Отцы и дети

Для организма, сконструированного естественным отбором, оставление потомков – это смысл жизни и конечная цель всех мучений и труда. Любовь родителя к ребенку по определению должна быть огромной, и таковой она и является. Но она не должна быть безграничной. Роберт Триверс обнаружил малозаметное, но очень значимое для психологии семьи следствие генетики.

У большинства видов, размножающихся половым путем, родители передают в наследство каждому из потомков 50 % своих генов. Наиболее очевидный способ максимизировать количество своих генов в следующем поколении – это как можно быстрее «нашлепать» по возможности больше детей. Именно так и поступает большинство организмов. Однако маленькие организмы более уязвимы, чем взрослые, потому что они меньше и неопытнее, и у большинства видов молодь по большей части не доживает до совершеннолетия. Перед каждым организмом, таким образом, стоит «выбор»: потратить свое время, энергию и риск на уход за уже существующим потомством и тем самым повысить его шансы на выживание или породить еще больше потомков и предоставить всем детям заботиться о себе самим. В зависимости от особенностей экосистемы и строения организма данного вида, генетически выгодной может оказаться и та, и другая стратегия. Птицы и млекопитающие сделали выбор в пользу заботы о своих детенышах; млекопитающие для этого пошли на крайние меры: у них сформировались органы, которые собирают питательные вещества из их собственного тела и передают потомству в форме молока. Птицы и млекопитающие инвестируют энергию, время, риск и амортизацию тела в заботу о своем потомстве, а затем получают дивиденды в форме увеличения продолжительности жизни детенышей.

Теоретически мать может пойти на другую крайность и заботиться о своем первенце всю его жизнь: например, кормить его молоком, пока сама не умрет от старости. Однако толку от этого было бы мало, поскольку на определенном этапе те калории, которые организм превращает в молоко, будет более выгодно вложить в вынашивание и выкармливание нового потомства. По мере того как первенец растет, молоко с каждым литром становится все менее и менее значимым для его выживания, потому что он становится все более и более способным прокормить себя сам. Более молодые детеныши становятся более выгодным вложением, и старшего приходится отлучать от материнского молока.

Родитель переносит инвестиции со старшего на младшего ребенка тогда, когда выгода для младшего начинает превышать издержки на старшего. Эта аргументация основана на том факте, что оба ребенка связаны с родителем одинаковыми родственными узами. И все же это – рассуждения с точки зрения родителей; первый ребенок видит ситуацию по-другому. С младшим братом или сестрой у него на 50 % одинаковые гены, но ведь с самим собой у него одинаковый генетический набор на все 100 %. По его мнению, родители должны продолжать инвестировать в него, пока выгода для младшего брата или сестры не превысит издержки на него более чем в два раза. Генетические интересы родителей и ребенка расходятся. Каждый ребенок хочет больше родительской любви, чем готов дать родитель, потому что родители стремятся инвестировать во всех своих потоков одинаково (пропорционально их потребностям), в то время как каждый ребенок хочет, чтобы больше всего вложений доставалось ему. Это противоречие известно как конфликт родителей и потомства[501]. По сути, оно представляет собой соперничество между сиблингами[502]: сиблинги конкурируют между собой за инвестиции их родителей, в то время как родители больше всего хотели бы, чтобы каждому ребенку доставалась доля вложений, пропорциональная его потребностям. Тем не менее в соперничестве сиблингов могут принимать участие и родители. С эволюционной точки зрения, единственная причина, по которой родитель может ограничить свои вложения в единственного потомка, – это желание сохранить вложения для будущих детей. Конфликт ребенка с родителями на самом деле представляет собой соперничество с нерожденными пока сиблингами. Наглядный пример – это проблема отлучения ребенка от груди. Те калории, которые организм матери преобразует в молоко, недоступны для того, чтобы вырастить в организме новый плод, поэтому грудное вскармливание подавляет овуляцию. В какой-то момент самки млекопитающих отлучают своих детенышей от груди, чтобы их тело могло приготовиться к вынашиванию нового потомства. Когда это происходит, детеныш поднимает ужасный скандал; он может требовать доступа к материнскому соску в течение недель и даже месяцев после отлучения, но в конечном итоге ему приходится сдаться.

