О РЕЗУЛЬТАТАХ ПРАКТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ДЕМОНСТРАНТА
О РЕЗУЛЬТАТАХ ПРАКТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ДЕМОНСТРАНТА
Особенностью результатов практической деятельности демонстранта оказывается то, что какими бы значимыми с общественной точки зрения они ни казались, самого демонстранта они почти никогда не удовлетворяют или удовлетворяют только частично.
Если результаты удовлетворяют потребность в одобрении и самоодобрении, то есть соответствуют Я-идеалу, то они не соответствуют потребностям первого Я, не удовлетворяют биологически и индивидуально значимых потребностей.
Результаты же, удовлетворяющие биологически и индивидуально значимые потребности - потребности первого Я -чаще не соответствуют Я-идеалу, не удовлетворяют потребность в одобрении и самоодобрении и на сознательном, личностном уровне отвергаются. Они отчуждаются от собственного произвола или игнорируются.
При достаточно последовательном контроле за осуществлением в конкретных результатах поведения Я-идеала достижение результатов, осуществляющих потребности первого Я, оказывается, если не невозможным, то весьма затруднительным.
Вот пример различного личностного развития двух женщин, в семнадцать лет, сразу по окончании школы попавших в совершенно новую для них общественную среду.
ПРИМЕР № 145. НЕЛЬЗЯ БАБЕ ДОВЕРЯТЬ... Обе женщины росли в глухих маленьких деревеньках России. Обе последние классы школы оканчивали в райцентрах и жили там “на квартирах” у чужих людей. Обе неплохо учились. Для обеих огород, крестьянское хозяйство, поле и почти родственные отношения (в отличие от отношений в большом городе) со всеми соседями, со всей деревней, где все про всех все знают и все у всех на виду, для обеих деревенский уклад с детства стал привычной и уже не замечаемой, неосознаваемой необходимостью. Обе после школы попали в большой и незнакомый город.
Одна мечтала о “культурной городской жизни”. Уже от этой мечты только ко всему деревенскому и родному относилась со снисходительным высокомерием: “что уж говорить - деревенщина”. В город она уезжала с радужными надеждами. Верила, что очень хочет учиться, “побольше всего узнать, чтобы стать культурным человеком”. Немного даже стыдилась провожавшей ее малограмотной плачущей мамы.
Другая уехала в город от голода, на заработки. Сама “ревела коровой”, тайком прощалась и с речкой, и с козой -кормилицей, и чуть не с каждой травинкой... Но ничего не поделаешь, нужда погнала - уехала.
Одна поступила в техникум в Куйбышеве. Другая в Москве нанялась в домработницы.
Одна попала в “очень интеллигентное окружение”.
Говорить стала на особенном, “литературном”, каком-то мертвенно правильном языке. Без нужды напичкивала его мудреными штампами, которые в ее устах звучали цитатами из рассказов Михаила Зощенко.
Напоказ “интеллигентному окружению” постаралась как можно прочнее забыть, чуть только не вытравить из себя все деревенское.
Выйдя замуж за “очень умного, начитанного мужчину” -1 геолога, она хотела и надеялась все в их жизни организовать самым “культурным” образом. Чтобы муж мог никогда не стыдиться того, что у него деревенская жена.
Она систематически посещала концерты в филармонии. Водила мужа в театр, непременно в партер. С его знакомыми и с ним непременно заводила разговоры о современной международной обстановке, о древнегреческой мифологии и об искусстве.
Мне почему-то сейчас вспомнился один забитый, неграмотный пациент, страдавший инволюционной меланхолией.
Он умел только расписываться. Делал это значительно. Старательно помогал себе языком и украшал подпись множеством вычурных закорючек.
Всю жизнь он сколачивал ящики в цехе большого завода и назывался плотником. В семье был затюркан вечно шпынявшей его рослой и шумно уверенной в себе женой.
Когда он, выйдя на пенсию по возрасту, заболел, дома вспомнили о его существовании. Засуетились, запричитали, стали о нем бурно заботиться. Он вдруг оказался важной персоной. Даже взрослая грамотная дочь уделила ему свое внимание.
