19.1 Феномен «аквариума»

Одно из величайших мучений — это не иметь возможности быть одному, вечно быть под взглядом.

С. С. Корсаков

Начнем с клинического наблюдения. Больная П. (психическая травма), 39 лет, медсестра. Вскоре после ареста мужа начала слышать какие-то голоса, идущие извне; была крайне удивлена и испугана этим явлением. Голоса ее проверяли на работе, искали у нее творческие дарования, рекомендовали ей писать. Больная начала писать стихи, голоса проверяли и делали указания. Вскоре голос ей заявил, что его зовут Кузнецов, он инженер. Он вместе с женой взял ее на «мыслитель», особый аппарат, состоящий из горного солнца, гигантского магнита и магнитной палочки, с помощью которых они «руководят движениями и мыслями людей». У них в лаборатории имеется скелет, обмотанный проволокой. Если дотрагиваются магнитом до шеи скелета, то больная в это время чувствует, что ее душат за шею. Временами больная чувствует себя совсем пустой, как оболочка. В это время ей говорят, что просвечивают скелет горным солнцем. Постоянно читают ее мысли, следят за поведением, ее окружением. Они заставляют ее двигаться, брать в руки вещи... Больная «буквально превратилась в автомат», так как ни одна мысль и ни одно движение она не совершает без их «манипуляций» (наблюдение А. А. Меграбяна). Больной кажется, что она превратилась в «автомат» и ни одна мысль и ни одно ее движение не совершается без манипуляций двух лиц, действующих на большом расстоянии.

Моделью психических состояний с открытостью мыслей могут служить (94) эксперименты в условиях сурдокамеры, в которой за испытуемыми велось постоянное наблюдение с помощью телекамер, инфракрасной аппаратуры и других систем обслуживающим персоналом. Это состояние было названо «публичностью одиночества». Взяв этот термин у К. С. Станиславского, авторы использовали его в несколько ином смысле. Особенностью одиночества в сурдокамере состоит в том, что хотя испытуемый один, лишен контакта с окружающими и информации о внешнем мире, он вместе с тем все время находится под наблюдением и знает об этом. Знание о наблюдаемости и было названо «публичностью». Следует сказать, что никто из испытуемых не знал, кто из экспериментаторов в каждый конкретный момент наблюдает за ними. Приводим самонаблюдения испытуемых.

Космонавт Г. Береговой: «День и ночь телемониторы сурдокамеры пристально следили за каждым моим жестом, за каждым движением. Для успешного хода эксперимента это было и необходимо и важно. Но нельзя сказать, чтобы это было приятно. Скорее наоборот. И чем дальше, тем больше...» (14, с. 54). «Самое неприятное в тренировках в сурдокамере заключается в том, — вторит ему космонавт В. Шаталов, — что ты постоянно ощущаешь на себе внимательное око медиков, которые непрерывно наблюдают за тобой» (196, с. 73).

Характерна запись, сделанная в дневнике врачом-испытателем. «Чрезвычайный контроль с той стороны просто переходит границы приличия — ведь они включили магнитофон, сидят и пишут все, что увидят и услышат. И все это как-то неприятно действует и щекочет нервы». Даже в тех случаях, когда нет непосредственного наблюдения, а только ведется регистрация физиологических функций по телеметрии, люди испытывают дискомфорт. Космонавт А. Филипченко свидетельствует: «Неприятное ощущение вызвали и специальные датчики, укрепленные под матрасом в комнате, где космонавты отдыхают в период подготовки к старту. Чуть шевельнулся — по проводам к дежурному врачу тут же летит сигнал: человек нервничает».

Особенно чувствительны к фактору «публичности» оказались женщины. Испытуемая Н. в отчетном докладе говорила: «Больше всего меня угнетало не одиночество, а то, что за мной непрерывно наблюдали». Поведение женщин в сурдокамере значительно менялось по сравнению с повседневными условиями.

