Что дальше?

Продолжаем ли мы эволюционировать? С биологической точки зрения, вероятно, незначительно. У эволюции уже нет импульса, поэтому мы не превратимся в страшноватых большеголовых существ из фильмов в жанре научной фантастики. Современное положение человека тоже не способствует реальной эволюции. Мы населили все обитаемые и не совсем обитаемые участки земли, мы мигрируем туда, куда пожелаем, и меняем на свое усмотрение образ жизни. Это делает нас довольно туманным явлением, и для естественного отбора мы представляем собой «движущуюся цель». Если наш вид вообще развивается, то происходит это слишком медленно и непредсказуемо, чтобы мы могли знать направление этого развития.

И все же надежды викторианской эпохи еще живы. Если нас нельзя усовершенствовать с помощью настоящего естественного отбора, может быть, можно это сделать с помощью искусственного заменителя. В социологии полно заявлений о том, что новые виды адаптации и отбора позволили расширить биологический род. На мой взгляд, эти утверждения обманчивы.

Первое из них заключается в том, что в мире есть чудесный процесс под названием «адаптация», благодаря которому организмы решают проблемы. Так вот в строгом, дарвинистском смысле слова, адаптация настоящего времени обусловлена отбором, имевшим место в прошлом. Вспомните, каким образом естественный отбор создает иллюзию телеологии: выглядит все так, как будто он помогает каждому организму адаптироваться к его нуждам в настоящем, но на самом деле он просто оказывает предпочтение потомкам тех организмов, которые адаптировались к своим нуждам в прошлом. Гены, построившие самые приспособленные тела и мозги среди всех наших предков, передались по наследству и продолжают в наше время строить тела и мозги, в которых заложены те же характеристики (включая врожденные способности, связанные с реагированием на определенные вариации среды, – загар, формирование мозолей, способность к научению).

Тем не менее некоторым этого мало; они утверждают, что адаптация происходит ежедневно. По мнению «социал-дарвинистов» (таких, как Лора Бетциг и Пол Терк), «современный дарвинизм прогнозирует, что человеческое поведение будет адаптивным, то есть нацеленным на то, чтобы способствовать максимальному репродуктивному успеху… через имеющихся прямых и непрямых потомков». «Функционалисты» (например, психологи Элизабет Бейтс и Брайан Мак-Уинни) считают, что они «рассматривают процессы отбора, действующие в ходе эволюции, и процессы отбора, действующее в ходе [научения], как элементы одного бесшовного естественного полотна». Отсюда следует, что нет нужды в специальных ментальных механизмах: если адаптация просто заставляет организмы делать то, что нужно, разве этого недостаточно? Ведь оптимальное решение любой проблемы – употребление пищи руками, выбор подходящего партнера, изобретение орудий труда, использование грамматического языка – попросту неизбежно![232]

Основная проблема функционализма в том, что он сводится к ламаркизму. Я не имею в виду второй принцип Ламарка – наследование приобретенных характеристик (у жирафов, которые вытягивали шею, рождались маленькие жирафы с уже вытянутыми шеями). Все знают, что от этой идеи нужно держаться подальше (ну, не совсем все: Фрейд и Пиаже продолжали держаться за нее даже тогда, когда от нее отказались все биологи). Он сводится к ламаркизму в смысле его первого принципа – «ощущаемой потребности»: у жирафов выросли длинные шеи из-за того, что они жадно смотрели на листья, до которых им было не дотянуться. Как писал об этом Ламарк, «новые потребности, которые обусловливают необходимость в том или ином органе, действительно приводят к появлению этого органа в результате усилий»[233]. Если бы это было так! Как говорится, если бы желания были лошадьми, нищие могли бы ездить верхом. Рядом с нами не летают ангелы-хранители, следящие за тем, чтобы каждая наша потребность удовлетворялась. Потребности удовлетворяются только в том случае, если появляются мутации, способные построить орган, соответствующий данной потребности; когда организм оказывается в среде, где удовлетворение данной потребности будет означать выживание большего количества детей и где давление отбора в данную сторону будет сохраняться в течение тысяч поколений. В противном случае потребность останется неудовлетворенной. У пловцов не отрастают перепонки между пальцами; у эскимосов нет густого меха. Я двадцать лет изучал трехмерные зеркальные отражения, и хотя с математической точки зрения я знаю, что превратить левый ботинок в правый можно путем поворота его в четвертом измерении, мне не удалось «отрастить» ментальное четырехмерное пространство, в котором можно было бы визуализировать этот поворот.