Когда я упомянул теорию конфликта между родителями и потомками, чтобы утешить коллегу, чей двухлетний сын стал просто невыносим после рождения младшего брата, тот отрезал: «Ты всего лишь утверждаешь, что все люди – эгоисты!». Учитывая, что мой собеседник неделями недосыпал, ему простительно, что он не понял главного. Очевидно, что родители – не эгоисты. Родители вообще наименее эгоистичные существа во всей обозримой вселенной. С другой стороны, нельзя сказать, что их бескорыстие не знает пределов – иначе любой шум и вопли детей были бы просто музыкой для их ушей. Теория также позволяет утверждать, что дети тоже не на 100 % эгоистичны. Если бы это было так, ребенок убивал бы своих новорожденных братьев и сестер, чтобы все вложения родителей достались ему, и требовал бы, чтобы его всю жизнь кормили грудью. Не делает он этого потому, что он частично связан с имеющимися и будущими сиблингами. Ген, заставивший ребенка убить новорожденную сестру или брата, имел бы пятидесятипроцентный шанс уничтожить копию самого себя, а для большинства видов подобные издержки перевешивают выгоду от единоличного доступа к материнскому молоку. (У некоторых видов – например, у пятнистых гиен и некоторых хищных птиц – издержки не перевешивают выгоду, и сиблинги на самом деле убивают друг друга.) Ген, заставляющий пятнадцатилетнего подростка желать питаться грудным молоком, лишил бы его мать возможности воспроизвести новые копии того же самого гена в форме жизнеспособных братьев и сестер. В любом случае издержки вдвое превысили бы выгоду, поэтому для большинства живых организмов интересы сиблингов имеют значение, хотя и не очень большое по сравнению с собственными интересами. Главная мысль этой теории не в том, что дети хотят брать или что родители не хотят давать, – она в том, что дети хотят брать больше, чем хотят давать родители.

* * *

Конфликт родителей и потомства начинается еще в материнской утробе. Женщина, вынашивающая ребенка, представляется нам воплощением гармонии и заботы, однако за внешним сиянием скрывается яростная битва, которая разворачивается у нее внутри. Плод старается добыть из тела матери как можно больше питательных веществ, тем самым подрывая ее возможность в будущем выносить других детей. Мать стремится к рациональному использованию ресурсов, чтобы сохранить резервы своего тела для потомства. Человеческая плацента – это ткань плода, которая вторгается в организм матери и получает доступ к ее кровотоку. Через плаценту плод выделяет гормон, связывающий материнский инсулин, в результате чего в крови повышается уровень сахара, который плод затем может потреблять. Результатом этого становится диабет, который подрывает здоровье матери, и в процессе эволюции у матери сформировался механизм защиты: она вырабатывает еще больше инсулина, что заставляет плод выделять еще больше гормона, который связывает инсулин, и т. д., пока уровень гормонов не превысит обычную концентрацию в тысячу раз. Биолог Дэвид Хейг, первым обративший внимание на пренатальный конфликт родителей и потомства, отмечает, что повышенный уровень гормонов, как и повышенный голос, является признаком конфликта. В подобное перетягивание каната превращается и то, что плод увеличивает кровяное давление матери, чтобы к нему поступало больше питательных веществ за счет ее здоровья[503].

Битва продолжается и после того, как ребенок появляется на свет. Первое решение, которое принимает мать, – это следует ли ей дать новорожденному умереть. Детоубийство практикуется во многих культурах мира. В нашей культуре «убийство младенца» – синоним полной безнравственности, одно из самых шокирующих преступлений, которые только можно представить. Можно подумать, что это разновидность дарвиновского самоубийства, доказательство того, что ценности других культур несоизмеримы с нашими. Дейли и Уилсон показывают, что это ни то ни другое.

