Коробочки

Юморист Роберт Бенчли как-то сказал, что в мире есть два класса людей: те, которые делят всех людей в мире на два класса, и те, которые этого не делают. В главе 2, задавая вопрос о том, как мозг различает индивидные объекты, я исходил из того, что мышление формирует категории. Однако привычная способность к категоризации также заслуживает анализа. Люди мысленно раскладывают вещи и других людей по коробкам, давая каждой коробке название, а потом одинаково обращаются со всем содержимым одной коробки. Но если наши собратья так же уникальны, как их отпечатки пальцев и как каждая снежинка, откуда это стремление все классифицировать?

В учебниках по психологии обычно даются два объяснения, но оба они нерациональны. Одно состоит в том, что память не может удержать все события, которые лавиной обрушиваются на наши органы чувств; храня в памяти только категории, мы снижаем нагрузку. Тем не менее кажется маловероятным, чтобы мозгу с его триллионами синапсов не хватало объема памяти. Разумно утверждать, что не помещаются в память объекты комбинаторного характера – все предложения на английском языке, все шахматные партии, все формы всех цветов, размеров и местоположений, – потому что количество вариантов, образованных в результате комбинаторного взрыва, может превзойти количество частиц во Вселенной и оказаться непомерным для объема памяти мозга даже по самым оптимистичным оценкам. Однако человеческая жизнь длится каких-то ничтожных два миллиарда секунд, и науке не известно ни одной причины, почему мозг был бы неспособен зарегистрировать каждый объект и событие, с которым мы сталкиваемся в жизни. Кроме того, мы часто помним не только саму категорию, но и ее представителей (например, календарные месяцы, членов семьи, континенты, бейсбольные команды), так что категория только увеличивает нагрузку на память.

Вторая предполагаемая причина – в том, что мозгу необходимо организовывать информацию; без категорий мыслительная деятельность превратилась бы в хаос. Однако организация ради самой организации – это бессмыслица. У меня есть друг, страдающий навязчивым состоянием: когда ему звонят по телефону, его жена отвечает, что он не может подойти, потому что раскладывает свои рубашки по алфавиту. Время от времени я получаю увесистую рукопись от очередного ученого, открывшего, что все во Вселенной делится на три класса: Отец, Сын и Святой Дух; протоны, нейтроны и электроны; мужской, женский и средний род; Хьюи, Дьюи и Луи – и так далее, страница за страницей. Хорхе Луис Борхес описывает китайскую энциклопедию, в которой все животные делились на следующие группы: (а) принадлежащие императору, (б) забальзамированные, (в) дрессированные, (г) молочные поросята, (д) сирены, (е) сказочные животные, (ж) бродячие собаки, (з) животные, не входящие в данную классификацию, (и) трясущиеся, как бешеные, (к) неисчислимые, (л) те, которых можно нарисовать очень тонкой кисточкой из верблюжьей шерсти, (м) прочие, (н) те, которые только что разбили цветочную вазу, (о) те, которые с большого расстояния напоминают мух.

Нет, мозгу определенно для чего-то нужно формирование категорий, и это «что-то» – логическое умозаключение. Мы явно не можем знать все про каждый объект. Но мы можем заметить некоторые его свойства, определить его в ту или иную категорию, и, исходя из категории, прогнозировать наличие у него свойств, которые мы у него не наблюдали. Если у Мопси длинные уши, то он – кролик; если он кролик, он должен есть морковь, прыгать и размножаться, как… ну, как кролик. Чем меньше категория, тем более точным будет прогнозирование. Зная, что Питер – американский кролик, мы можем предположить, что он растет, дышит, двигается, был вскормлен молоком, живет на открытой местности или лесной поляне, разносит туляремию и может заразиться миксоматозом. Если бы мы знали только, что он является млекопитающим, этот список включал бы в себя только рост, дыхание, движение и то, что он был вскормлен молоком. Если бы мы знали только, что это животное, список сократился бы до роста, дыхания и движения.