Вот этот старик раздобыл где-то старый “министерский” портфель. Нахлобучил на ежиком стриженную, седую голову мятую соломенную шляпу. И стал с портфелем и в шляпе расхаживать по квартире, время от времени возглашая: “Я -профессор, я - кандидат! Я - доцент, я - профессор!”. С тем его и привезли в психиатрическую лечебницу.
Итак, первая из наших женщин приобщалась к “культурной жизни”. Позже, уже инженером, она на работе навязчиво боялась, что у нее покраснеют руки и выдадут ее “плебейское” (именно таким словом она пользовалась) происхождение.
Ее “культурные” начинания кончились тем, что “никто ее не понял”. У всех горожан оказались “очень примитивные интересы”. Муж почти без перерывов стал пропадать в экспедициях. Много лет уже они только формально считаются супругами. Она ему никогда не простит “его несправедливости”.
Единственный сын вырос, женился и “тоже ее не понимает”. Он теперь хочет иметь второго ребенка и, наверное, надеется на ее помощь. Но она “навсегда” поссорилась со снохой: “Пусть на нее больше не рассчитывают!”. “Что за сын - не хочет о матери подумать!”.
Теперь ей осталось четыре года до пенсии.
В тридцать пять лет ее замучила экзема. Потом она “по-[теряла память”, “вообще перестала что-либо понимать”, [стала “будто я не я”, “зачем все, для чего люди вообще живут?”.
- Хотела покончить с собой, но одумалась. Поняла, что должна жить ради сына и с головой ушла в работу. Смысл жизни в труде для людей и я превозмогла себя.
Она “все отдала людям, а какая за это благодарность?!”
Последние семь лет страдает всевозможными "аллергиями". Не переносит шума, запахов синтетических порошков, мучается множеством страхов.
Выдрессировав себя в соответствии со своим Я-идеалом в дисциплинированнейшую куклу, нахватавшись ненужных ей сведений - “культуры”, не развив, а забыв язык своею детства, всю жизнь упрямо отмежевываясь от своих корней (в своей деревне она не была, стараясь о ней забыть с тех пор, как кончила техникум - более тридцати лет), женщина в пятьдесят один год оказалась “у разбитого корыта” и с массой болезней.
Семья не сложилась. На сына обижена. Внуками заниматься не хочет, считая, что “пора пожить для себя”. В своей пресловутой “культуре”, ничего от нее не получив для себя, разочаровалась. Никуда не вывела ее “нить Ариадны” (так она, демонстрируя и теперь свою грамотность, называет Ариадну).
Удовлетворяя потребность в самоодобрении она ждала счастья, но оставила неутоленными почти все свои естественно
человеческие нужды.
Мир, не отблагодаривший ее за многолетнюю демонстрацию, представляется теперь ей несправедливым, чуждым, злым. Мир для нее стал непонятным и пугающим.
- Права была мама! - “Живи, - говорила, - просто. Живи!”.
Другая женщина, которую погнала в город нужда, своим заработком и сбережениями домработницы помогала матери растить меньших братишек. По деревне тосковала горько. Работая у виднейшего профессора языковеда, просторечия своего не стеснялась и в интеллигентку не пыжилась.
Профессор заинтересовался самобытностью и богатством ее языка. Из домработницы она превратилась, оказавшись смышленой, в помощницу, потом, сама увлекшись языкознанием пошла учиться, окончила историко-филологический факультет Московского университета, оказавшись талантливым филологом. В совершенстве владея впоследствии кроме литературного языка множеством диалектов, она не только не стыдилась своего происхождения, но напротив, уже будучи доктором наук, ведя профессорский курс на филологическом факультете МГУ, эта другая женщина, и читая лекции, не упускала случая поговорить на своем прежнем, “деревенском” наречии, сочность и богатство которого сотворили ее как ученого.
- Вот, лежу давеча со своим (тот профессор, у которого она была в домработницах, теперь не только ее товарищ по работе, но и ее муж)... Нельзя, грю, бабе экзамен доверять. Мне портниха платье перекосила, я-ть всем двоек наставлю.
Женщина жила, всегда оставаясь собой. Новые обстоятельства формировали у нее новые интересы. Интерес -отражение развития потребностей первого Я - давал силы на освоение нового, на приобщение к действительной и высокой человеческой культуре. Не вопреки себе, а естественно осуществляя себя, все более полно и свободно себя реализуя.