У всех видов животных родители стоят перед выбором: стоит ли им продолжать вложения в новорожденного. Вложения родителей – драгоценный ресурс, и если велика вероятность, что новорожденный погибнет, то нет смысла растрачивать его впустую, выхаживая и выкармливая ребенка. Лучше потратить время и калории на его собратьев по выводку, начать все с начала, с нового выводка, или подождать, когда обстоятельства улучшатся. Именно поэтому большинство животных позволяет своим слабым или плохо развитым детенышам умереть. Из подобного расчета совершаются и детоубийства среди людей. В племенах охотников-собирателей женщина рожает первого ребенка, не достигнув и двадцати лет, кормит его молоком по требованию в течение четырех лет, не рожая других детей, и при этом многие дети не доживают до совершеннолетия. Если женщине повезет, она сможет сохранить до совершеннолетия двух или трех детей. (Огромные выводки в семьях наших прадедов – это историческая аберрация, результат появления сельского хозяйства, благодая которому у людей появилась замена материнскому молоку.) Чтобы вырастить хотя бы несколько детей, женщине приходится делать непростой выбор. Женщины в разных культурах мира оставляют своих младенцев умирать в обстоятельствах, когда шансы на выживание невелики: если младенец родился с уродством, если родились близнецы, если ребенок родился без отца или вне брака, если мать еще молода (а значит, у нее еще будет возможность родить других детей), не имеет поддержки общества, родила двоих детей с очень маленьким перерывом, если она перегружена уходом за старшими детьми или испытывает другие сложности, например, страдает от голода. Причины детоубийства в современной западной цивилизации аналогичны. Статистика показывает, что матери, которые бросают своих младенцев умирать, обычно молоды, бедны и не состоят в браке. Этому есть много объяснений, однако сходство с тем, что наблюдается в других частях мира, наверняка не случайно[504].

Матери, убивающие своих детей, не бессердечны, и даже когда младенческая смертность является распространенным явлением, люди никогда не относятся к гибели юной жизни легко. Мать переживает смерть ребенка как неизбежную трагедию. Она горюет по своему ребенку и с болью вспоминает о нем всю жизнь. Во многих культурах люди пытаются эмоционально дистанцироваться от новороженного до тех пор, пока не будут уверены, что он выживет. Им не разрешается дотрагиваться до новорожденного, давать ему имя и официально считать его человеком, пока не закончится опасный период: здесь налицо сходство с нашим обычаем крещения и с обычаем обрезания еврейских мальчиков на восьмой день.

Чувства роженицы, которыми она руководствуется при принятии этого решения – сохранить ребенка или дать ему умереть, – вероятно, определяются этими статистическими данными. Послеродовую депрессию принято объяснять гормональной перестройкой, однако даже имея подобное объяснение всем сложным эмоциям, нельзя не задаться вопросом, почему мозг устроен таким образом, чтобы эти гормоны могли оказать свое действие. На протяжение всей истории эволюции человека у роженицы были все основания хорошенько задуматься и взвесить обстановку. Ей приходилось выбирать между неизбежной трагедией сейчас и вероятностью еще большей трагедии позже, и выбор здесь был не из легких. Даже в наше время типичные для переживающей послеродовую депрессию роженицы размышления (как же мне со всем этим справиться?) являются настоящей проблемой. Наиболее выраженной становится депрессия в обстоятельствах, которые в любой стране мира приводят мать к детоубийству: это бедность, конфликт в семье, статус матери-одиночки[505].

Эмоциональная реакция, известная как «эмоциональная связь матери и ребенка», тоже значительно сложнее стереотипа, согласно которому женщина на всю жизнь привязывается к ребенку, если она взаимодействует с ним в критический временной отрезок сразу после рождения, как жертвы Пака из «Сна в летнюю ночь», которые влюблялись в первого же человека, увиденного ими после пробуждения. По-видимому, отношение матери развивается от критической оценки ребенка и его шансов на выживание к восхищению ребенком как неповторимым и чудесным существом (примерно через неделю) и далее к постепенному углублению любви в течение последующих нескольких лет [506].