Ощущаемая потребность – это привлекательная идея. Действительно создается впечатление, что потребности сами собой рождают решение проблемы. Если вы хотите есть, у вас есть руки и перед вами стоит еда, вы будете есть руками – разве может быть иначе? И все же, как раз здесь вы ошибаетесь. Ваш мозг был так сконструирован в ходе естественного отбора, что решение таких задач он находит очевидным. Измените мышление (замените его на мышление робота, другого животного или человека с неврологическим расстройством) или измените задачу – и то, что кажется очевидным, уже не будет столь очевидным. Крыса не может научиться бросать кусок пищи, если ей предложено более крупное поощрение. Когда шимпанзе пытаются, имитируя поведение человека, подгрести к себе граблями пищу, они не замечают, что грабли нужно держать правильной стороной вниз, даже если человек, выполняющий роль модели, намеренно акцентирует внимание на правильном положении инструмента[234]. Дабы вы не слишком зазнавались, в последующих главах будет показано, каким образом устройство нашего мышления порождает парадоксы, неразрешимые загадки, ограниченность взглядов, иллюзии, иррациональные явления и внутренне противоречивые стратегии, которые не гарантируют, а напротив, мешают удовлетворению наших повседневных потребностей.

Но как же быть с дарвиновским императивом- выживанием и размножением? Если говорить о нашем повседневном поведении, такого императива в нем нет. Люди смотрят порнографию вместо того, чтобы искать партнера, отказываются от пищи, чтобы купить героин, продают кровь, чтобы купить билет в кино (в Индии), откладывают рождение детей ради карьеры и питаются так, что загоняют себя в могилу раньше срока. Человеческие пороки – доказательство тому, что биологическая адаптация в буквальном смысле слова дело прошлое[235]. Наше мышление адаптировано к небольшим группам собирателей, в которых наш род провел девяносто девять процентов своего существования, а не к перевернутому с ног на голову миру, в котором мы живем со времен аграрной и индустриальной революций. До появления фотографии получение визуального изображения привлекательной особи противоположного пола было адаптивным, потому что такие изображения получались только в результате отражения света от тела с очертаниями, подразумевающими плодовитость. До того, как опиаты попали в шприц, они синтезировались мозгом как натуральный анальгетик. До того, как появился кинематограф, наблюдение эмоциональных переживаний других людей было адаптивным, потому что единственными наблюдаемыми переживаниями были переживания людей, которых вам удалось запугать. До появления контрацепции отложить рождение детей было нельзя, а общественный статус и богатство означал большее количество детей, причем более здоровых. До того как на каждом столе появились сахарница, солонка и масленка и когда трудные времена могли наступить в любой момент, никто не ел слишком много сладкого, соленого и жирного. Люди не придумывают то, что будет адаптивным для них или их генов; это их гены заставляют их думать и чувствовать то, что является адаптивным для среды, в которых были отобраны эти гены.

* * *

Еще одно расширение понятия адаптации – вроде бы безобидное клише «культурная эволюция стала наследницей биологической эволюции»[236]. В течение миллионов лет гены передавались от одного организма к другому и подвергались отбору, результатом которого становились адаптации организма. Однако с тех пор, как на земле появились люди, элементы культуры передаются от одного мозга к другому и подвергаются отбору, результатом которого становятся адаптации культур. Факел прогресса перешел в руки более проворного бегуна. В фильме «Космическая одиссея 2001 года» волосатая рука бросает в воздух кость, и на ее месте появляется современная космическая станция.

Основное положение теории культурной эволюции заключается в том, что существует единый процесс – марш прогресса, восхождение человека от обезьян до Армагеддона, – который Дарвин объяснил не в полной мере. Мое собственное мнение – что мозг человека эволюционировал под действием одной системы законов, законов естественного отбора и генетики, а теперь наши мозги взаимодействуют в соответствии с другой системой законов – законов когнитивной и социальной психологии, человеческой экологии и истории. Между изменением формы черепа и восхождением и падением империй, вероятно, очень мало общего.

Ричард Докинз провел самую ясную аналогию между отбором генов и отбором единиц культуры, которые он назвал мемами[237]. Мемы – например, мелодии, идеи, истории – передаются от мозга к мозгу и иногда в процессе передачи мутируют. Новые признаки мема, благодаря которым становится более вероятным его сохранение и дальнейшая передача от одного пользователя к другому (например, этот мем может быть запоминающимся, привлекательным, смешным, неопровержимым), приводят к тому, что он приобретает все большее распространение в фонде мемов. В ходе следующих циклов передачи мемов наиболее достойные этого мемы распространяются в наибольшей степени и в конечном итоге вытесняют остальную популяцию. Следовательно, идеи развиваются таким образом, чтобы как можно лучше приспособиться к само-распространению. Обратите внимание: мы говорим о том, что идеи эволюционируют таким образом, чтобы стать более распространяемыми, а не о том, что люди эволюционируют таким образом, чтобы стать более информированными.

Сам Докинз использовал данную аналогию, чтобы показать, что естественный отбор относится не только к ДНК, но и ко всему, что способно реплицироваться. Другие интерпретируют его идею как настоящую теорию культурной эволюции. Если воспринимать ее буквально, то получится, что культурная эволюция работает следующим образом. Мем побуждает своего носителя передавать его другим особям и при передаче одному из реципиентов мутирует: в нем меняется случайным образом один из звуков, слов или фраз. Вероятно, это происходит как в фильме «Житие Брайана по Монти Пайтону», где слушателям Нагорной проповеди вместо «Блаженны миротворцы» (англ. Blessed are the peacemakers) послышалось «Блаженны сыротворцы» (англ. Blessed are the cheesemakers). Новая версия оказывается более запоминающейся и начинает преобладать в большинстве умов. В дальнейшем и она искажается в результате оговорок, опечаток и «ослушек», а наиболее легко распространяющиеся версии накапливаются, что приводит к постепенной трансформации последовательности звуков. В конечном итоге получается фраза «Это маленький шаг для человека и огромный скачок для человечества».