С другой стороны, гораздо сложнее определить, что Питер – американский кролик, чем определить, что он – млекопитающее или животное. Чтобы назвать его млекопитающим, нужно лишь заметить, что он пушистый и двигается, но чтобы назвать его американским кроликом, нужно заметить, что у него длинные уши, длинные задние лапы, белый снизу хвост. Чтобы идентифицировать очень узкие категории, нам приходится проанализировать так много свойств, что для прогнозирования их почти не останется. Большинство категорий, которыми мы пользуемся в повседневной жизни, находятся где-то посередине: «кролик», а не млекопитающее и не американский кролик; «машина», а не транспортное средство или «Форд Темпо»; «стул», а не предмет мебели или «Баркалаунджер». Они представляют собой компромисс между тем, как сложно идентифицировать категорию, и тем, насколько эта категория нам полезна. Психолог Элеанор Рош называет их категориями базового уровня. Это первые слова, которыми дети научаются пользоваться для обозначения объектов, и это обычно первое, что приходит нам в голову, когда мы их видим.

Что же делает категории «млекопитающие» и «кролики» лучше, чем категории «рубашки, производимые компаниями, чье название начинается на букву “X”» и «животные, которых можно нарисовать очень тонкой кисточкой из верблюжьей шерсти»? Многие антропологи и философы считают, что категории – это произвольные условности, которым мы обучаемся точно так же, как и другим акциденциям культуры, стандартизированным в нашем языке. Эта точка зрения достигает своего предела в таких направлениях искусства, как деконструкционизм, постструктурализм и постмодернизм. Тем не менее категории могут быть полезны только тогда, когда они связаны с тем, как устроен мир. К счастью для нас, объекты мира неравномерно распределены по рядам и колоннам инвентарного списка, определяемого наблюдаемыми нами свойствами. Инвентарь объектов мира «комковат». Существа с короткими пушистыми хвостиками обычно имеют длинные уши и живут на лесных полянках; существа с плавниками обычно имеют чешую и живут в воде. Зверей с плавниками или рыб с большими ушами и пушистыми хвостиками можно найти разве что в детской книжке с разрезными страницами, в которой можно самому собрать неведомую химеру. Коробочки в нашей голове работают потому, что объекты в окружающем мире существуют кластерами, которые соответствуют этим коробочкам.

Что же заставляет одинаковые объекты образовывать кластеры? Мир формируют и сортируют законы, которые призваны открывать естествознание и математика. Законы физики предписывают, что объекты большей плотности, чем вода, должны находиться на дне озера, а не на его поверхности. Законы естественного отбора и физики предписывают, что объекты, которые быстро движутся через жидкости, должны иметь обтекаемую форму. Законы генетики заставляют потомство напоминать родителей. Законы анатомии, физики и человеческих намерений заставляют стулья быть такой формы и из такого материала, чтобы они могли служить надежной опорой[335].

* * *

Как было показано в главе 2, люди формируют категории двух типов. Игры и овощи мы рассматриваем как категории, которые отличаются наличием стереотипов, нечеткими границами и сходством, подобным сходству членов семьи. Категории этого типа естественным образом формируются в ассоциаторах паттернов. Мы рассматриваем нечетные числа и лиц женского пола как категории, которые имеют определение, отличаются четкими границами и общими чертами, связывающими всех представителей категории. Категории такого типа несложно вычислить с помощью систем правил. Некоторые явления мы помещаем сразу в два типа ментальных категорий: мы представляем себе «бабушку» седой и пекущей пирожки, но мы одновременно представляем себе «бабушку» как родителя женского пола одного из родителей. Теперь можно объяснить, для чего нам нужны эти два разных способа представления. Нечеткие категории образуются, когда мы наблюдаем объекты и элементарно регистрируем соотношения между их характеристиками. Их предсказуемость основывается на сходстве: если у А есть некоторые одинаковые характеристики с В, то, скорее всего, у них есть и другие одинаковые черты. Они работают за счет фиксирования кластеров в реальном мире. Четко определяемые категории, напротив, работают путем выяснения законов, под действием которых образуются кластеры. Они являются продуктом интуитивных теорий, обобщающих самые удачные догадки людей о том, как устроен мир. Их предсказуемость основывается на дедукции: если А подразумевает В и А истинно, то В тоже истинно.