Ребенок – заинтересованная сторона, и он борется за свои интересы с помощью единственного оружия, имеющегося в его распоряжении: обаяния. Новорожденный очень рано начинает реагировать на мать: он улыбается, удерживает зрительный контакт, оживляется при звуках ее речи, даже имитирует ее выражение лица. Все эти проявления правильно функционирующей нервной системы способны растопить сердце матери и сдвинуть чашу весов в пользу решения сохранить ребенку жизнь. Этолог Конрад Лоренц указывал, что геометрия тела ребенка – крупная голова, округлый череп, крупные глаза, низко расположенные на лице, пухлые щеки, короткие конечности – вызывает нежные и теплые чувства. Эта геометрия – результат процесса формирования тела ребенка. Голова в утробе матери растет быстрее всего, а противоположная сторона тела догоняет ее по росту после рождения; рост младенцев идет в мозг и глаза. Лоренц показал, что животные с именно такой геометрией тела – например, утята и кролики – кажутся людям особенно милыми. В своей статье «Микки-Маус: биологический аспект образа» Стивен Джей Гулд показал, что мультипликаторы используют эту же геометрию, чтобы сделать более привлекательными своих персонажей. Вполне допустимо, что и гены используют ее в этих же целях, утрируя младенческие черты новорожденного, особенно те, которые сигнализируют о хорошем здоровье, чтобы ребенок казался матери более миловидным[507].

Если ребенку позволили жить, борьба поколений продолжается. Как отпрыск может удержать в этой битве свои позиции? Младенец, отмечает Триверс, не может по своей воле бросить мать на землю и припасть к ее груди; ему приходится использовать психологические приемы. Ребенку приходится манипулировать искренней заинтересованностью родителей в его благополучии, чтобы побудить их отдать больше, чем они были намерены дать. Поскольку родители могут научиться игнорировать «ложную тревогу», действовать нужно более коварно. Младенец лучше знает свое состояние, чем родитель, потому что мозг младенца связан с чувствительными элементами по всему телу. И родитель и младенец заинтересованы в том, чтобы родитель реагировал на потребности младенца – например, кормил его, когда тот голоден, или согревал его, когда ему холодно. Это дает младенцу возможность добиться от родителя больше заботы, чем тот готов дать. Ребенок может плакать, когда не испытывает холода или голода, и не улыбаться, пока не добьется своего. Причем ребенку не обязательно лицемерить. Поскольку у родителей не могло не сформироваться умение распознавать притворный плач, наиболее эффективной тактикой для ребенка было чувствовать себя по-настоящему несчастным, даже когда биологической потребности для этого не было. Вероятно, человек начинает обманывать себя с самого раннего возраста.

Ребенок может прибегать к вымогательству и другими способами – плача среди ночи или устраивая сцену на людях; в таких ситуациях родителям хочется как можно скорее прекратить шум, и они чаще всего капитулируют. Более того, заинтересованность родителей в благополучии детей позволяет детям удерживать самих себя в заложниках: например, биться в истерике или отказываться делать то, чего, как известно обеим сторонам, ребенку очень бы хотелось. Томас Шеллинг отмечает, что у детей есть отличная возможность использовать парадоксальную тактику (см. главу 6). Они закрывают уши ладонями, визжат, стараются не смотреть в глаза родителям и отстраниться от них – одним словом, делают все, чтобы не воспринимать и не понимать угроз родителей. Перед нами история формирования капризного ребенка[508].

