Мама в произведениях для детей

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Мама в произведениях для детей

Но, может, хотя бы дети пока избавлены от новой трактовки материнского образа? Увы… Неприкосновенность детства, охрана его чистоты уходит в прошлое, понятие «это не предназначено для детских глаз и ушей» все активнее вытесняется из поля культуры. Несколько лет назад по московскому телевидению был показан сюжет режиссера Сергея Игнатова о том, какой образ женщины и матери формируют современные (преимущественно западные) мультфильмы. Зрительный ряд производил и до сих пор производит огромное впечатление. Вот уж поистине достаточно один раз увидеть, чем сто раз услышать! Благодаря возможностям современной техники эту передачу смогло посмотреть много людей, поэтому пересказывать ее содержание я не буду. Напомню лишь кое-что, особо, на мой взгляд, интересное.

Просмотрев, по выражению автора, «километры пленки», съемочная бригада обнаружила любопытную закономерность: традиционный, привлекательный образ материнства представлен, в основном, в фильмах про животных. В человеческом же обличье материнство, как правило, изображено нетрадиционно: мамы либо слишком стары (такими в наших мультиках изображают бабушек), либо непривлекательны. Они могут (как в сериале «Гуфи и его команда») быть изображены карикатурно и вести себя нелепо, тупо, заторможенно и т. п. Могут напоминать ведьм (или в действительности ими являться), отталкивать неприятным выражением лица, властностью, злобой. Ну, а в мини-эпизоде, мелькающем на какие-то доли секунды в мультфильме «Красавица и чудовище», совмещены чуть ли не все эти характеристики. Сознание не в состоянии уловить и отрефлексировать изображение, а подсознание улавливает. С. Игнатов дает зрителям возможность подробнее рассмотреть раскадровку. Почему-то ни к селу ни к городу рядом с прекрасной главной героиней возникает старая, некрасивая, бедно одетая женщина с перекошенным от злобы лицом; на руках она держит несколько орущих младенцев. Более неприглядный образ материнства трудно себе представить. Зато легко понять, какую установку получают дети при виде такой картинки: хочешь быть старой, бедной и некрасивой — будь многодетной матерью. Хочешь быть похожей на Красавицу (а кто ж из девчонок не захочет?) — тогда не рожай. В последние годы много написано о манипуляции сознанием. Полагаю, не надо долго объяснять, как опасно воздействие таких «скрытых» кадров на психику юных зрителей.

Да, чуть не забыла! В современных мультфильмах еще порой эксплуатируется образ матери — секс — бомбы, а иногда, по совместительству, и супермена («Суперсемейка»).

А во многих модных мультфильмах (например, в «Корпорации монстров») мать просто не присутствует. В мультфильме «В поисках Немо» маму съедают в первых же кадрах. В «Истории игрушек» от матери — одни только ноги. Но и когда мама есть, вовсе не факт, что ее существование будет воспринято маленьким героем положительно. Малыш Стьюи из мультсериала «Гриффины» (цитирую экспертизу, проводившуюся по определению суда) «не нуждается в матери и пытается избавиться от „матриархального гнета“… По отношению к ней Стьюи испытывает сложный комплекс негативных чувств: отвращение, злобу, презрение, гадливость, в то же время мать — „вторая натура“. Материнское молоко он называет отвратительным, его трясет и он вопит от злобы, когда Лоис (мать) целует его. В монологе любви — ненависти к матери Стьюи поет: „Ее могло бы и не быть, но я привык к ее чертам“. Фотографии в альбоме малыша показывают, что это не только слова. Вот затаившийся Стьюи целится в мать со шкафа; он же пытается ее отравить, задушить подушкой. Тень Стьюи с занесенным для удара ножом явственно обозначилась в ванной, где Лоис принимает душ… Бранные выражения — характерная черта образа малыша Стьюи. Их набор, посвященный матери в серии „Гриффин — президент школьного совета“: „Какого черта ты здесь стоишь?“, „старая карга“, „проклятая ведьма“, „ведьма“, „ненавижу тут и там“, „не скучаю по этой выдре“, „пусть она хоть в аду сгорит“».

Но, пожалуй, пора хоть немного переключиться с кино на литературу. В повести Жаклин Уилсон «Разрисованная мама», предназначенной для девочек от 9 до 14 лет и в 2000 году признанной лучшей детской книгой Англии, в образе матери присутствуют едва ли не все столь «ценимые» современным искусством качества. Мэриголд и алкоголичка, и тунеядка, и ворует чужие кредитные карточки, и водит к себе мужчин. Основной способ самовыражения Мэриголд — через моду (этакая ожившая кукла Братц, «девчонка со страстью к моде»). Причем проявляется модничанье нелепо-экстравагантно: Мэриголд с ног до головы покрыта татуировками, сделанным по ее собственным эскизам. Как она признается дочерям, татуировки «заставляют ее чувствовать себя необыкновенной». К дочерям она относится наплевательски. Получив пособие, единственный источник существования для семьи, Мэриголд может потратить деньги на какую-нибудь свою прихоть, нисколько не задумываясь, будет ли детям завтра что поесть. Эгоистичная, взбалмошная, упрямая, инфантильная, она нисколько не похожа на нормальную маму. Ее 13–летняя дочь Стар вынуждена по-матерински опекать не только свою младшую сестренку Дол, но и саму Мэриголд. «Почему бы тебе не вести себя нормально?.. Ты-то когда повзрослеешь?» — читает Стар нотации маме.