Реальная наука известна своим стремлением выйти за грань неопределенного ощущения сходства и добраться до лежащих в его основе законов. Киты – не рыбы; люди – обезьяноподобные; твердое вещество по большей части состоит из пустоты. Хотя обычные люди не мыслят в точности, как ученые, они тоже, рассуждая о том, как устроен мир, позволяют своим теориям выйти за пределы простого сходства. Какое из трех словосочетаний лишнее: белые волосы, серые волосы, черные волосы? А если мы возьмем белое облако, серое облако, черное облако? Большинство людей скажут, что лишний цвет для волос – черный, потому что стареющие волосы становятся серыми, а потом – белыми, но для облаков лишний цвет – белый, потому что серые и черные облака приносят дождь. Предположим, я скажу вам, что у меня есть диск диаметром в 10 см. На что это описание больше похоже: на монету в 25 центов или на пиццу? А что это вероятнее всего: монета или пицца? Большинство людей скажут, что по описанию это больше похоже на монету, но скорее всего это пицца. Аргументируют они это тем, что четвертак всегда бывает стандартного размера, а пицца может быть любого. Отправившись в неизведанный лес, вы находите многоножку, похожую на нее гусеницу и бабочку, в которую превращается гусеница. Сколько видов животных вы нашли, и какие из них – одно и то же? Большинство людей, как и биологи, скажут, что гусеница и бабочка – один и тот же вид, а гусеница и многоножка – нет, хотя их внешний вид говорит об обратном. Во время своего первого баскетбольного матча вы видите светловолосых игроков в зеленой форме, бегущих с мячом к восточной корзине, и черноволосых игроков в желтой форме, бегущих с мячом к западной корзине. Раздается свисток и на поле появляется черноволосый игрок в зеленой форме. К какой корзине он побежит? Все знают, что к восточной[336].

Эти догадки, противоречащие наблюдаемому сходству, исходят из интуитивных представлений о старении, погоде, экономике, биологии, социальных группах. Они относятся к более крупным системам неявных допущений о классах вещей и управляющих ими законов. Законы могут применяться в мышлении комбинаторно, давая нам предположения и логические выводы о ненаблюдаемых событиях. Люди всегда и везде использовали доморощенные представления о физике, чтобы определить, как объект будет катиться или отскакивать от поверхности; о психологии, чтобы прогнозировать, что думают и делают другие люди; о логике, чтобы вывести из одних истин другие; об арифметике, чтобы предугадать результаты статистической обработки; о биологии, чтобы рассуждать о живых организмах и их возможностях; о родстве, чтобы рассуждать об отношениях и наследовании, а также о целом ряде систем социальных и юридических норм. В данной главе по большей части будут рассматриваться эти интуитивные теории. Но сначала мы должны ответить на вопрос: когда мир позволяет теориям (научным или интуитивным) работать, а когда он вынуждает нас довольствоваться нечеткими категориями, определяемыми сходством и стереотипами?

* * *

Откуда берутся наши нечеткие кластеры, основанные на сходстве? Может быть, они всего лишь элементы мира, которые мы понимаем так плохо, что лежащие в их основе законы нам не поддаются? Или в мире действительно есть нечеткие категории даже с точки зрения самого четкого научного знания? Ответ зависит от того, на какую часть мира мы смотрим. Математика, физика и химия имеют дело с четкими категориями, подчиняющимися законам и теоремам, – такими, как треугольники и электроны. Однако в любой другой сфере, где играет роль история, – например, в биологии – состав вполне законной категории может со временем меняться, в результате чего ее границы делаются размытыми. Некоторые из таких категорий определимы, в то время как другие на самом деле нечетки.

Биологи в большинстве своем считают виды закономерными категориями: это популяции, которые изолированы с репродуктивной точки зрения и адаптированы к местной среде. Адаптация к биологической нише и инбридинг приводят к гомогенизации популяции, поэтому каждый вид в данный период времени представляет собой реальную категорию, которую таксономисты могут определить, используя хорошо известные критерии. Однако таксономическая категория высшего уровня, включающая в себя всех потомков предкового вида, не так удобна. Когда предковые виды распространились, а их потомки перестали контактировать и освоили новые территории, изначальная четкая картина превратилась в палимпсест. У малиновок, пингвинов и страусов есть общие черты (например, перья), потому что они являются дальними потомками единой популяции, приспособленной к полету. А различаются между собой они, потому что страусы заселили Африку и адаптировались к бегу, а пингвины заселили Антарктиду и адаптировались к плаванью. Умение летать, которое когда-то было отличительным знаком всех птиц, теперь представляет собой всего лишь элемент стереотипа.