* * *

Теория конфликта родителей и потомства представляет собой достойную альтернативу двум популярным идеям. Первая – предложенная Фрейдом теория эдипова комплекса, гипотеза о том, что у каждого мальчика есть неосознанное желание заняться сексом с матерью и убить отца, из которого следует страх, что отец его кастрирует. (Подобным образом комплекс Электры – это желание маленькой девочки заняться сексом со своим отцом.) Действительно, существует факт, который требует объяснения. Во всех культурах маленькие дети в некоторой степени по-собственнически относятся к матери и довольно прохладно – к ее спутнику жизни. Теория конфликта родителей и потомства объясняет это явление. Если папа проявляет интерес к маме, значит, мне достанется меньше внимания – и, что еще хуже, существует риск, что в результате у меня появится младший братишка или сестренка. Вполне вероятно, что у детей в процессе эволюции появился механизм, помогающий отсрочить этот печальный день, уменьшая интерес матери к сексу и держа отца на расстоянии от нее. Это логичное продолжение идеи конфликта с отлучением от груди. Теория объяснет, почему так называемый Эдипов комплекс встречается как у мальчиков, так и у девочек, и позволяет при этом обойтись без нелепой идеи о том, что маленький мальчик стремится к совокуплению с собственной матерью[509].

Дейли и Уилсон, предложившие эту альтернативу, считают, что ошибка Фрейда была в том, что он не развел два типа конфликтов между родителями и детьми. Маленькие дети действительно вступают в конфликт с отцом за доступ к матери, но это не сексуальное соперничество. А старшие дети действительно могут иметь конфликт с родителями, особенно с отцом, на сексуальной почве, однако это соперничество не из-за матери. Во многих обществах отцы соперничают с сыновьями за сексуальных партнерш, будь то в открытой или скрытой форме. В полигамных обществах, где у мужчины может быть несколько жен, отец и сын могут в прямом смысле слова соперничать из-за одних и тех же женщин. В большинстве обществ, будь то моногамных или полигамных, отцу приходится финансировать стремление сына жениться, поступаясь при этом нуждами других детей или собственными желаниями. Иногда сын не может дождаться, когда отец выделит ему нужные ресурсы; если отец долго остается здоровым и сильным, для успеха сына это может стать препятствием. Именно такая конкуренция становится причиной отцеубийств и сыноубийств во всем мире.

Родители также организуют браки своих детей – а если говорить прямо, это означает, что они продают или обменивают своих детей. Здесь, опять же, интересы могут сталкиваться. Иногда родители заключают «комплексную сделку», при которой одному из детей достается в жены завидная невеста, а другому – неудачница. В полигинных обществах отец может обменять дочерей на жен для самого себя. Независимо от того, на кого меняют дочь – на невестку или на жену, ее ценность зависит от девственности: ни один мужчина не захочет жениться на женщине, которая потенциально может уже вынашивать чужого ребенка. (Противозачаточные средства начали использоваться сравнительно недавно и по-прежнему распространены далеко не везде.) Как следствие, отцы неравнодушны к сексуальности дочерей; в этом есть что-то от комплекса Электры, но при этом ни дочь, ни отец не испытывают к друг другу влечения. Во многих обществах мужчины предпринимают ужасающие меры, чтобы гарантировать «чистоту» дочери. Дочь держат взаперти, заставляют носить одежду, скрывающую тело от макушки до пят, а также искореняют ее интерес к сексу с помощью ужасного обычая, известного под эвфеместическим наименованием «женское обрезание» (если это обрезание, то обрезанием можно назвать и то, что сделала Лорена Боббитт!). Если все эти усилия не увенчиваются успехом, нецеломудренную дочь могут даже казнить, чтобы сохранить то, что называется (как это ни парадоксально)«честью» семьи. (В 1977 году в Саудовской Аравии публично забили насмерть камнями принцессу за то, что она опозорила своего деда, брата короля, тем, что завела роман в Лондоне.) Конфликт между родителями и дочерьми – это особая разновидность конфликта по поводу отношения к женской сексуальности как к «собственности»; к этой теме мы вернемся чуть позже[510].

* * *

Вторая популярная теория, которую опровергает теория конфликта родителей и потомства, – это теория разграничения биологии и культуры, утверждающая, что ребенок – это куча нецивилизованных инстинктов, а родители путем социализации делают из них компетентных и приспособленных членов социума. Личность, с точки зрения этой распространенной теории, формируется в годы становления в процессе воспитания. Как родителям, так и детям нужно, чтобы ребенок достиг успеха в социуме, а поскольку дети не имеют возможности формировать собственную личность, интересы обеих сторон могут быть достигнуты лишь с помощью социализации.

