 84 лет.

Татьяна Львовна (1864—1950), умерла в возрасте 86 лет.

Илья Львович (1866—1933), умер в возрасте 67 лет.

Лев Львович (1869—1945), умер в возрасте 76 лет.

Марья Львовна (1871—1906), умерла в возрасте 35 лет.

Петя (1872), не прожил и 1 года.

Николенька (1874—1875), жил несколько месяцев.

Варенька, родилась и умерла 13 (1) ноября 1875 года.

Андрей Львович (1877—1916), умер в возрасте 38 лет.

Михаил Львович (1879—1944), умер в возрасте 65 лет.

Алёша (1881—1885), прожил 4 года.

Александра Львовна (1884—1979), умерла в возрасте 95 лет.

Ваничка (1888—1895), не дожил до 7 лет.

По продолжительности жизни из девятерых детей выделяются трое: Александра — 95 лет, Марья — 35 лет и Андрей — 38 лет. Чем же они отличаются от остальных детей и друг от друга?

Оказывается, что Александра — единственный ребёнок, которого грудью Софья Андреевна не кормила!

Марья — была самым нелюбимым ребёнком Софьи Андреевны!

Андрей — был самым любимым ребёнком Софьи Андреевны!

Вот это результат! Оказывается, что для того, чтобы ребёнку быть здоровым, ему необходимо только одно — быть от своей «любящей, добродетельной матери» подальше!

Оказывается, что для того, чтобы ребёнку умереть быстро, необходимо, чтобы мать ему уделяла большее, чем другим детям, внимание! При этом неважно: «боготворит» ли она его, как Андрея, или по всякому поводу шпыняет, как Машу. Но, в сущности, ничего удивительного в этом нет: не важно, какая на лице некрофила сетка морщин — «любви» или «ненависти», излучаемое им некрополе всё равно остаётся орудием умерщвления.

Менее других внимания, как мы уже говорили, достаётся от матери старшему ребёнку — для неё более привлекателен младенец, но отнюдь не потому, что некрофилка заботится о его нуждах, а потому, что он более беспомощен и ей сопротивляться не может. Напротив, для отца старший ребёнок наиболее привлекателен, потому что мужчина-мыслитель прежде всего ищет собеседника, личность, независимо мыслящую. Сколько же жил старший ребёнок Льва Николаевича и Софьи Андреевны — Сергей?

Он жил 84 года, то есть дольше всех остальных пяти своих братьев!! И это несмотря на то, что жизнь его сложилась тяжелее прочих его братьев: в результате катастрофы ему ампутировали ногу, и он единственный из сыновей остался в коммунистической России.

Таким образом, мы, рассмотрев судьбу уже четвёртого ребёнка, вновь приходим к выводу, что чем меньше ребёнок в младенчестве общался с Софьей Андреевной, тем дольше он жил. Сергею особенно повезло: во-первых, он родился у юной ещё Софьи Андреевны, которая как некрофил ещё только матерела; во-вторых, уже на следующий год родилась сестра Таня, которая и приняла на себя «любовь» матери.

Пренебрежённые Софьей Андреевной дети отличались от остальных ещё и характером: в 1910 году, когда отец ночью бежал из дома, только Сергей и Александра нашли в себе мужество осудить мать за её над отцом издевательства. Сергей Львович тогда сказал Софье Андреевне: «Если ты считаешь себя больной, то тебе надо лечиться, если же ты считаешь себя здоровой, то тебе надо опомниться и иначе себя вести. Если ты будешь продолжать так же мучить отца, то мы соберём семейный совет, вызовем врачей, устраним тебя от ведения дел по изданию и от хозяйства и заставим разъехаться с отцом». Софья Андреевна, разумеется, «успокоилась». Но не изменилась.

Остальные дети более открыто приняли сторону матери и поносили отца вслух. Особенно усердствовал маменькин сынок Андрей Львович. Мы не верим в случайные совпадения, но когда мать умирала в 1919 году, рядом оказались вовсе не «любящие» мамочку детки — их не было, разумеется, по очень «уважительным» причинам, — рядом, помогая матери, оказались всё те же Сергей и Александра.