По крайней мере, для птиц существует нечто вроде четко очерченной биологической категории, под которую они все подпадают: филогенетическая ветвь, одно из ответвлений генеалогического древа всех организмов. Эта ветвь включает в себя всех потомков единой предковой популяции. Нужно заметить, что не всегда всю категорию знакомых нам животных можно отнести к одной ветви. Иногда потомки одного вида дивергируют так неравномерно, что некоторые из их отпрысков становятся почти неузнаваемы. Такие веточки приходится обрубать, чтобы категория оставалась такой, какой мы ее знаем, и основную ветвь уродуют некрасивые обрубки. Она превращается в нечеткую категорию, границы которой определяются сходством, а не ясным научным определением[337].

Рыбы, например, не занимают отдельной ветви древа жизни. Одна из разновидностей рыб, кистеперые, породила земноводных, чьи потомки включают в себя рептилий, потомки которых включают в себя птиц и млекопитающих. Не существует определения, которое охватывало бы всех рыб и только рыб, на древе жизни нет такой ветви, которая бы включала в себя форель и кистеперых рыб и при этом исключала бы ящериц и коров. Таксономисты ведут горячие дебаты по поводу того, что делать с категориями вроде рыб, которые кажутся очевидными любому ребенку, но не имеют научного определения, поскольку не представляют собой ни один биологический вид, ни одну филогенетическую ветвь. Некоторые утверждают, что такого явления, как рыба, вообще не существует – это просто стереотип далеких от науки людей. Другие пытаются реабилитировать привычные нам категории наподобие рыб с помощью компьютерных алгоритмов, которые сортируют живых существ по кластерам, исходя из общих признаков. Третьи вообще не понимают, из-за чего весь этот шум; для них такие категории, как семья и социальный класс, – это вопрос удобства и предпочтений, того, какие сходства между объектами наиболее важны в данной ситуации.

Классификация оказывается особенно нечеткой в районе «пенька», где была обрублена та или иная ветвь: биологический вид, ставший родоначальником новой группы, а затем, к сожалению, вымерший. Ископаемый археоптерикс, которого считают предком птиц, по словам одного палеонтолога, «никудышная рептилия, да и птица из него не очень-то». Анахронистические попытки впихнуть вымерших животных в современные категории происшедших от них животных, которыми грешили многие из первых палеонтологов, красочно описывает Гулд в книге «Удивительная жизнь»[338].

Итак, в мире нам иногда встречаются нечеткие категории, и самое лучшее, что мы можем сделать, – это заметить сходство. Теперь давайте взглянем на вопрос с другой стороны. Встречаются ли вообще в мире четкие категории?

* * *

В своей книге «Женщины, огонь и опасные вещи», названной в честь нечеткой грамматической категории, существующей в языке одного из австралийских племен, лингвист Джордж Лакофф утверждает, что безупречные категории – это фикция. Все они являются следствием дурной привычки искать всему определение, привычки, которую мы унаследовали от Аристотеля и от которой пора избавиться. Он бросает своим читателям вызов, предлагая им найти в мире хоть одну четко очерченную категорию. Стоит покрутить колесико на микроскопе, и границы начинают размываться. Возьмем хрестоматийный пример: категорию «мать», которая, казалось бы, имеет совершенно четкое определение «родитель женского пола». И вы так думаете? А как насчет суррогатных матерей? Приемных матерей? Доноров яйцеклетки? Или возьмем понятие «биологический вид». Оно, в отличие от противоречивых крупных категорий (таких, как «рыба»), должно иметь четкое определение; обычно биологический вид – это популяция организмов, члены которой, спариваясь, дают фертильное потомство. Тем не менее и это определение при ближайшем рассмотрении распадается. Существуют виды с широким разбросом и пошаговым варьированием, при котором животное с одного края диапазона может спариваться с животным из центральной части диапазона, а животное из центральной части – с животным с другого края диапазона, однако животное с левого края диапазона не может спариваться с животным с правого края[339].