Испытуемая А. в обычных условиях бала оживлена, всегда свободно держалась с врачами при проведении различных психологических исследований. В условиях же сурдокамеры у нее наблюдалась постоянная заторможенность, движения были экономичны и ограничивались только тем, что было строго необходимо для выполнения программы. Испытуемая «как бы сжалась в комочек», желая скрыть от назойливого взгляда экспериментатора свой внутренний мир.

У испытуемой Б. наблюдалась постоянная любезная, однообразная, несколько обезличенная, эмоционально маловыразительная улыбка. Ее движения и позы были как бы продуманы и нарочито изящны, чего не наблюдалось в повседневной жизни. Испытуемая «как бы подавала себя экспериментаторам».

Повышенная чувствительность женщин к «внешней оценке наблюдателей», по-видимому, во многом зависит от сравнительно более высокой значимости для них внешнего впечатления по сравнению с мужчинами.

Об аналогичных психических состояниях свидетельствуют и люди, находящиеся в тюрьме под постоянным наблюдением надзирателей через «глазки», «окошечки». О. Уайльд, испытавший тюремное заключение, так описывает свое ощущение в «Балладе Рэдингской тюрьмы»: «В тюрьме крепки в дверях замки и стены высоки. За жизнью узника следят холодные зрачки... Глядит в глазок чужой зрачок, безжалостный как плеть, там позабытые людьми должны мы околеть». Публицист-демократ Н. В. Шелгунов, просидевший в Александрийском равелине с 1862 по 1864 гг., рассказывает: «Вы слышите шорох у своих дверей и затем видите неизвестно кому принадлежащий глаз, устремленный из-за чуть приподнятой занавески. Этот внезапно устремленный глаз коробит вас до бешенства и не дает вам покою целый день. Можно относиться, наконец, равнодушно ко всей таинственности и молчанию стражи, можно привыкнуть ко всему, пожалуй, даже к одиночеству, но глаз, выглядывающий одиноко из-за занавески, такая мучительная вещь, к которой привыкнуть решительно нельзя». А. М. Горький в своем рассказе «Тюрьма» несколько раз упоминает о впечатлениях заключенных при наблюдении за ними через «глазки»: «В окошке появился мертвый глаз надзирателя... несколько секунд глаз тускло поблестел, потом медленно всплыл вверх...». «Миша вздрогнул, обернулся, — из квадрата, прорезанного в двери, на него смотрел холодный неподвижный глаз».

Почему же постоянная публичность вызывает столь тягостные переживания?

Согласно теории «социальных ролевых функций личности», в поведении людей всегда есть нечто заданное обществом, его нормами, запретами, традициями. При выполнении той или иной социальной роли человек в какой-то мере становится «актером» на великой сцене жизни. Так, руководитель на глазах подчиненных, будучи цельной личностью, все же ведет себя иначе, чем, например, в домашней обстановке. «У себя наедине мы часто позволяем себе то, чего не делаем на людях», — говорил И. П. Павлов. А. Горький в небольшом очерке «Люди наедине с самими с собой» приводит ряд наблюдений над тем, как человек ведет себя, будучи убежденным, что за ним никто не наблюдет. О том, что люди по-разному ведут себя на глазах у других и находясь в одиночестве, свидетельствуют и многочисленные документы, отснятые скрытой камерой.

Когда человек знает, что за ним наблюдают, он все время старается удержаться в какой-то ролевой функции, что требует от него определенного напряжения. В. А. Шаталов записал: «Нельзя ни на минуту расслабиться, забыться, все время думаешь о том, что медики фиксируют каждое твое движение, каждый твой жест и делают соответствующие выводы» (196, с. 73).

Об условиях групповой изоляции в Антарктиде Р. Бэрд рассказывает: «Люди могут в полном согласии работать вместе при свете солнца, когда труд поглощает их энергию, а условия жизни позволяют отстраниться друг от друга, если какая-нибудь случайная причина вызовет их нервное напряжение. Совсем иначе обстоит дело в полярную ночь. Уйти некуда. Вся жизнь ограничена стенами... товарищи постоянно наблюдают за тобой — кто открыто, кто тайком — ведь досуга так много» (29, с. 233).