Был ещё один особенный ребёнок, Ваничка, который был вынужден умереть в шесть лет. Чем он отличался от остальных детей? Он был самым любимым ребёнком Льва Николаевича. Несложно догадаться, что если Софья Андреевна во всём мужу перечила, то её «сладкие» по отношению к младшенькому Ваничке чувства могли оказаться разве только более некрофиличными. И ребёнок умер, не дожив до семи лет.

Лев Николаевич даже Сергея считал обладателем кастрированного, как у матери, ума. И только в Ваничке Лев Николаевич сразу угадал носителя такого же, как у него самого, мышления — и, к сожалению, этого от жены не скрыл. Действительно, Ваничка был удивительным ребёнком — он видел жизнь и имел мужество её оценивать. Необычайность его интеллекта замечали все. Разве мог ребёнок с ненавистным матери неавторитарным мышлением рядом с ней выжить?

Впрочем, можно не обращаться к анализу чувств отца (и, как следствие, у матери противоположных), а обратиться с сухим цифрам. Почти все дети Льва Николаевича были младшими не более двух лет (до рождения следующего ребёнка), Ваничка же был младшеньким (наибольшее со стороны матери внимание) более всех других — шесть лет! Софья Андреевна, разумеется, горько над его гробиком плакала. Очень убедительно убивалась. А какие трогательные слова по поводу смерти «любимого Ванички» записала она в книге о себе! Противно цитировать. Тем более что эти её слова часто приводят почитающие Софью Андреевну как верную жену и любящую мать.

Следующим особенным (в смысле внимания матери) ребёнком, который был дольше других младшеньким (пять лет), была Маша, та самая Маша, которая умерла раньше других — в 35. Как не хочется умирать в 35 лет! (Ненависть Софьи Андреевны к Маше объясняют послеродовым воспалением роженицы. Обязаны ли мы веровать в подобное объяснение?)

Нужны ли ещё какие цифры? Мудрые и даже просто умные всё поняли ещё на полпути, а глупцам (в том смысле, в каком это слово употребляется Соломоном) всё без пользы.

Впрочем, можно было бы порассуждать и о на первый взгляд странной последовательности смертей маленьких детей — Пети, Николеньки и Вареньки. Почему-то маленькие дети у Софочки взялись умирать подряд именно после рождения нелюбимой Маши (Марии Львовны). Но именно здесь всё отчётливо закономерно: Софья Андреевна их вынашивала, одержимая ненавистью к своей дочери. Не каждый ребёнок способен перенести столь сильное некрополе. Вот они быстро и умерли. После трёх смертей подряд родился Андрей, который потому, видимо, и стал любимым, что всей своей садомазохистской жизнью показал, что вынашивали его в некрополе более сильном, чем Софье Андреевне было обычно присуще. Он его принял, не воспротивился и стал воплощением скрываемых женщиной, истово верующей в государственную религию, пороков: крал, играл в карты, убивал, изменял, не пропускал православных «богослужений», узнавал, что из-за него кончали жизнь самоубийством, и т. д. и т. п.

Итак, у «идеальной матери, верной жены и честной женщины» (загляните в толстенную Книгу отзывов выставки «150 лет со дня рождения Софьи Андреевны Толстой» — и вы эти слова найдёте на каждой странице!), как в то, сами не зная почему, начинали верить не только дети и внуки, но и большинство оказывавшихся в доме Толстых знакомых, дети умирали тем быстрее, чем больше она уделяла им своей «любви», выживали же ею заброшенные — они же выросли наиболее нравственно здоровыми.

Итак, первыми умерли как ненавистные Ваничка и Маша, так и любимец Софьи Андреевны и блудливых женщин Андрей. (Умерших младенцев, как не успевших проявить свой характер, мы из рассуждения исключаем.)