Данные наблюдения интересны, но мне кажется, что здесь упускается один важный момент. Системы правил – это идеализации, которые абстрагируются от осложняющих аспектов реальности. Мы никогда не наблюдаем их в чистом виде, но от этого они не становятся менее реальными. Никто никогда не видел треугольник без высоты, самолет без трения, точечную массу, идеальный газ или бесконечную популяцию, внутри которой происходит произвольное межвидовое скрещивание. Но это не потому, что все это – бесполезные выдумки, а потому что они скрываются под покровом сложности и конечности нашего мира и под многочисленными слоями «шума». Концепт «мать» прекрасно поддается определению в рамках ряда идеализированных теорий. В генетике млекопитающих мать – это источник половой клетки, которая всегда содержит икс-хромосому. В эволюционной биологии – особь, вырабатывающая более крупную гамету. В физиологии млекопитающих – место, где происходит внутриутробный рост и рождение; в генеалогии – прямой предок женского пола; в некоторых юридических контекстах – законный представитель ребенка и супруга отца ребенка. Такая широта трактовки концепта «мать» связана с идеализацией идеализаций, в ходе которой все системы выбирают одни и те же характеристики: производительница яйцеклетки вынашивает эмбрион, рождает потомство, выращивает его и становится супругой донора спермы. Точно так же, как трение не опровергает законов Ньютона, редкие нарушения этого идеализированного определения, на котором сходятся генетика, физиология и право, не делают концепт «мать» более размытым в пределах каждой из этих систем. Наши теории, как научные, так и популярные, позволяют путем идеализирования абстрагироваться от царящей в реальном мире путаницы и вскрыть лежащие в ее основе причинно-следственные связи[340].

* * *

Сложно читать рассуждения о склонности человеческого разума раскладывать явления по коробочкам, выстроенным вокруг стереотипов, и не задуматься при этом о трагедии расизма. Если люди формируют стереотипы относительно кроликов и рыб, может быть, расизм – это для нас естественно? А если расизм является естественным и при этом иррациональным, может быть, любовь к стереотипам – это нечто вроде сбоя в нашем когнитивном программном обеспечении? Многие социальные психологи и когнитивисты ответили бы на этот вопрос утвердительно. Они связывают этнические стереотипы с чрезмерным стремлением формировать категории и с нечувствительностью к законам статистики, которые неизменно показали бы, что наши стереотипы ложны. В одной дискуссионной интернет-группе для разработчиков нейронных сетей как-то обсуждался вопрос о том, какие алгоритмы обучения лучше всего подошли бы для того, чтобы имитировать мышление Арчи Банкера. Участники дискуссии пришли к мнению, что люди становятся расистами, когда их нейронные сети плохо работают или испытывают недостаток хороших обучающих примеров. Если бы у наших нейронных сетей был подходящий алгоритм обучения и достаточное количество данных, они бы вышли за пределы ложных стереотипов и начали бы корректно регистрировать факты равенства всех людей.

Некоторые этнические стереотипы в самом деле основываются на плохой статистике или вообще формируются без ее привлечения; они являются продуктом коалиционной психологии, которая заставляет людей автоматически очернять всех, кто не принадлежит к их коалиции (см. главу 7). Другие стереотипы могут основываться на достоверных статистических данных о несуществующих людях – вымышленных персонажах, которых мы встречаем каждый день на маленьком и большом экране: итальянских мафиози, арабских террористах, чернокожих наркоторговцах, азиатских мастерах кунг-фу, британских шпионах и т. д.[341]

И все же, как ни печально, некоторые стереотипы основываются на достоверных статистических данных о реальных людях. В Соединенных Штатах в настоящее время наблюдаются реальные и очень значительные различия между этническими и расовыми группами по средним показателям успеваемости в школе и по количеству преступлений с применением насилия. (Статистика, конечно, ничего не говорит о наследственности или о каких-либо других вероятных причинах.) Обычные люди довольно точно оценивают эти различия; а некоторые люди, чаще контактирующие с этническими меньшинствами (например, социальные работники) дают более пессимистичную и, увы, более точную оценку отрицательных характеристик – таких, как незаконность рождения и зависимость от социального обеспечения[342]. Человек, решивший составлять категории на основе статистики, вполне может сформировать расовые стереотипы и использовать их для принятия в отношении отдельных случаев фактически достоверных, но с нравственной точки зрения отвратительных решений. Такое отношение будет проявлением расизма, но не потому, что оно иррационально (то есть статистически необоснованно), а потому, что демонстрирующий его человек пренебрегает моральным принципом о том, что нельзя судить отдельного человека, опираясь на статистические данные о расовой или этнической группе. Получается, что довод против ханжества основывается не на требованиях к рациональному статистическому категоризатору. Он основывается на системе правил – в данном случае, нравственных правил, – которые подсказывают нам, когда нам следует отключить наш статистический категоризатор.