Триверс утверждает, что, согласно теории конфликта родителей и потомства, родители, стараясь социализовать своих детей, совершенно необязательно руководствуются интересами самих детей. Поскольку родители часто действуют вопреки интересам ребенка, они вполне могут попытаться научить ребенка действовать вопреки его собственным интересам. Родители хотят, чтобы ребенок поступал по отношению к братьям и сестрам более альтруистично, чем хочет этого сам ребенок. Это происходит, потому что родителям выгодно, чтобы ребенок поступал альтруистично, когда выгода для сиблинга превышает издержки для самого ребенка, однако для ребенка поступать альтруистичным оказывается выгодно только тогда, когда выгода превышает издержки вдвое. Что касается более дальних родственников – например, сводных и двоюродных братьев – здесь различие между интересами родителей и интересами ребенка еще больше, потому что родитель более тесно, чем ребенок, связан генетически с его сводным братом или кузеном. Аналогичным образом родители могут попытаться убедить ребенка, что его согласие остаться дома и помогать ухаживать за младшими, позволить продать себя в ходе договорного брака и другие варианты, удобные для родителей (а следовательно, и для нерожденных сиблингов ребенка), на самом деле хороши и для самого ребенка. Как и на других аренах конфликта, родители могут прибегнуть к обману и, поскольку дети тоже не дураки, к самообману. Поэтому даже если дети, пока они еще малы и у них нет выбора, покорно принимают от родителей наказание, поощрение, пример или наставление, они, согласно этой теории, не обязаны позволять этим методам формировать их личность[511].

Такое утверждение со стороны Триверса было рискованным. Идея, что родители формируют личность своих детей, так плотно укоренилась в умах, что многие люди даже не допускают мысли, что это не самоочевидная истина. Эта гипотеза была проверена, и результат оказался одним из самых удивительных в истории психологии.

Есть по крайней мере пять основных аспектов, по которым различаются личности: общителен человек или направлен внутрь себя (экстроверсия – интроверсия), постоянно беспокоится или сохраняет спокойствие и самоудовлетворение (невротизм – эмоциональная стабильность), вежлив и доверчив или груб и подозрителен (доброжелательность – антагонизм), аккуратен или беспечен (добросовестность – ненаправленность), смел в своем поведении или склонен к конформизму (открытость – закрытость). Чем обусловлено формирование этих черт? Если они заложены генетически, то у идентичных близнецов они должны быть одинаковыми, даже если их разделили при рождении, а у биологических братьев и сестер они должны быть одинаковыми в большей степени, чем у приемных братьев и сестер. Если это продукт социализации, которую осуществляют родители, то эти черты должны быть одинаковыми у приемных братьев и сестер, а у близнецов и биологических братьев и сестер должны совпадать в большей степени, если они растут в одной семье, нежели если они растут в разных семьях. Были проведены десятки исследований, в ходе которых подобные предположения были проверены на тысячах людей из разных стран. Исследователи изучали не только эти особенности личности, но и последствия в жизни, к которым они приводят – такие, как разводы и алкоголизм. Полученные результаты отличаются ясностью и воспроизводимостью и содержат два неожиданных факта.

Один из этих фактов получил широкую известность. Различия в особенностях личности в большой степени – примерно на 50 % – обусловлены генетическими причинами. Идентичные близнецы, разлученные при рождении, очень похожи по характеру; биологические братья и сестры, воспитываемые вместе, больше похожи, чем приемные братья и сестры. Это означает, что вторая половина личности наверняка обусловлена влиянием родителей и воспитанием в семье. Правильно? Неправильно! Воспитание в определенной семье, а не в другой объясняет в лучшем случае 5 % различий между людьми по характеру. Идентичные близнецы, разлученные при рождении, не просто похожи; они практически так же похожи, как и идентичные близнецы, воспитанные в одной семье. Неродные братья и сестры, выросшие в одной семье, не просто различаются – они различаются практически так же сильно, как и любые два ребенка, выбранные наугад. Самое большое влияние, которое родители оказывают на своих детей, ограничивается моментом зачатия.