Да и Дол, которая еще не закончила начальную школу (стало быть, ей лет 8–9), во многих ситуациях ведет себя по отношению к матери покровительственно.

«Тебе пора подкрасить корни <волос>, Мэриголд», — командует она (ни Дол, ни Стар не называют Мэриголд мамой).

«Крыша у нее на одном гвозде», — так характеризует свою мамашу Стар. В конце же повести и без того шаткая «крыша» слетает совсем, в результате чего Мэриголд оказывается в сумасшедшем доме.

Отношение девочек к матери сложное. Дол, от лица которой ведется повествование, несмотря ни на что, по-детски любит мать, хотя и стыдится ее. «Честно говоря, я до сих пор со страхом вспоминала о тех случаях, — признается Дол, — когда она увязывалась за мной, потому что тогда она заходила в школу, да еще и пускалась в разговоры с учителями». И все же она пока склонна оправдывать Мэриголд: дескать, она «смешная», «умеет замечательно играть в разные игры».

Стар же устала от такой «веселой» жизни, ее часто охватывают раздражение и даже ненависть. «Идиотская, мерзкая, бесполезная… не мать, а черт знает что», «чокнутая» — вот эпитеты, которыми она награждает маму.

«Да не любит она нас, не воображай, пожалуйста. Если бы любила, постаралась бы исправиться. Если хочешь знать, ей вообще на нас наплевать!» — говорит Стар сестренке.

Другие мамы в повести тоже не подарок. Мать самой Мэриголд отказалась от нее. А свою приемную мать Мэриголд называет в разговоре со своими дочками «стервой» и в красках описывает, как та над ней издевалась. Мать мальчика, с которым удается подружиться Дол, — тяжелая истеричка с выраженным комплексом «захватничества», и мальчик ждет не дождется, когда сможет вырваться на свободу. «Уж тогда отведу душу, — делится он своими планами, — разрисуюсь <татуировками> по полной программе!» От матери девочки Таши, с которой неуклюже пытается подружить дочку Мэриголд, за версту пахнет снобизмом. Единственный положительный персонаж — тетушка Джейн, которой социальная служба передает на временное содержание Дол, когда Мэриголд попадает в психиатрическую больницу. Но это пожилая женщина, по возрасту годящаяся Дол в бабушки, а то и в прабабушки. (Помните, говоря о западных мультфильмах, я уже упоминала эту характерную особенность положительного материнского образа? Поскольку «Разрисованная мама» — произведение весьма конъюнктурное, я бы даже сказала, рецептурное, такое следование «генеральной линии» неудивительно.)

В другой широко разрекламированной книге, трилогии Ф. Пулмана «Темные начала» («Северное сияние», «Чудесный нож» и «Янтарный телескоп»), удостоившейся множества престижных премий, мать Тони Макариоса «думает, что ему лет девять, но какой с нее спрос. Память у бедолаги никудышняя, да и пьет она сильно… Фамилию он носит греческую, но очень может быть, что это все мамашины фантазии… В ее одурманенной вином голове мысли о материнской любви не возникают, но уж если ласкается сынок, так она его не отпихивает. Если узнает, конечно. Пускай себе ласкается. Не чужой ведь».

Мать другого мальчика, Уилла, душевнобольная. А мать главной героини Лиры Белаква — сущее исчадие ада. Внешне прекрасная, обворожительная миссис Колтер хладнокровно заманивает в ловушку детей, которых затем используют в чудовищных экспериментах. Больше того, их страдания доставляют ей садистское удовольствие. «Она упивалась, когда детей раздирали на части», — рассказывают уцелевшие маленькие пленники Лире. Во второй книге она собственноручно ломает пальцы плененной ведьме, заставляя ее выдать тайну. Все в жизни миссис Колтер подчинено задаче достижения максимальной власти над людьми. Никаких человеческих чувств для нее не существует, ребенок ей был не нужен. Зачата Лира в прелюбодеянии. Когда же лорд Ариэл, отец Лиры, убил мужа миссис Колтер и суд в наказание конфисковал его имущество, любовница поспешила откреститься от него и от дочери, поскольку связь с таким человеком угрожала ее карьере и репутации. С самого детства миссис Колтер «не проявляла ни капли сострадания, жалости или доброты, не рассчитав заранее выгоды, которой это должно было <для нее> отозваться». Она «мучила и убивала всех без промедления и раскаяния… предавала, плела интриги и наслаждалась своим предательством». У Лиры мать вполне естественно вызывает ужас и отвращение.

Правда, в конце концов миссис Колтер вдруг, неожиданно для себя, проникается к дочери любовью. Более того, она жертвует собой, спасая Лиру, но образ этой «мамы» не становится менее злодейским. Она нисколько не сожалеет о своих преступлениях, продолжает бороться с Церковью и с Богом (вернее сказать, с Его «регентом» Метатроном, поскольку Бог изображен в этом кощунственном произведении жалким, немощным стариком). Так что в «шедевре» Пулмана мать — персонаж уже откровенно демонический.

Что же касается матери всемирно известного Гарри Поттера, то она изображена безусловно положительно, с одной лишь «маленькой» поправкой: Лили (так зовут покойную маму Гарри) была ведьмой.