ПРИМЕР № 123. К УБИЙЦАМ БРАТА... ЗА ПОМОЩЬЮ И КАК ОН НЕ СТАЛ ДОНОСЧИКОМ

ПРИМЕР № 123. К УБИЙЦАМ БРАТА... ЗА ПОМОЩЬЮ И КАК ОН НЕ СТАЛ ДОНОСЧИКОМ

С детства учившийся подражать Шерлоку Холмсу, работающий на секретном производстве инженер, сверхответственно относящийся к доверенной ему тайне, подозрительный по убеждению и чрезвычайно тревожный и мнительный человек попадает в больниц) по поводу аппендицита.

Его родственник во время приступа аппендицита поздно обратился к врачам и, несмотря на проведенную операцию, умер от перитонита вскоре после нее.

Мой пациент не был врачом. Он был инженер. Ему было ясно, что его двоюродный брат умер, не только после операции и несмотря на нее, но именно от операции. “Врачи зарезали!”. Что поделаешь - он любил “ясность”.

На операцию он шел, как на смерть. Был так встревожен, вел себя так истерически, что обычную аппендэктомию, ему пришлось делать под общим наркозом.

Через день после операции, прошедшей благополучно, он уже встал, но чувствовал себя очень раздраженным и “каким-то не таким”, как до операции. Все казалось иным чем до наркоза. Каким-то не настоящим.

Такое состояние деперсонализации, дереализации сродни ощущению “хожу, как в воду опущенный” и закономерно возникает после любого чрезвычайного эмоционального напряжения, эпизода яркого страха, ужаса, фобического криза. А здесь еще и состояние после операции и наркоза.

Новое состояние рождало новую тревогу. Ему рассказывали, что в начале действия наркоза он грубо бранился “нес чепуху”. Его тревожило не выболтал ли он каких-либо профессиональных тайн. Показалось, что люди вокруг смотрят на него иронично.

Утрата сознательного контроля для него - была сигналом угрозы наиболее ценному. Производственная тайна -той ценностью, которую он обязался не разгласить. Тайна же давала ему ощущение причастности и собственной значительности.

В другой палате лежала его знакомая врач. Он решил, что ей как врачу сказали, как он себя вел на операции, и завел с ней беседу, намереваясь точно выяснить, что было. И окольными путями узнать заодно, чем вреден наркоз. Вреден ли - вопрос не стоял.

Доктор в больнице была на положении больной и естественно о его поведении на операции ничего не знала. Он же “понял”, что она “скрывает”. Что его берегут и не хотят после операции огорчать. Но “не зря же он с детства тренировался подмечать детали - его эта повышенная заботливость не проведет”!

Доктор - приятельница сказала, что во время начала действия наркоза есть стадия обычного опьянения, когда все либо песни поют, либо буянят, что врачи к этому привыкли и не придают значения - “не бери в голову”.

Сразу после этих слов он почувствовал, что в его голове, словно “что-то лопнуло или током ударило, или включилось”.

В состоянии утомления, в астении, в чрезвычайной тишине, при пробуждении и засыпании, в задумчивости нередки состояния, когда тихий звук или слабое ощущение вызывают вздрагивание, испуг, ощущение - “все внутри оборвалось", "лопнуло ”, “щелкнуло ”, “как током ударило ” и так далее.

Ощущение, будто что-то “включилось” - было естественным в состоянии тревоги, на фоне послеоперационной астении, тем более, когда пациент вместо еще полагавшегося лежания занимается напряженной “детективной” деятельностью.

Привычка к техническим решениям помешала отдать себе отчет в том, что ожидаемое и неожиданное совпадение информации, полученной от приятельницы-врача, об обычном во время дачи наркоза “буйстве” пациентов с его “буйством”, подтвердившее для него его версию, что доктор в курсе, скрывает и успокаивает, привычка к техническим решениям помешала понять свое ощущение, как испуг от “подтверждения” догадки. Объяснила незнакомое ощущение уж вовсе по бредовому. “Во время операции ко мне подключили датчики и теперь мои разговоры считывают”. Эта догадка была принята, как истина, и наконец успокоила (!) - он “все понял”.

Встревожило другое. Теперь с кем бы он ни говорил, все будут прослушивать, а если собеседник скажет что-то сомнительное, он окажется невольным провокатором и доносчиком! Это было для него слишком. Он "готов нести ответственность, если разгласил что-либо во время наркоза, но быть причиной бед других он не хочет". Через день он ушел из больницы.

На улице “понял”, что за ним следят, что в проехавшей “скорой” - “группа сопровождения”. Так он назвал предполагаемых преследователей. Дома он попытался покончить с собой. К счастью только поранив себя ножом, но так, что это потребовало еще одной операции.

Я здесь сознательно говорю только о психологических механизмах возникновения бреда у этого увлеченного с детства игрой в детектива тревожно мнительного и подозрительного человека. О некоторых из психологических причин, опуская разговор об особом соматическом состоянии, на фоне которого развился психоз и которое создало для него почву.

Существенно, что весь бред от его предыстории и до конца возник у человека, не терпящего неизвестности, скорого на дающие иллюзию знания и уверенность объяснения, которые, определяя дальнейшее эмоциональное реагирование (пугая) и поведение, делают и то и другое все менее и менее адекватным реальным обстоятельствам.

Секретность на его производстве, как это ни буднично, была никакая. То есть секретные задания могли быть, но их не было. И все прошлые секреты давно были рассекречены.

Брат умер потому, что попал на операцию, боясь ее, чрезвычайно поздно, и врачи уже не смогли помочь.

Его операция проходила без всяких осложнений и, не будь его истерики, проводилась бы, как обычно, под местной анестезией. У него не было бы повода для опасений за свою болтовню, на операции он под наркозом в состоянии возбуждения обругал медсестру и уснул. Да и чего ему было выбалтывать. Ну уж остальное и вовсе явный бред, о котором, вернувшись к той же работе, он вспоминает с двойственным чувством: неловкости и тайной гордости,

что, будучи порядочным человеком, он и в бреду не хотел быть “доносчиком”. Вспоминает и с неполной критикой: “группа сопровождения все-таки была”, “если допустить, что ее не было, то как же потом доверять себе!”.