На это же указывают и другие исследователи Арктики и Антарктики. И. В. Рябинин свидетельствует: «Человек просматривается со всех сторон, как рыба в аквариуме и надо быть в постоянном напряжении, и надо все время контролировать себя даже в самых мелочах. А это не может не действовать на психику» (157, с. 38). У В. В. Борискина и С. Б. Слевича сложилось такое же мнение: «Человек, постоянно находясь в обществе одних и тех же людей вынужден строго контролировать свои эмоции. И чем меньше людей на станции, тем больше психическая напряженность» (23, с. 31). Пустяковая причина, предположим, манера разговаривать или смеяться одного, способна иной раз вызвать нарастающее раздражение другого и привести к раздору и ссоре.

У М. К. Магилянцева находим: «В замкнутом коллективе оттачивается способность людей понимать эмоциональное состояние друг друга. Казалось бы, хорошо, но это очень опасно — узнавать друг друга до дна в условиях плохой совместимости, ведь на дне можно отыскать слишком многое, чтобы уязвить человека и сильней и больней. Даже если вы не ищете ссоры, то все равно угадываются те варианты поведения коллеги, от которых вы уже устали» (125, с. 38).

Проведя исследование на высокогорных гидрометеорологических станциях профессор П. П. Волков также отмечает, что необходимость совместного проживания в непосредственной близости друг от друга, постоянная необходимость подавлять свои истинные чувства и желания обуславливает эмоциональную напряженность сотрудников высокогорных гидрометеорологических станций, которая «в конце концов выливается в открытый конфликт» (39, с. 142).

Об этом свидетельствуют и испытуемые, находившиеся год в условиях групповой изоляции. «Как трудно бывает временами спокойно смотреть в глаза другому, — пишет А. Н. Божко. — А ведь сидеть за одним столом, дышать одним воздухом и находиться в весьма ограниченном помещении нам придется еще много месяцев. Никуда нельзя уйти!» (21, с. 37).

По сути, мы здесь сталкиваемся не с иллюзорной открытостью мыслей, имеющих место у душевнобольных, а с реальной ситуацией «чтения мыслей» участников длительной групповой изоляции.

Неполная или полная открытость духовного мира человека сопоставима, в какой-то мере, с прикрытостью определенных участков тела. И та и другая социально детерминированы и в своей основе имеют чувства стыда. В. Х. Кандинский образно сравнивает состояние одного больного, чьи мысли стали «открытыми и звучащими для окружающих», с положением «стыдливой девицы, с которой на балу спадает платье и которая при ярком свете люстр и на глазах гостей остается совершенно нагой».

Это чувство в условиях «публичности» явно сопротивляется полному обнажению человеком как своего духовного мира, так и своего тела в присутствии особенно посторонних людей. Если в обычных условиях человек может скрывать от других мысли и чувства, обуревающие его в данный момент, то в условиях групповой изоляции это представляет большие затруднения, что и вызывает эмоциональную напряженность. В подтверждение сказанного приведем несколько наблюдений и самонаблюдений.

Р. Бэрд: «Когда сорок различных индивидуальностей ведут скученное существование в течение долгих месяцев, то все, что делаешь, говоришь, даже думаешь, становится достоянием всех. Тут уж никого не обманешь. Рано или поздно должна вскрыться сущность человека. Этот неизбежный процесс может превратить полярную ночь для некоторой категории людей в кромешный ад» (29, с. 233). Это положение особенно ярко проявляется у некоторых молодых людей, которые начитавшись популярной литературы или насмотревшись видеофильмов, начинают копировать понравившиеся им черты какого-нибудь «героя». Такие люди стараются быть общительными, веселыми, добрыми — обычно намного лучше, чем они есть на самом деле. Но продержаться на уровне своего идеала, который не вошел, что называется в их «плоть», можно не так уж долго. Через полтора-два месяца чужая маска «слетает» и обнажается истинное лицо.