Я думаю, вы согласитесь с тем, что культурные изменения происходят не так. Сложный мем возникает не в результате сохранения ошибок, возникших в результате копирования. Он возникает потому, что кто-то почесал голову, собрался с мыслями, призвал на помощь всю свою изобретательность и сочинил, написал или нарисовал или изобрел что-то достойное внимания. Да, на этого изобретателя могут воздействовать идеи, носящиеся в воздухе, он может выбросить несколько черновиков, прежде чем придет к окончательному варианту, но ни то, ни другое не имеет ничего общего с естественным отбором. Сравните информацию на входе и информацию на выходе: черновик номер пять и черновик номер шесть или вдохновившее художника явление и его собственное творение. Они отличаются друг от друга не просто некоторым количеством случайных изменений. То, что добавляется при каждом повторении, происходит от концентрирования силы мысли на улучшении продукта, а не от того, что его пересказали или переписали сотни тысяч раз в надежде, что некоторые из ошибок или опечаток окажутся полезными.

«Не нужно воспринимать все так буквально!» – ответят на это поклонники культурной эволюции. Конечно, культурная эволюция – не точная копия версии, изложенной Дарвином. В случае культурной эволюции мутации являются направленными, а приобретенные признаки наследуются. Ламарк, который ошибался насчет биологической эволюции, насчет культурной эволюции оказался совершенно прав.

Тем не менее эта версия тоже не годится. Помните? Ламарку не просто не повезло с догадкой относительно жизни на планете. С точки зрения объяснения сложного строения его теория была и остается бесполезной. Она ничего не говорит о той благотворной силе Вселенной или всезнающем голосе внутри каждого организма, который управляет полезными мутациями. А ведь именно эта сила (или голос) как раз и отвечает за всю творческую работу. Сказать, что культурная эволюция соответствует принципам ламаркизма, означает признать, что ровным счетом ничего в ней не понимаешь. Все поражающие нас особенности продуктов культуры – их оригинальность, красота, истинность (аналогичные сложной адаптивной конструкции организма) происходят от ментальных вычислений, которые «направляют» (то есть изобретают)«мутации» и которые «приобретают» (то есть подразумевают)«признаки».

Модели передачи культуры позволяют прояснить другие характеристики культурных изменений, в частности, демографические – как мемы становятся популярными или непопулярными. Тем не менее здесь более удачной является аналогия не с эволюцией, а с эпидемиологией: идеи больше похожи на заразные болезни, вызывающие эпидемии, чем на выгодные гены, вызывающие адаптации[238]. Это объясняет, как идеи становятся популярными, но не объясняет, откуда они берутся.

Многие люди, незнакомые с когнитивистикой, считают, что культурная эволюция – единственная надежда на то, чтобы свести тонкие материи вроде идей и культуры к строгим формулам эволюционной биологии. Чтобы привести культуру к биологии, утверждают они, нужно показать, как она эволюционировала путем собственной разновидности естественного отбора. Тем не менее это нелогичный вывод: продукт эволюции не должен сам представлять собой эволюцию. Наш желудок на сто процентов явление биологическое, но ему ведь не приходится произвольным образом вырабатывать разные варианты кислот и ферментов, оставлять те, которые могут хоть немного расщепить пищу, давать им возможность скрещиваться и репродуцироваться – и так много сотен тысяч приемов пищи подряд. Естественный отбор, создавший желудок, уже прошел через такое количество проб и ошибок, что теперь желудок представляет собой эффективный механизм химической переработки, который в нужный момент вырабатывает нужные кислоты и энзимы. Аналогичным образом нашим мозгам не нужно воспроизводить процесс естественного отбора, чтобы выработать нужную идею. Естественный отбор уже сделал наш мозг процессором информации, и теперь он может сам воспринимать, представлять, моделировать и планировать. Обмен идеями – это не обычное копирование, в котором время от времени появляются типографические ошибки; идеи оцениваются, обсуждаются, совершенствуются, опровергаются. Более того, мозг, пассивно воспринимающий готовые мемы из окружающей среды, станет легкой добычей для эксплуатации другими и будет сразу вытеснен в ходе естественного отбора.

Генетику Феодосию Добржанскому принадлежат знаменитые слова о том, что ничто в биологии не имеет смысла кроме как в свете эволюции. Мы можем добавить, что в культуре ничто не имеет смысла кроме как в свете психологии. Эволюция создала психологию, и именно таким образом она объясняет культуру. Самый значимый из реликтов древности – это мышление современного человека.