В толстоведении повсеместно считается, что дети Толстого свои дурные черты, например, страсть к картам, унаследовали от отца: ведь не Софья же Андреевна в них играла, а Лев Николаевич (в молодости)! В карты, вообще говоря, играют по-разному. Одни из корысти — и всегда выигрывают, это не сложно. Другим нравится сам процесс — его маятниковая периодичность: то при выигрыше достигается положение «императора», когда проигравший партнёр корчится от ощущения собственного ничтожества, от бессильной злобы, то в противофазе достигается ощущение полного своего ничтожества — когда осанку «императора» принимает выигравший партнёр. Именно ввиду психологических особенностей этих положений определённому типу людей играть приятно. Это канализирование (воплощение) садомазохистских потребностей — унаследованных или приобретённых. Дети Софьи Андреевны выигрывали и тут же проигрывали огромные суммы — и требовали от родителей денег на уплату долгов, что причиняло боль отцу и несло желанные попрёки от милой мамочки. Ярче всего эта страсть проявилась в характере маменькиного сынка Андрея, того самого, к которому Льву Николаевичу в доступе полностью было отказано. И наоборот: Сергею, единственному воспитаннику отца, карты были скучны. Таким образом, наличие страсти к картам, как и прочих садомазохистских воспалений у молодого Льва Николаевича и преданных Софье Андреевне детей, говорит лишь о том, что Софья Андреевна была тождественна по основным чертам характера матери Льва Николаевича. Что и привело к некоторой общности занятий детей этого сорта дам: Льва Николаевича, его братьев и его сыновей.

Лев Николаевич жил в доме, полученном по наследству от предков и его хозяйственными трудами и литературными заработками благоустроенном, но в нём не находилось уголка, в котором он мог бы почувствовать себя хозяином и в который бы не врывалась со злобными истериками «верная жена». В этом доме жило много народу: супруга, её дети и внуки, но не было ни одного человека (после смерти Ванички), который мог бы Льва Николаевича понять. Лев Николаевич мучился от одиночества, страдал очень…

Это наказание, но за какое такое страшное преступление?

Преступление же состояло в том, что Лев Николаевич не только позволил себе страстно влюбиться, не только позволил невесте и её родне увлечь себя в брак с женщиной, в которую вообще влюбляются, но и родил от неё детей. Неужели он не знал, что его дети будут не его? Сомнительно, чтобы он не знал этого вообще, ведь ещё в самые первые годы своего брака он, работая над «Войной и миром», Пьера в браке с Элен оставил бездетным, а её и вовсе вскоре умертвил. Так что, хотя бы в изменённом состоянии, Лев Николаевич знал и понимал.

И потому в том и заключается самое страшное преступление Льва Толстого, что для сожительства, содержания и рождения детей он выбрал себе женщину вовсе не генитального типа (иначе все дети его были бы как Ваничка, лучше даже, и не умерли), а анально-накопительского. Да и не любовь это была вовсе, а приступ некрофилии.

Лев Николаевич в «Крейцеровой сонате» глумился над музыкантом, главная характерологическая черта которого была — развитый зад, да и в понятийной речи гениальный писатель наверняка осуждал гомосексуалистов за противоестественность взаимоотношений, но разве сам он поступал лучше? От гомиков хотя бы не рождаются ни дети, от «любви» к которым убивают себя окружающие, ни от этих детей внуки, носители авторитарного мышления и продолжатели дела отцов. А от Толстого рождались, и потому тот подвид некрофилического секса, который он выбрал, — страстная любовь — сто крат хуже гомосексуализма.

— И что теперь? — может не согласиться кто-то из читающих. — Как же вступать в брак? С кем в постель ложиться? Ведь кругом одни некрофилки, пусть, в лучшем случае, и жухлые. Оставшиеся 0,38 %? Полноте, таких столь мало, что человечество вымрет!

Когда Лев Николаевич мучительно искал причину случившегося с ним семейного несчастья, одним из тупиковых решений был призыв к всеобщему девству, невступлению в брак. Многочисленные оппоненты Льва Николаевича над ним потешались и для словесного выражения своей с Львом Николаевичем противоположности ничего более умного не смогли придумать, как возразить, что в таком случае люди вымрут. Неужели, дескать, ему не жаль человечества?