«Исследователи единодушны во мнении, — отмечают В. В. Борискин и С. Б. Слевич, — что основной фактор, определяющий эмоциональные реакции отдельных лиц и коллектива в целом — это ограниченность жизни пределами станции. Именно этот фактор, а не холодный климат, не опасности работы и трудности быта определяют психическую напряженность членов зимовки. Человек, постоянно находясь в обществе одних и тех же людей, вынужден строго контролировать свои эмоции. И чем меньше людей на станции, тем больше психическое напряжение... При изоляции в тяжелых природных условиях ярко проявляются как хорошие, так и плохие черты характера. Недовольство, зародившееся у одного, может быстро заразить всю экспедицию» (21, с. 31, 34).

О доступности проникновения в духовный мир других людей в этих условиях свидетельствует и Е. Терещенко: «Мне представилась возможность увидеть человека, его душу, как бы под увеличительным стеклом» (178, с. 19). Психическое состояние, когда трудно скрывать свои переживания от других, один из испытуемых образно сравнил с «психологическим стриптизом», а другой с «эксгибиционизмом».

В ряде случаев фактор публичности может вызывать у лиц, наиболее болезненно переносящих состояние «наблюдаемости», своеобразный комплекс переживаний физической обнаженности и психической открытости. Так, когда Г. Г. Береговому стало тягостно переносить наблюдение за ним, он повесил на объективы телекамер салфетки. По требованию экспериментаторов ему пришлось их снять. Через некоторое время ему стало казаться, что окуляры мониторов начали за ним слежку. «Внезапно я почувствовал себя чуть ли не голым, — пишет он. — Ощущение было настолько неожиданным и острым, что захотелось ощупать себя, чтобы убедиться в том, что и без того было ясно: я одет» (14, с. 13).

Как уже говорилось, испытуемая Н. также тягостно переживала то, что за ней непрерывно наблюдали. Эта мысль не покидала ее не только в свободное время, но и в период выполнения работы, предусмотренной программой. Она рассказывала, что постоянно следила за собой, боясь «выглядеть неприлично». В конце опыта ей стало казаться, что экспериментаторы, находящиеся в аппаратной, читают ее мысли по лицу, глазам, мимике, по ЭЭГ (кстати, она не знала о возможностях этой аппаратуры), что она «полностью раскрыта». Она безуспешно пыталась бороться с состоянием «раскрытости». Появилась эмоциональная напряженность, тревожность, плохой сон. После выхода из сурдокамеры некоторое время чувствовала себя неловко с сотрудниками, проводившими эксперимент. Мысль о том, что о ней известно больше, чем бы она хотела, не покидала ее. Эта реакция была расценена не как заболевание, а как переходная фаза от здоровья к болезни.

Этот «ад», по выражению Р. Бэрда, для некоторой категории людей заканчивается развитием реактивных психозов. Он пишет: «Во время свой первой зимовки в Антарктиде, — я много часов провел с человеком, который находился на грани убийства или самоубийства из-за воображаемого преследования, что его мысли полностью открыты и «читаются» другим человеком, бывшего ранее его верным другом» (173, с. 240). По данным Ф. Лоу (114), в 1959 г. с американских антарктических станций было эвакуировано шесть человек душевнобольных. Психические заболевания возникали на австралийских и других станциях. Конечно, в развитии психозов в экстремальных условиях повинна не одна какая-либо причина, а их комплекс, среди которых большой удельный вес, по мнению Ф. Лоу, занимает постоянная «публичность».

Необычные психические состояния, эмоциональная напряженность, открытость мыслей при постоянной публичности в изоляции обусловливается, как мы уже говорили, необходимостью постоянно удерживать себя в определенной ролевой функции, а также стремлением скрыть от окружающих свои мысли и переживания.