(Спешу добавить, что родители не играют роли только в том, что касается различий между ними и различий между их выросшими детьми. Любые действия нормальных родителей, которые не могут не оказывать влияния на детей, в этих исследованиях не учитываются. Маленькие дети, несомненно, нуждаются в любви, защите и попечении со стороны здравомыслящих родителей. По словам психолога Джудит Харрис, эти исследования означают только одно: что дети превратились бы точно в таких же взрослых, если бы их оставили в том же доме и социальной среде, но поменяли родителей.)

Откуда берется еще 45 % различий, никто не знает. Вероятно, личность формируют выдающиеся события, с которыми сталкивается растущий мозг: то, как плод располагался в матке, как много крови он получал от материнского кровотока, какое давление он испытывал во время рождения, роняли ли его головой вниз и перенес ли он инфекционные заболевания в первые годы жизни. Возможно, личность формируют уникальные переживания: например, если за ребенком погналась собака или если его особо похвалил учитель. Возможно, черты личности родителей и черты личности детей взаимодействуют по сложным законам, так что двое детей, воспитанных одними и теми же родителями, вырастают в итоге в совершенно разной среде. Одни родители могут поощрять неугомонного ребенка и наказывать покорного – другие родители могут делать наоборот. У этих вариантов нет достоверных доказательств, и мне кажутся более вероятными другие два; в рамках обоих вариантов личность рассматривается как адаптация, коренящаяся в различии интересов между родителями и детьми. Один вариант – что у ребенка имеется «план боя» для соперничества с братьями и сестрами; я более подробно остановлюсь на этой теории в следующем разделе. Второй – что у ребенка имеется «план боя» для соперничества в группе сверстников[512].

Джудит Харрис собрала доказательства того, что социализацию детей осуществляют не родители, а группа сверстников. Дети в любом возрасте входят в ту или иную игровую группу, кружок, компанию, команду, группировку, банду и используют все средства для достижения определенного статуса в этой группе. Каждая группа – это отдельная культура, которая перенимает некоторые правила внешнего общества и порождает многие внутренние правила. Культурное наследие детей – правила игры в «казаки-разбойники», мелодия и текст дразнилки, убеждение, что если ты убил кого-то, то тебе официально придется платить за его надгробие, – передается от одного ребенка к другому, иногда тысячами лет. По мере того как ребенок растет, он переходит из одной группы в другую и в конечном итоге становится членом группировок взрослых людей. Если на одном уровне достигнут определенный престиж, то это дает ребенку преимущество на следующем; что очень важно, подростки, занимающие в своей компании положение лидера, первыми начинают встречаться с представителями противоположного пола[513]. В любом возрасте ребенок вынужден определять, что нужно для того, чтобы достичь успеха среди сверстников, и отдавать этим стратегиям предпочтение по отношению к любым стратегиям, которые им навязывают родители. Измотанные родители понимают, что не могут составить конкуренцию ровесникам своих детей, и совершенно правильно ломают голову над тем, в каком районе поселиться, чтобы ребенок вырос в лучшей среде. Многие успешные люди иммигрировали в нашу страну еще детьми, и им нисколько не помешало то, что их родители не были адаптированы с точки зрения культуры, что они так и не сумели выучить язык и усвоить местные традиции. Занимаясь иссследо-ваниями в области развития языка, я всегда удивлялся тому, как быстро дети перенимают язык (особенно акцент) своих подростков, хотя проводят больше времени с родителями[514].