На это Лев Николаевич отвечал: «А для чего оно должно жить-то, такое человечество?»

Наказание Льва Николаевича заключалось не только в горестном созерцании состояния своих детей и их жалких судеб — браки со шлюхами, успешное чиновничество, военные награды, страсть к картёжничеству, анальность (кастрированность) умов. Наказание заключалось ещё и в том, что Лев Николаевич поставил себя в затруднительное положение и как проповедник. Трудно обличать государственную церковь, социалистов-революционеров и столь же авторитарный царизм, если не затрагивать основание, их производящее, — размножение от женщин анально-накопительского типа. Ведь это именно их дети формируют сталинщину, гитлерщину и прочие государственные религии. И не случайно, что во всех этих системах есть культ некрофилической матери — какое тысячелетие ни возьми. Свидетели — иконы Астарт, Ашер, Кибел, Артемид, также и современные. Не отличался от культов прошлого, как показала история, и атеистический режим. И возвеличивал он не только трактористок-ударниц и парашютисток с актрисами, но и таких дам, как Софья Андреевна. Это получалось не намеренно, а естественно, непроизвольно. Бесполезно разоблачать государственные авторитарные веры, если не затрагивать основания: срубленные головы дракона вновь отрастут на сохраняющейся шее.

Да, конечно, из художественных произведений Льва Николаевича («Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресение», «Отец Сергий» и другие) следует, что страстная любовь есть зло. Но в письмах Толстого к своим детям и в публицистических произведениях — словом, на уровне понятийном — отношение уже явно двойственное, противоречивое, нерешительное. Как и сами его многолетние потуги уйти от жены. Что это как не наказание для человека, который мечтал целостно мыслить?! Ведь именно приближение к целостному мышлению и давало его уму возможность опереться на землю обеими ногами, а что это для биофила, как не удовольствие? Как может мышление быть целостным, если человек бросал курить семь лет, а уходил от жены не одно десятилетие? Разве не он до глубокой старости любил впадать в транс от ритмичной музыки (в последние годы всё-таки освободился и от этого) и называл Софью — любимой, Черткова — лучшим другом, а брата Сергея — самым близким человеком? Что же он в таком случае огорчался последствиям своих преступных предпочтений — дурным судьбам своих детей?

* * *

Мы уже рассказывали о жизни Андрея — кумира матери, которого она почувствовала от рождения, назвав в честь своего отца — модного доктора (!). Теперь желательно рассмотреть особенности психики самой нелюбимой дочки Софьи Андреевны — Маши.

Все три дочери Софьи Андреевны — Таня, Маша и Александра — были и остались, прежде всего, мамиными дочками, хотя и вели себя неодинаково — в мелочах.

Тождественность материнскому мышлению следует отнюдь не из одного только утверждения Льва Николаевича о кастрированности умов всех своих детей (кроме Ванички). Это проявилось также и в том, что все дочери, видя неприятие Львом Николаевичем авторитарной государственной религии, тем не менее, пожелали умереть, как и не добившая их мать, по православному обряду. Это вернейший признак — авторитарного, магического мышления. Также характерно и то, что на троих дочерей Софьи Андреевны приходится всего только одна внучка!! Разве это не преданность подсознательной ненависти матери к детям? Как бы инверсированно и по-актёрски даровито в этом отношении она ни представлялась?!

Дочери были похожи — в главном (бездетность, смерть по православному обряду, садомазохистские отношения с мужчинами, ненависть к матери при её жизни и т. д.), но нелюбимая выделялась. Мы не знаем, на какие документы опирался французский подданный, медик Сергей Михайлович Толстой (может быть, это были только семейные предания?), но он поставил Маше диагноз — mania anglicana. Каковы характерные особенности поведения людей с таким диагнозом? Прежде всего, подобный человек делает вовсе не то, что ему выгодно и даже не то, что он хочет, а то, что от него требуют. Он также принимает облик того человека, во власть которого он отдался.

Это экспериментально доказано ещё в XVIII веке, ещё в те времена, когда гипноз назывался «животным магнетизмом». Подобно тому, как кусок железа при прикосновении к нему постоянного магнита намагничивался и тем уподоблялся индуктору поля, так и человек, отдавшийся во власть гипнотизёра (вольно или полувольно), становился как бы его копией. После знаменитых докладов 1784 года целых двух комиссий, назначенных по приказу Людовика XVI, в которых опыты по магнетизёрству осуждались, центр подобных упражнений переместился в Великобританию (Брейд), и для конспирации «животный магнетизм» стали называть «гипнотизмом» или «гипнозом». Но и в Англии основной феномен гипноза — исчезновение личности гипнотизируемого и появление в нём индивидуальных черт гипнотизёра — естественно, сохранился. Целителями они себя стали называть уже в следующих поколениях — в конце XIX века. В эпоху дохристианскую они называли себя магами.

Механизм возникновения mania anglicana (а в терминах нашей книги просто гипнабельности) прозрачен и формируется в детстве: что бы нелюбимый ребёнок ни сделал — всё плохо, за всё следует наказание в виде, как минимум, энергетического удара. В результате затравленный, запуганный ребёнок полностью отказывается от своей воли и, спасаясь от боли, начинает угадывать настрой карающей матери и, как следствие этого настроя, те поступки, которые могут вызвать несколько меньший её гнев. Слова матери не имеют значения, потому что такого рода матери всегда врут. Но даже если вдруг они и захотят сказать правду, то ввиду нецелостности мышления, в основании которого стоит нереальная самооценка и разнообразнейшие восторги, всё равно получится враньё. Совершенствование этого свойства угадывать и делает такого ребёнка сверхчувствительным, экстрасенсом (в современной популярной терминологии), а неизбежно сопутствующее отсутствие воли — игрушкой в руках некрофилов. Что отнюдь не делает самого ребёнка неподавляющим.

Mania anglicana Маши Толстой проявилась, среди прочего, в том, что пока она была в семье детства, то, спасаясь от ненавистной матери рядом с отцом, она свою «любовь» к матери проявляла в инверсированной форме — делая всё наоборот, чем та от неё требовала. Тем, как ей казалось от рассмотрения поступков, которые она совершала, искренне следовала учению своего отца. Люди иного, чем у Льва Николаевича, ума именно такой её и воспринимали, ещё бы: она вела простой суровый образ жизни без роскоши, «работала сельскохозяйственные работы», помогала отцу. Но стоило ей выйти замуж за Н. Л. Оболенского, совершенно противоположного отцу человека, она вытребовала свою долю наследства, от которой ранее во всеуслышанье отказалась, и свой новый дом стала обставлять максимально роскошно. На основании этого поверхностные наблюдатели делают вывод, что образ её мыслей полностью изменился. Но это не так. В обоих случаях она оставалась истинно маменькиной дочкой. Сам Лев Николаевич никогда Машу своей последовательницей не считал.

Маша Толстая много и беспрестанно влюблялась. Причём в людей, совершенно ей чуждых (явно не в аналогов отца, скорее в аналогов своего младшего брата Андрея, или попросту — в дрянных людей), поэтому Льву Николаевичу, уже более-менее научившемуся разбираться в людях, всё время приходилось отговаривать её от болезненных браков. Про внешность Маши говорили, что она «не очень красива», из чего можно сделать вывод, что она была «красива, но не очень». На самом же деле внешне она относилась к тому типу женщин, про который откровенные люди говорят — «без слёз не взглянешь». Тем не менее, в Машу страстно влюблялись десятки мужчин, причём беспрестанно (даже когда она была якобы «толстовкой»). Из одних только этих многочисленных влюблений можно догадаться, что по направлению ума, сердца и духа она была мамина. (В Машину сестру Таню тоже страстно влюблялось десятки мужчин, а Александра и вовсе во время Первой мировой войны была удостоена звания полковника и награждена тремя Георгиевскими крестами за храбрость. Последнее, кстати, и является причиной, из-за которой сама она не влюблялась. Подход здесь следующий: известен следующий вид травм военного времени — солдат, оказавшийся в опасной ситуации, хочет позвать на помощь, но не может. Замечено, что после этого он становится гипнабельным: если же трагический эпизод вновь прорабатывается на уровне ассоциативно-образного мышления, гипнабельность пропадает. Александра не была труслива — потому страстно и не влюблялась!)