Почему же дети не являются послушной глиной в руках родителей? Так же, как Триверс и Харрис, я подозреваю, что дело в том, что генетически обусловленные интересы детей лишь частично пересекаются с интересами родителей. Ребенок принимает от родителей питание и защиту, потому что родители – единственные, кто готов ему все это предоставить, однако при этом он получает информацию из лучших из доступных ему источников и самостоятельно вырабатывает стратегию поведения в окружающем мире. Его собственные родители могут быть не самыми мудрыми и информированными взрослыми в округе; более того, принятые дома правила зачастую играют против ребенка, в пользу его уже родившихся или еще не рожденных братьев и сестер. Кроме того, дома у ребенка нет никаких перспектив с репродуктивной точки зрения. Ему рано или поздно придется соперничать за партнера, а до этого момента – за статус, который необходим для того, чтобы найти и удержать партнера, причем в разных сферах деятельности, в каждой из которых приняты собственные правила. И лучший выбор для ребенка – овладеть этими правилами.

* * *

Конфликту интересов между родителями и потомством до сих пор не уделяется должного внимания в общественных дебатах по поводу воспитания. Практически во все времена и во всех странах преимущество было на стороне родителей, и своей властью они распоряжались, как жестокие тираны. В этом веке ситуация кардинально поменялась. Специалисты по благосостоянию детей заполняют полки книжных магазинов учебниками по воспитанию и не устают консультировать правительство по вопросам политики в этой области. Все политики представляют себя друзьями детей, а своих противников – врагами детей. Раньше в книгах по воспитанию детей матерям советовали, как дотянуть до вечера, несмотря на все сложности. С появлением доктора Спока в центре внимания оказался ребенок, а мать стала совершенно неважной фигурой, единственная функция которой— лелеять психическое здоровье ребенка и отвечать по заслугам, если ребенок вырастет плохим. Движение в защиту детей было одним из величайших освободительных движений всех времен, однако, как и всегда, когда речь идет о перераспределении власти, оно может зайти слишком далеко. Некоторые социальные критики от феминизма высказывали идеи, что стараниями специалистов по воспитанию детей от интересов матери не осталось и следа. В комментарии к своей книге «Мифы о материнстве» Шари Турер отмечает:

Наиболее широко распространен миф об отрицании материнской амбивалентности: того, что матери действительно одновременно любят и ненавидят своих детей. Об амбивалентных чувствах вообще молчат… это равносильно тому, чтобы быть плохой матерью. [Как показывает моя клиническая практика], гнев и ярость – это норма. Дети бесконечно чего-то требуют, и они просто высосут вас до капли. Женщины не должны думать, что они обязаны удовлетворять все потребности детей. Тем не менее существует миф, что материнская любовь – это нечто естественное и действующее непрерывно[515].

Даже защитники прав матерей нередко признают, что свои заявления им нужно формулировать в терминах интересов ребенка (перегруженная заботами мать – плохая мать), а не в терминах интересов матери (перегруженная заботами мать несчастлива).

Более консервативно настроенные критики от имени общественности тоже начали обращать внимание на то, что интересы родителей и детей могут расходиться. Барбара Дафоу Уайтхед проанализировала данные, показывающие, что половое воспитание не приносит ожидавшихся от него плодов в виде сокращения числа подростковых беременностей. Сегодня подростки знают все о сексе и связанных с ним рисках, однако девочки все равно беременеют – вполне вероятно, потому, что ничего не имеют против рождения детей. Если родители подростков против этого, им приходится навязывать свои интересы, не просто просвещая подростков, но и более строго контролируя их (сопровождая их и ограничивая время пребывания на улице)[516].

Я упоминаю здесь эти дебаты не для того, чтобы принять ту или иную сторону, а чтобы привлечь внимание к тому, какое значение имеет конфликт родителей и потомства. Эволюционное мышление нередко называют «редукционистским подходом», цель которого – переоценить все социологические и политические проблемы и представить их как технические проблемы биологии. Авторы подобной критики все путают. Свободный от идей эволюции подход, преобладавший в течение десятилетий, представлял воспитание как техническую проблему определения того, с помощью каких методов можно вырастить лучших детей. Важнейший вывод Триверса заключается в том, что решения, касающиеся воспитания детей, по определению связаны с тем, как распределить скудные ресурсы – время и силы родителей, – на которые вполне обоснованно претендуют сразу несколько сторон. С учетом этого, воспитание детей всегда отчасти будет являться вопросом не только психологии и биологии, но и этики и политики.