Была ли Маша счастлива? А может ли быть счастливой женщина не просто авторитарная, но способ существования которой — принимать облик того, рядом с кем она оказалась? Мало того, находясь в зависимости от мужа, она не смогла компенсироваться во властолюбии на своих детях: ни одна из её беременностей не привела к рождению ребёнка. Умерла Мария Львовна рано — в 35 лет. Что и говорить, преступен тот отец, который позволяет себе рожать дочерей от женщин, подобных Софье Андреевне.

А ведь как невинно всё начиналось! Всего лишь с восторга перед чистой-чистой невестой Сонечкой! В которую столь многие восторженно влюблялись. А что это за излюбленное в народе чувство — восторг?

Скажите, а что могут так любить некрофилы — яркие и жухлые? Восторг — то состояние, в которое некрофилы впадают перед другими некрофилами: актёрами, императорами и прочими танеевами. Это — предсмертное состояние! Естественно, достигается восторг не только с помощью химикатов наркотического действия, как то практикуют малочувствительные говнюки, но и психоэнергетически. Но каковы бы ни были приёмы, желанное для обывателя состояние — предсмертное. А какое другое состояние может быть излюбленным у некрофилов?!!

Индивиды иерархо-магического мышления, которые всеми правдами и неправдами добиваются признания оправданности своего присутствия при агониях как можно большего числа сограждан, — врачи-реаниматоры, священники — для деструктурирования своей защитной логической оболочки и, как следствие, увеличения её проницаемости для некрополя, для усиления своего анального удовольствия (кайф, восторг) рядом с агонизирующими, придумали хитрый психологический приём: неизбежное для умирающего состояние восторга они определяют не как естественный этап отмирания организма, а перетолковывают примерно так: восторг — это высшее насладительное состояние, самое прекрасное из всех возможных, которое появляется в том числе и перед смертью, потому что труп видит тот свет, который прекрасен, им и восторгается. А раз так, то восторгайтесь, восторгайтесь, обыватели, и при вашей якобы жизни. Нам ваш восторг в удовольствие. Как при агонии вам подобных.

Послушно восторгался перед Софьей Андреевной и Лев Николаевич. И ладно он был бы как все, но ведь это был человек, который хоть лишь и к концу жизни, но понял, что недостижение женщиной интеллектуального уровня мужа, в частности, Софьей Андреевной — его, Льва Николаевича, — вовсе не следствие половых, генетических или социальных причин, а следствие всего лишь нравственного выбора. И чем ближе к концу жизни был Лев Николаевич, тем отчётливей он это начинал понимать — и высказывать. Но явно генитальная мысль эта, как можно судить по публикуемой о семействе Толстых литературе, совершенно недоступна тысячам исследователей, развлекающимся или зарабатывающим на творчестве непонятого гения.

Так что, начиналось всё у Льва Николаевича, как и у многих, мило: с восторгов. А закончилось тоже гнусно: судьбами дочерей — такими же, как и у многих.

Но и брачные судьбы сыновей лёгкого чувства не вызывают. К примеру, можно рассказать об Илье Толстом. Его последняя жена Надя была теософкой, корыстной и вульгарной. Наученная каким-то индусом, она своего болеющего мужа заставляла следовать вегетарианской диете (полноценной ли?), из которой были исключены даже яйца, жиры и соль. Она готовила отвратительные настои из экзотических трав и заставляла мужа их пить. Сама же принципиально питалась молоком, апельсинами и не брезговала ни индейкой, ни рыбой. Она всё время пилила своего мужа, рассуждала о возвышенности своей души, а в комнатах было невообразимо грязно. Эта Надя, несмотря на близость смерти мужа, уехала в Нью-Йорк, оставив Илью на руках у Александры Львовны.

Вот как описывает его смерть врач-реаниматор Сергей Михайлович Толстой (опираясь на записи своей тёти Александры Львовны):

«…Предчувствуя его конец, Саша вошла в его комнату, зажгла лампу в изголовье и стала читать молитвы. Он стонал, в груди клокотало. Вдруг он коснулся иссохшей рукой лба, потом его рука опустилась на грудь. Сестра закончила за него знамение креста. Он широко раскрыл свои большие, глубокие, синие глаза. На лице его выразилось такое удивление, такой восторг, казалось, он увидел что-то такое, что было недоступно простым людям». (С. М. Толстой. «Дети Толстого».)

Можно сказать несколько слов и о внуках. Скажем, о том же С. М. Толстом, из книги которого мы только что привели выдержку. Во Франции подобно своему прадеду (отцу Софьи Андреевны) он, выучившись, стал модным доктором. Свою бабушку Софью он считал если не ангелом-хранителем своего мужа, то, несомненно, верной женой, заботливой матерью и хранительницей семьи. Общаясь со своими дядями и тётями, он кастрированности ума у них не заметил, напротив, считал их очень талантливыми, необыкновенными. Именно поэтому, как ему казалось, деда Льва Николаевича в его оценках детей и жены называл несправедливым. В качестве доказательства одарённости детей Софьи Андреевны и их независимого мышления С. М. Толстой приводит в пример, разумеется… Андрея! Тем более что Андрей Львович более других детей был ограждён матерью от какого бы то ни было влияния отца.

«Он (Андрей) очень любил мать, которая его обожала и прощала ему всё. Он любил отца, но боялся его: это не мешало ему с самых юных лет отстаивать свои взгляды. Так, в тринадцать лет во время обеда отец ему сказал, что нехорошо пить слишком крепкий кофе. Андрей отвернулся, не говоря ни слова, а философ Н. Н. Страхов, сидевший за столом, заметил, что это для его же блага. „Нельзя же делать всё, что говорит пап`а», — возразил Андрей». (С. М. Толстой. «Дети Толстого».)

Занятно. Но не скрывающему свою антипатию к деду С. М. Толстому надо всё-таки отдать должное: хотя бы неимоверную жестокость Андрея он не отнёс к чертам, унаследованным им ото Льва Николаевича. А мог бы, ведь заботу Льва Николаевича о своих дочерях, для которых он не желал замужества с чуждыми им людьми, С. М. Толстой, намекая на то, что слышал имя Фрейда, трактует как усилия ревнивца, желающего поиметь своих дочерей самому!

Совершенно закономерно, что человек с таким интеллектом не только был модным французским доктором и истовым православным, но и возглавил во Франции «Общество друзей Толстого». Нелишне вспомнить, что кастрированного ума полковник Александра Львовна возглавляла в Америке Толстовский фонд, а в России Софья Андреевна после смерти мужа была признанным экспертом по его философии! Стоит ли удивляться, что толстовцы (способные понимать идеи Толстого) и эти «толстовские» общества, и все российские музеи в честь гениального писателя обходят десятой дорогой!

Итак, Лев Николаевич — преступник. Его обвиняют, что, хотя он в соответствии со своей нравственно-философской системой призывал к любви и непротивлению злу насилием, сам, тем не менее, никоим образом навстречу Софье Андреевне не шёл, плохо её воспитал, давил и её, и своих детей, средства отдавал нуждающимся, словом, именно по его вине супруги не могли договориться. (А потому, дескать, мысли и идеи его — пустое.) Но с копрофилками договориться невозможно — это медицинский факт, им можно только приказывать и внушать. Лев Николаевич не обладал к тому способностями — слава Богу! — и виноват совершенно в противоположном: что слишком много Софье Андреевне позволял над собой вытворять и от этого, среди прочего, рождались дети. С такими судьбами. И с таким умом (кастрированным или, что то же самое, — обыденным, авторитарным). Не в его силах было повлиять на своих детей, но в его власти было выбрать для них другую мать. Генитальную, верную, здоровую.

Побег до станции Астапово надо было совершить ещё в августе 1862 года, до венчания. Лев Николаевич этого не сделал, и в этом его величайшее жизненное преступление.